Последние слова прозвучали отчаянно, Алена не выдержала и разревелась, как ребенок… Петька, искренне обрадовавшийся приезду нового человека и красивому, занимательному подарку, растерялся. Оказывается, не все так радужно. Мама не смеется, а плачет. Дядя Вано хмурится. О нем позабыли… Глава 17 Обрывки воспоминаний, неосознанных, иногда беззвучных, иногда шумных, изредка вспыхивали в Надином мозгу. Бабушка, теплая ванна, пушистое полотенце, вкусные блинчики. Бабушка, лестница, дверь, снег, санки. Бабушка, платьице, костюмчик, туфельки, балкон. Бабушка, троллейбус, парикмахерская, поликлиника. Бабушка, ночь, посиневшие губы, холодные руки, много мух. Дверь, лестница, троллейбус. Дядя, красивый, тетя, хорошая. Больно. Дядя, больно. Тетя, больно. Страшно, душно, больно, больно, больно, больно… Все говорят, что нельзя привыкнуть к боли. Это о ком? О людях? О животных? Как живут звери с переломанными ногами, застрявшими пулями, выбитыми глазами и зубами? Терпят или привыкают? Можно ли смириться, научиться не замечать? Человек начинает сходить с ума или «живет на лекарствах». При условии, что знает, где и какие из них можно раздобыть. Надюша ничего не знала об анальгетиках. Она вообще мало о чем знала, но многое умела — ходить, бегать, пользоваться туалетом, соглашаться и возражать, развязывать — завязывать, застегивать — расстегивать, отпирать — запирать. Когда применять эти навыки, она, конечно, не понимала. Однако, если что-то, происходящее с ней становилось невыносимым, поступки случались сами собой, без побуждения со стороны. Тетя Марина не приходила, и ждать ее не было никаких сил. В памперсе накапливались жара и влага, лицо чесалось, ноги и руки болели. Девочка непроизвольно двигала конечностями, вырывалась и стонала. Если бы присматривающая за ней медсестра не спала мертвецки пьяная, она бы не оставила без внимания этот жуткий, хотя и привычный вой. Пряжки на ремнях были обычными, как застежки на сандалиях. От сильных постоянных рывков они давно расшатались, «расхлябались», как выражался доктор Зернов. И одна, правая верхняя, не выдержала — расстегнулась. Выпростав одну руку, Надя без труда освободила другую, ноги… Ей хотелось пить, но Марина с поильником так и не появилась. Шаг за шагом маленькое чудовище в памперсе обходило свою новую тюрьму. Нет, не для того, чтобы попрощаться или затаиться — просто оно не знало, куда двигаться. Вот тетя Марина лежит, не встает, не говорит, не мажет ей лицо и не меняет переполненный памперс. А рядом с ней — стакан, большой стакан, и в нем что-то, что можно пить. Уже давно Надю поили из трубочек или специальных поильников с узким хоботком. Но она или помнила, или догадалась, что делать с емкостью, в которой есть жидкость. Пахло желанное питье плохо, невкусно. Но измученный высокой температурой и жаждой ребенок все-таки умудрился сделать несколько глотков до первого рвотного позыва. Потом уронил стакан. В уже безумной голове все напрочь перемешалось и запуталось. Надя не убежала из неволи от своих мучителей, она после недетской дозы виски просто опьянела и двинулась, куда ноги вели. Если бы Кирилл не так испугался, он, возможно, заметил бы в десятке метров от дома клок памперса на колючем кусте, брызги алкогольно-лекарственной блевотины на камнях и листьях, едва заметные следы крови там же — ребенок поранил подошву об осколок камня. Но доктор Зернов, хороший оперирующий стоматолог, мастер смелых хирургических решений, оказался трусом и плохим следопытом. Он не решился искать пропажу сам, просто сел возле пьяной Марины, обхватил руками голову и стал ждать. Пять минут, двадцать пять, тридцать… Невозможно, невероятно в этой ситуации — но Зернов тоже уснул. Побег от действительности, сильный испуг, длительный подспудный стресс… Они проснулись почти одновременно. Марина — капризно выгнув спину, он — от подпиравшего к горлу ужаса. — Нади нет в доме! Ремни расстегнуты, тапочки на месте… — прозвучало не грозно, не уничтожающе — растерянно. — Ты шутишь, Кирюша! — девушка еще не отошла от грез. У нее затекли мышцы от долгого нахождения в неудобной позе. Она потягивалась всеми конечностями, запускала пальцы в прическу, сводила лопатки… В голосе Кирилла запоздало появился металл: — Нади нет, идиотка! Нет моей лучшей пациентки, показательного образца, главного источника доходов! Это ты соображаешь, нимфоманка и пьяница!!! Марина едва увернулась от хлесткой пощечины, вскочила и рванулась в «терапевтическую палату». Оттуда, оттолкнув Кирилла, во двор, к калитке… — Когда ты вернулся?! Соображай, урод, который час был? Где ты уже искал? Кого встретил по пути? — Никого не встретил. И следов чужих в доме не нашел… — Когда! Когда ты возвратился?! — Около шести, кажется… — Светло было или темнело? Вспоминай! И фонарь ищи — есть у нас, я сама упаковывала. Нашлись налобный хирургический фонарик на светодиодах и обычный туристический, на батарейках. — Мариша, а если она не сама ушла? Вдруг кто-то нашел ее? Кто-то из родственников или близких? Ведь мы ничего не знаем о нашей девочке — ни имени, ни фамилии, ни возраста… — Ты дебил, Зернов! От Нади, наверно, заразился. Сам соображай — замок у нас не простой, снаружи не отопрешь без отмычки. Если все-таки справились — на меня бы сразу напоролись. Я сплю. Почему не убить, или хотя бы слегка не придушить для верности… А уж после того, как твою работу на своем дитяти увидели, точно бы меня приговорили. И тут бы уже машин с мигалками собралось… Ты к двум обещал вернуться, я в половине четвертого злиться начала. В четыре к бару подошла. Выпила, заметь, не сразу — еще минут тридцать надеялась, что ты мне компанию составишь… Значит, с пяти до шести дитятко наше пропало… Сейчас почти восемь. Из Москвы долететь можно, не то что из Сочи сюда доехать. Все это Марина наговаривала Кириллу, пока они, рыща фонариками по кустам и траве, обходили близлежащие кустарники. Обрывки памперса на колючих ветках Марина заметила сразу. Следов крови в темноте не разглядела. Она резонно рассудила, что оптимальным маршрутом поиска будут концентрические окружности с постепенно увеличивающимся радиусом. Однако через час безуспешных поисков стало ясно, что нужно ждать рассвета. Темнота дезориентировала горе-следопытов, звуки и шорохи сбивали с толку. «Домой. Все окна зашторить, запереться на всякий случай понадежней, найти дополнительный, незаметный «черный ход». И поставить будильник на пять утра. Рассвет в начале шестого, с первыми лучами солнца нужно возобновить поиски», — мучительно думал доктор Зернов. * * * Иван Волошко считал себя любимцем женщин. Даже в непляжный сезон он не заглядывал в тренажерные залы, не цитировал барышням философов и поэтов после бокала маргариты. Он и без этого чувствовал себя уверенно. Всегда. И школьником, и студентом, и даже молодым мужем и отцом. Приглянувшиеся женщины редко отказывали во взаимности. Если такое и случалось, то по очень уважительным причинам, к которым господин Волошко справедливо относил настоящую любовь и основанную на ней супружескую верность. Возмужав и дважды женившись, он изредка продолжал пользоваться услугами жриц любви. Покупные барышни охотно соглашались на контакт. Каждая из них, стремясь внести его в ряды постоянных «пользователей», аргументировала свой выбор тем, что он — завидный клиент. Не только богатый, но и приятный во всех отношениях. Первый неудавшийся брак распался бы не на десятом, а уже на третьем году, если бы не сильная постельная зависимость капризной женушки от его мужских чар. Во втором, более ладном, если и случались разногласия, то уж точно не в «постельной сфере». Крепкая, горячая Света всегда откликалась на его призывы. Случалось, и ей было не до того, болела голова или ныла спина. Иван не обижался — он видел, что так оно и есть: одно болит, другое ноет. И больная сама сожалеет, что так не вовремя… Алена с ужасом ждала ночи. Вечер летел, часовые и минутные стрелки перескакивали через деления, Петька уже наигрался с конструктором и клевал носом. Иван не скрывал намерений. На его вопрос о том, не хочет ли она немедленно уехать, Алена дала отрицательный ответ. Раз так — значит, готова остаться. И умница, и не надо его бояться… Наконец Петька сломался — он просто затих над горой разноцветных пластмассовых кубиков. Ровненько задышал, даже стал посапывать… — Устал ребеночек — столько впечатлений! — в голосе Ивана послышалось нетерпение. — Я сама уложу его, — Алена взяла сонного Петьку на руки и понесла к себе. На самом деле была комната, считавшаяся детской, но там Петя только играл. Спал с мамой. После того как они потерялись и нашлись, это было совершенно естественно. Иван удалился к себе и ждал. Он догадывался, что сама красавица не придет, но не сомневался, что не станет сопротивляться и ломаться, когда он позовет ее. Если бы у нее было снотворное — приняла бы сейчас двойную дозу. Но никаких лекарств не было, а нервы расшалились настолько, что не то что спать, просто лежать было трудно. Когда Иван вошел, она стояла у окна, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед. Мужчина бережно обнял ее за плечи и увлек в свою комнату. Там горела свеча, стояла бутылка дорогого вина и два узких фужера на тонких ножках. В них чуть искрилось светлое содержимое. Лицо Алены выражало панику, пальцы побелели, зрачки расширились. — Вы любите мужа? — прошептал Иван, на которого ситуация действовала возбуждающе. Женщина покачала головой, шепнула: — Нет. — У вас есть кто-то другой, кому вы храните верность? Ответ тот же. Тогда господин Волошко не стал тянуть — он задул свечи и подтолкнул даму сердца к широкой кровати. Она не сопротивлялась. Это был странный и пугающий сексуальный опыт. Партнерша не отказывала ему, она подчинялась правилам игры и отдавалась достаточно грамотно, даже умело. Однако было ясно, что по своей воле она не сделала бы ничего. Ей не было больно — только страшно. Страшно оттого, что перейдена некая черта, которая много значила в жизни. Иван старался быть ласковым и бережным, неторопливым и искусным. Она ненавидела себя… За то, что не может отказать… Из-за Петьки, из-за отсутствия денег и документов, из-за пережитого недавно шока… Она просто сломалась. Почувствовала себя проклятой и потерянной. Но господин Волошко всего не понял. Только то, что пока она не рада… Ничего, он будет так хорош, что милая привыкнет, втянется, сама захочет его… Он засыпал, просыпался, снова и снова терзал Алену, становясь все откровеннее и назойливей. К утру, счастливый и довольный, господин Волошко уснул, обхватив желанную красавицу обеими руками и крепко прижав к себе. Она молча лежала, вдыхая его запах и ни о чем не думая. Состояние, похожее на транс, овладело учительницей Зерновой. Перед глазами, как обрывки старых диафильмов, мелькали то картинки из раннего детства, то студенческие воспоминания. Хотелось поговорить с первым мужем. Он бы пожалел ее сейчас, искупал в ванне, нашел чистую одежду. Не вызывало сомнений, что это будет за одежда, — нечто длинное, светлое, словно саван. То же, во что сейчас одет он сам. И для Пети нашлась бы белая хламида. Им пора встретиться и снова быть вместе… Это правильное решение, единственно правильное. Петька проснулся очень рано. Он всегда просыпался около пяти, пил сок или компот и снова засыпал, до без четверти семь. Поили его мама или папа. Или даже тетя Галя… Это она варила компот из черных ягод и запускала туда «лимонные кораблики». Ни сока, ни компота не было. Мамы тоже. Он испугался — помнил, что вечером она плакала и была невеселой. Ноги сами спружинили на пол, шагнули из спальни. Очень хотелось захныкать, щипало в носу и в глазах, но он помнил: мальчики не плачут, им положено терпеть. Длинный коридор, застланный пушистым ароматным ковром, подсвечивался снизу маленькими ночниками, размещенными вдоль плинтуса. Шаг за шагом Петя Зернов двигался от их с мамой комнаты к другой, откуда доносились неясные звуки, похожие на работу стиральной машины, когда она отжимает белье. Вот и дверь, закрыта неплотно, и «машина» работает там. Мальчик заглянул — он видел только спину дяди Вани и кусок маминой ноги. Что-то они делали вместе, и видеть попу такого старого дедушки было стыдно. Даже Пете. Он подумал, что мама, наверно, видит только лицо. Хоть бы она не догадалась, что гость забыл надеть штаны! Петя как завороженный наблюдал, как спина и задница чужого дяди ускоряют темп движения, а мамина босая ступня все сильнее упирается в простыню. Потом гость притих, прикрылся простыней, лег на живот. Его рука обхватывала мамину шею, и было заметно, что под простыней он положил свою ногу на мамины. Так делал папа — Петя помнил. Двигаясь глазами от нижнего края супружеского ложа к верхнему, мальчишка увидел мамино лицо. Он пытался встретиться с ней глазами, шептал, звал. Глаза были пусты — она его не замечала. Откуда мог маленький, несчастный Петька знать, что количество физических, психических и медикаментозных воздействий на его бедную маму просто зашкалило. И с ней случилось то, что доктора называют биполярным аффективным расстройством, бабки на скамеечках — психозом, аспиранты — глубочайшей депрессией. Она слышала сына, понимала, что то, что он видит, опасно для детской психики. Не было никаких препятствий, чтобы встать, одеться, собрать ребенка и уйти прямо сейчас. В другую комнату, в сад, на вокзал, в отделение милиции. Но она уже не могла ничего этого… Сын решил, что мама разлюбила его. Решение пришло само собой — Петя помчался к себе, надел спортивный костюмчик прямо поверх пижамы, запихал в рюкзак курточку и тапки, обул кроссовки. Подумав, забросил поверх несколько горстей нового «Лего». В боковые карманы распихал яблоки и бананы, которые нашлись в вазочке. Уже с рюкзаком на спине он снова вошел в комнату, где оставалась мама. Дядя Ваня спал — он уже убрал с мамы ногу, но рука оставалась, словно надежный замок. Мама не шевелилась. Глаза ее пусто смотрели в никуда. Петька дотронулся до ее плеча, легонько потряс — она не отреагировала. Тогда маленький мальчик смело подошел к креслу, на котором валялась смятая одежда, открыл лежащее на виду портмоне и вынул все имеющиеся деньги. Их было не очень много — Петька разбирался в купюрах. Карточки брать не стал — мама научила его, что без специального кода деньги с них снять невозможно. Он собрался к тете Гале в Москву. План был. И дома и в саду учили: потерялся — ищи милиционера, называй имя, фамилию, адрес. И жди — за тобой придет кто-то из знакомых взрослых. * * * Никаких особенных запоров на межкомнатных дверях не было — достаточно повернуть «лапку» и надавить на ручку. На уличных калитках стояли устройства, похожие на те, что в их московском подъезде: нажимаешь на светящуюся красную точку — и путь свободен. Бунгало было неплохо защищено от несанкционированного входа, но отнюдь не от выхода наружу. И, как назло, господин Волошко велел управляющему отключить видеонаблюдение на все время своего пребывания. Понять его было можно — женатый человек. Зачем лишние записи общения с молодой красивой женщиной? Дрожа от волнения и от утреннего ветерка, Петя Зернов вышел за пределы усадьбы. Он шел по ровной, хорошо заасфальтированной дороге прямо к пропускному, вернее, выпускному пункту с территории элитного комплекса. Там в домике-будке дежурил сонный мужичок, в чьи обязанности входило не позволять въезжать в «зону» «чужакам» без пропуска. Пешеходов он не контролировал — для них у каждого хозяина была своя охрана непосредственно на входе. Тем более он не обратил внимания на маленького человечка, миновавшего его пост в самое сладкое, дремотное предрассветное время. Мальчик просто пролез под шлагбаум и двинулся дальше. Светало, было тихо и вольно. В Петиной голове сиял ясно выстроенный план — по такой хорошей дороге он обязательно выйдет в город, к людям. Если милиционер не встретится ему сразу — попросит помощи у любого порядочного человека. Так учили в детском саду — выбрать из людей порядочного: аккуратно одетого, взрослого, трезвого. У этого порядочного вежливо спросить, как найти милиционера. Петька представлял шумную улицу, по которой движется множество порядочных людей, готовых помочь, но он справляется сам. Находит глазами высокого, нарядного милиционера в фуражке, с добрым лицом. И говорит, что ему нужно в Москву, он там живет. Называет тети-Галин адрес. Садится в самолет… Дальше Петька не планировал, полагая, что остальное — забота тети Гали. О маме старался не думать. Ее белая с голубоватыми прожилками ступня, качающиеся рядом волосатая спина и неприличная задница старого дядьки — от этих воспоминаний тошнило. Если бы она отозвалась, когда сын звал ее, тряс за плечо… Если бы улыбнулась или заплакала… Он шел уже долго и сильно устал, но желанный город все не начинался. Сзади послышался шум автомобиля, и Петя отпрыгнул на обочину. Красивая красная машина притормозила рядом. Двери открылись, веселый и с виду очень порядочный парень поинтересовался, не подвезти ли его. Вообще-то, Петя знал, что садиться в машину к незнакомцам нельзя. Но это в Москве, когда играешь во дворе или ждешь маму у магазина… А на пустой дороге, после долгого пути? Малыш принял предложение. Ребята, подобравшие Петю, действительно были вполне порядочными. Вот только трезвыми после вечеринки с анашой их можно было считать весьма условно. И того, что вел машину, гламурного сынка одного из соседей Волошко, и второго — его друга. Или подругу; по крайней мере, сегодня распределение ролей было таким. — Мне в город! — радостно сообщил уставший мальчик. — Нам тоже! — буркнул с заднего сиденья кто-то, кого Петя не заметил. Но город все не начинался… На самом деле водитель спутал поворот. Если бы Петька имел представление о правилах дорожного движения, он бы сообразил, что парень, ведущий авто, мягко говоря, не в себе. От аварии их спасала почти пустая в этот ранний час трасса, серпантином поднимающаяся в горы. — А аэропорт близко? — вежливо спросил Петя у дремлющего рядом юноши. — Аэропорт? — тот очумело открыл глаза и вцепился в плечи водителя. — Аэропорт где? Пассажир просит остановки… — Приехали! Вам прямо и направо… — сидящий за рулем отморозок не был ни злым, ни пристрастным. И не желал маленькому Пете ничего плохого. Он просто был под кайфом, как и его товарищ. — Направо? — мальчик уже вышел из авто и с удивлением взирал на узкую тропку, уходящую по склону вверх. — А долго идти? Там милиция есть?