Марина Левко перезвонила через семь минут и, заикаясь от волнения, стала объяснять, кто она такая. — Жду в кофейне в этом же корпусе, — уверенно произнес Подберезский, и она вскоре появилась — стремительная, смущенная, растерянная. — Сок? Чай? Кофе? Мороженое? Сам он пил несладкую газировку, заедая толстым бутербродом с сыром и колбасой. Девушка сглотнула слюну, и привычка моментально реагировать подсказала Андрею верный ход. — Бутерброд и горячий чай, — он сделал заказ, не вставая с места. Кроме них, в кафетерии было немало народу, но бармен понятливо кивнул и понимающе улыбнулся. — Я просто очарован, — добровольный помощник Комбата решил начать издалека. — Вы абсолютно в моем вкусе… Это было неправдой — девочка внушала опасение слишком зеленой юностью. Ему были по душе не столь хрупкие и субтильные создания. Эта в прошлом году в школе, наверно, училась. Хотя нет, в позапрошлом — еще год на медицинское училище. Прибыл разогретый в микроволновке аппетитный сэндвич. Вслед за ним кипяток в толстостенной чашке и чайный пакетик с ярлычком. Марина Семеновна выразительно взглянула на часики и принялась есть. Она пока не произнесла ни слова — только с обожанием смотрела на взрослого, уверенного в себе красавца, у которого зубы, кажется, не болят. Словно читая ее мысли, богатырь продолжил: — Мне господин Зернов не для себя нужен — тетка просила поговорить. Что-то он ей вылечил в прошлом году, так она в этом все никак не забудет. Схалтурил, короче. Мне жаль ее — каждый день, бедняжка, твоего босса вспоминает. Вот и решил разведать — не возьмется ли исправить свой брак? — Врете. На ходу выдумали. Если кто плохо у нас обслужился — в другое место идет. Зубы ведь не трикотажная кофточка. Это ее пять раз можно одними и теми же руками перевязывать, и результат не пострадает. У нас — один раз плохо полечили, во второй раз не рискуют. Нового специалиста ищут, понадежней. А к Зернову вообще по второму разу никто не ходил — злой он и жадный. Он в отпуске с Нового года, полтора месяца, если с рождественскими каникулами. И выходить не собирается. Семушкина аж прыгает от радости — второй месяц подкалымливать будет. В две смены сверлит и лепит. Глаза не смотрят, руки не держат, но другим подработать не дает. Внуку строиться помогает, деньги копит… — У докторов такие длинные отпуска? — Андрей не хотел сразу прояснять истинную причину визита в поликлинику, придумывал, как удержаться «в рамках темы». Девушка подсказала сама. — Вы мне тоже сразу понравились, еще когда с Эллочкой, санитаркой, перебраниваться не стали. Она, между прочим, не со зла на вас нападала — кокетничает так с эффектными больными. Признайтесь, Андрей… — тут юная собеседница ловко, как в шпаргалку, глянула в визитку, но, не найдя там отчества, вопрошающе взмахнула ресницами… — Можно просто по имени, — опешил от неожиданности Подберезский. — Отлично. И, надеюсь, «на ты»? Я сразу заметила, каким взглядом ты меня проводил, когда вошел в отделение. Если честно, он вообще не видел, чтобы Марина была в коридоре, но сейчас признаваться в этом не хотелось. Подсознательно, наверно, проводил взглядом красивую девочку. Однако, молодежь! С места в карьер, даже ему в диковинку. А с виду — робкая тихоня, отличница. На сегодня свидание назначить или не спешить? Марина поставила пустую чашку, бросила в нее запекшуюся, непонравившуюся корочку, ласково коснулась Андрюхиного плеча: — Созвонимся, договорились? Мне пора. Белый халат мелькнул за поворотом, а растерянный мужчина остался один за пластмассовым столиком. — Поговорил, психолог хренов, — выругался он шепотом, имея в виду самого себя. — Желторотая пацанка сбила с серьезных мыслей, повиляла красивой попкой, и он готов… Что сказать Комбату — требуется повторное свидание для конкретизации уточняющих обстоятельств? Подберезский уставился на недопитый стакан минералки, залпом опрокинул его в себя и вышел на улицу. В висках стучали стыд и тестостерон одновременно. * * * Если бы не супруга, Иван Волошко не стал бы столбить в Заявочной книге на Сочинскую Олимпиаду столько позиций. Строительства высокоскоростной железной дороги Адлер — Грушевая Поляна; модернизации транспортных узлов и автодорог; контроля за качеством нефтепродуктов, продаваемых в городе, хватило бы и для денег, и для самолюбия, и для спокойного сна. Но Светка «заболела» идеей «нечудесного чуда». Она по всей России искала нелеченые ангиомы и неврофиброматозы, заячьи губы, волчьи пасти и с сожалением убеждалась, что таковых немного. В недавнем прошлом бесплатное медицинское обслуживание, брезгливость либо сострадание окружающих не позволяли холить уродства, поддающиеся исправлению. Нерелигиозность населения помогала относиться к телесным страданиям отнюдь не как к данности Всевышнего. Трансплантация кожных лоскутов, удлинение недоразвитых костей, переливание крови мало где в России считались грехом, в отличие, например, от Северной и Южной Америк. Элементарный социальный прагматизм — проще прооперировать и дать возможность работать, чем содержать в интернате для недееспособных или в семье, — свел на нет численность людей, похожих на индонезийских «монстров». Последний пункт Заявочной книги многообещающе декларировал широкую культурную программу, под которую выделялись огромные средства. Ушлая Света справедливо рассчитала, что выстроенные однажды здания цирка и каньон-центров с бассейнами, барами и концертными площадками — бизнес не менее прибыльный, чем высокоскоростные электрички со всеми прибамбасами — рельсами, станциями, обслугой. Две олимпийские недели в досуговых объектах будут петь, плясать, напиваться на фуршетах, организованных за счет налогоплательщиков, звезды разной яркости и величины. А дальше? Будут заглядывать проездом из Москвы в Стамбул состарившиеся светила эпохи диско или короли рок-н-ролла? Сочинцев на них не хватит — ни по численности, ни по кредитоспособности. Денежному туристу они в мировых столицах примелькались… А «люди-нелюди» с ветвистыми конечностями и оплывающими лицами привлекут кого угодно. С русских станется на выходные кататься с северных, восточных и западных окраин. Гостиницы не будут пустовать, зря Ваня тревожится… И столь любимая им дорога в Грушевую Поляну не в убыток будет вагоны гонять, не с тремя пассажирами… Жена розовела от восторга, когда развивала эту идею и настаивала поучаствовать в тендере на участок под объект олимпийской культурной программы. Она была яростной и неистовой, доказывая сомнительную, по мнению Ивана, целесообразность вкладывать средства в здание для ненабранной труппы. С другой стороны, он мог себе это позволить, понимая, что, если Света не наберет желанных ей артистов особого толка и внешности, он заполнит брешь, наняв любого популярного импресарио. На длинноногих пышногрудых кошечек публика пойдет не хуже, чем на обиженных природой и судьбой калек. Племянник, Витькин сын, узнав, что тетя Света планирует набрать собственную труппу сродни джакартской, включился в активный поиск. Каждый день часами болтал с теткой по скайпу, устраивал веб-свидания, развесил осторожные объявления на бесчисленных форумах. Откликались проходимцы, сумасшедшие и работорговцы. Первые и последние называли немыслимые цены за неинтересные и нестрашные дефекты, присылали фотокарточки, на которых только ребенок не узрел бы усилий графических редакторов, типа Photoshop. Безумцы предлагали обратиться к божествам или совокупиться с инопланетянами, утверждали, что имеют положительный опыт рождения получеловеков. Все это было несерьезно. Отдельно Светлана рассматривала заявки от странствующих циркачей, уже имеющих драгоценных артистов в своем «штате». Таковых нашлось немало, и желание повеселить Олимпийскую деревню у них было настоящее. Но эти гастролеры, в большинстве своем состоящие из так называемых маленьких людей, не годились на роль сенсации. Любители антропоморфной экзотики уже пресытились и низкорослыми акробатами, и клешнерукими жонглерами, и рудиментарными хвостами, торчащими из дырок в штанах. Все мало-мальски страшные уродства, ставшие предметом демонстрации, оказывается, давно имели хозяев. Необычные руки, ноги, глаза и кожа продавались так же бойко, как сильные красивые голоса, гибкие спины, растянутые связки и сухожилия. Импресарио, или, как теперь их называли, продюсеры, были не только у оперных певцов, балетных танцоров и олимпийских рекордсменов… Агенты продавали очень молодых или очень старых, очень тонких и очень толстых, одаренных талантом или наглостью. Но даже внутри этой торговой системы спортсмены и люди с внешними дефектами выделялись какой-то особой беспомощностью, наивностью и зависимостью от хозяина. Они совсем не знали ближайших планов своей будущей жизни, полностью полагаясь на воротил, объявляющих себя блюстителями их интересов. В дальнюю перспективу — когда-нибудь зажить богато и легко — они верили свято. Ради нее позволяли себя нещадно эксплуатировать… Светлана изучила сотни каталогов, просмотрела тысячи видеопрезентаций, обсудила с Вовкой-единомышленником десятки кандидатур… Того, волшебно-страшного, леденящего душу, заставляющего плакать, никто не продавал. Ездить в поисковые экспедиции как фольклорист-любитель она не желала. Нанимать для этого посторонних пока не хотела — боялась, что украдут замечательную идею. Несимпатичный средневековый прием создания урода начинал нравиться все больше. Вовик сразу предупредил тетушку, что молодые дисморфисты[4], вживляющие рожки, гайки и бусины существуют замкнутыми сообществами и на роль цирковых актеров ни за что не согласятся. Здесь нужен искусственный дефект, похожий на ошибку природы. Взвешивая «за» и «против», Света понимала, что ее затея близится к провалу. Нанять врача для перекраивания красивых и полноценных в уродливых практических невозможно. Нормальный доктор не пойдет на преступление, еще и сдаст — Ване такой скандал ни к чему. Ненормального найти непросто — слишком специфичный поиск. Вовик тут не помощник — он хоть и единомышленник, но все-таки ребенок. Втравливать его в преступную махинацию — себе дороже. Просить о помощи мужниных секретарш и референтов — опасно. Им Иван и официальных коммерческих секретов не доверяет, не то что медицинскую авантюру. За три месяца ежедневных интернет-поисков и личных встреч с темными личностями Светлана Волошко разуверилась в возможности набрать труппу российских монстров. Иван, параллельно нанявший грамотного паренька — театрального агента, к тому времени жонглировал десятками предложений от творческих женских и мужских коллективов. Членами этих команд были профессиональные танцовщики и фокусники не старше двадцати трех лет (чтобы к две тысячи четырнадцатому никто не перешагнул рубеж тридцатилетия). Вся найденная молодежь не гнушалась стриптизом, была здорова и застрахована. Они обкатывали свои представления в десятках ночных клубов больших и маленьких столиц постсоветской территории, при них состояли хореографы и другие мастера постановки… В этом соревновании в предприимчивости опытный Иван, похоже, «всухую» обыграл авантюрную Свету. Она не сердилась — первый блин, как водится, комом. Даже была по-своему благодарна, что супруг не отдал всю идею полностью ей «на откуп». Рациональный прагматизм не позволил ему рисковать даже маленьким проектом, хотя бы с целью поставить на место самонадеянную женушку. Через полгода после поездки в Джакарту Света почти смирилась с мыслью, что импресарио из нее не вышло. Глава 9 Можно ли целых два года жить в спокойствии и пресыщенности? Оказывается — очень даже можно. Едва ли Ира Волошко стала так характеризовать свое состояние. Оба подарка судьбы — замечательную учительницу и очень богатого папу — сама Ирочка по детской наивности подарками не считала. Круто изменившаяся жизнь любому подростку кажется нормой, если это изменения к лучшему. О взрослых комплексах про бесплатный сыр, который бывает только в мышеловке, девочка не подозревала. Таких туповатых, уверенных в происходящем личностей деньги не развращают. Тем более — папины. Гламурности в Ирочке не было — она не гналась за силиконовой грудью, ботоксными губами или осиной талией. Средства на ее карточку поступали регулярно, и Виктор удивленно отмечал, что Ирочка, в отличие от Лизы или Вовки, совсем не транжира. Диковинные для микрорайонной детворы выходки, вроде заказа ресторанной пиццы на большой перемене или такси к школьному крыльцу, были сущими пустяками… Ни полетов вслед за музыкальными кумирами, ни личного модельера, ни собачонки с бриллиантами на ошейнике — ничего такого дочке в голову не взбредало. Она отвергла идею учиться за границей, как ее брат Володя. Дочкина кошачья привязанность к месту дала будущему депутату Волошко возможность выгодно «засветиться» отцом-спонсором. Глупо было не догадаться, что это пойдет на пользу не только Ире, но и его предвыборной кампании. Малыши получили пристройку к школьному зданию и компьютерный класс в ней, дочкины одноклассники — поездку в заграничный город Ригу на комфортабельном автобусе, с проживанием в приличном пансионате. Но даже это не помогло Ирочке обзавестись настоящими друзьями и подругами. Она не нуждалась в общении с одноклассниками, соседями, детьми папиных или маминых коллег. Единственным человеком, радующим и взор, и ум, и чувства, была учительница информатики Алена Игоревна. Ира любила ее тайно, издалека, не решаясь приблизиться. Ей нравилось смотреть, слушать, вникать и разгадывать. Она придумывала истории, в которых учительница теряла дорогу в лесу, а она выезжала на белой лошади из чащи и указывала ей путь домой. Или некто в черном выхватывал у растерявшейся классной руководительницы сумочку с зарплатой, а она, девятиклассница, восполняла финансовую брешь, подойдя к ближайшему банкомату… В глубине души Ира понимала, что недотягивает до ребят-ровесников ни интеллектом, ни жизненным азартом. Ей было лень мечтать, скучно придумывать… Незатейливая концепция — есть, чтобы жить, и жить, чтобы есть, точно подходила ее вялому, малоразвитому сознанию. Увлечение учительницей не могло не повлечь увлечения предметом, но и здесь прорыва не произошло — унылые тройки сменились крепкими четверками и редкими отличными отметками. Но, как любят выражаться светила педагогики, огранка не превратила булыжник в бриллиант. И золотая оправа из дорогой одежки и настоящих драгоценностей не сделала девочку интересней. Несколько юных аферистов попытались испробовать на богатой наследнице свои мужские чары, но, к их огромному удивлению, безрезультатно. По наследству, от мамы и бабушки, Ирочке Волошко досталось генетически обусловленное и семейным укладом равнодушие к мужчинам. Во многом из-за него она и не гонялась за нарядами, духами, парикмахерами. Если бы родителей интересовало хоть что-то в жизни дочери, кроме заботы о ее еде и одежде, они бы давно проконсультировались у эндокринолога. К сожалению, маме-одиночке и папе-бизнесмену уныло-уравновешенное отношение к жизни пятнадцатилетнего подростка казалось нормой. Ежемесячное «пособие», оседающее на ее кредитке, спустя год могло вызвать зависть у предпринимателя средней руки. Виктор считал своим долгом пополнять Иринин счет независимо от количества потраченного. Мама, к его великому удивлению, на дочкины деньги не зарилась. На долю в отношении себя вообще не претендовала. Даже Лиза, вторая жена, поначалу испугавшаяся найденного в семейном шкафу скелета, смягчилась и стала великодушничать. Она сама посоветовала мужу отправлять цветы обеим и ко дням рождения, и ко дню Восьмого марта. Именно по Лизиному совету Ирине досталась дорогая шубка на шестнадцатилетие, ее маме к той же дате — кольцо с рубином. Шубку Волошко-младшая носила в школу; удивленная родительница отложила драгоценность в дальний сундучок — на работе оно мешало, надевать кольцо в магазин или поликлинику она забывала. А больше никуда не ходила — не видела смысла. Казалось, ничто не может раскачать этот сонный жизненный уклад, изменившийся лишь количеством и качеством еды и одежды. Незнакомые с потрясениями и острыми чувствами, девочка и женщина существовали в окружающем мире. Обе располнели, и обеих это не беспокоило. Ира и не заметила бы лишних килограммов на боках, если бы не любимая учительница. Однажды она предложила ей остаться после факультатива, на который десятиклассница Волошко ходила скорее по привычке, не пытаясь вникать в тонкости школьной информатики. Она садилась к компьютеру, одному из нескольких, купленных ее папой для старшеклассников, и, склонив голову, слушала. Изредка пробовала решать, иногда кто-нибудь подсаживался к ней и объяснял. Будь она просто девочкой, а не дочкой щедрого спонсора, ей бы давно посоветовали бросить углубленное изучение предмета, который плохо давался. Глядя на нее, Алена не раз задумывалась о том, что этот ребенок был бы уместен в начале девятнадцатого века в богатом помещичьем доме. В пятнадцать лет такую барышню отдали бы замуж за взрослого, серьезного дядьку. И не было бы семьи размеренней и спокойней. Рожали бы детей, прикупали землю, держали прислугу в строгости. Во всем были бы стабильность и определенность. Никаких мятежей и вольтерьянства, никаких измен — разве что стареющий муж для приличия щипнет новую горничную пониже пышного банта на фартуке. Девчонка-то уже к семнадцати расплылась от безделья и равнодушия. — Ирочка, у тебя дома спортивный зал есть или просто тренажер? — учительница невольно задержала взгляд на погрузневшей фигуре девочки. — Нет, а зачем? — Если Алене Игоревне нужно, она готова подарить ей любое спортивное приспособление. — Думаю, ты поправилась. Как-то не к лицу тебе это — позанималась бы в свободное время. Одноклассниц для компании пригласить можешь или инструктора найми. Знаешь, я в твои годы тоже поплотней была, но вовремя заметила, журналы полистала, диеты почитала — и решила сбросить пару кило. Это в юности нетрудно; главное — захотеть. Что скажешь? — Попробую, — Ира искренне удивилась совету. — А какой тренажер купить? Давайте в Интернете поищем! В тот же день Ирочке домой доставили мини-спортзал и миостимулятор. Совет любимой учительницы не пропал даром — каждый вечер Ира час занималась с инструктором, порекомендованным фирмой-продавцом тренажеров, и два часа лежала в присосках миостимулятора. Уже через три месяца учительница, отметив зримый результат работы над собой, похвалила девочку. И сама удивилась, каким сильным может быть влияние взрослого на ребенка. Благодаря надомному фитнесс-центру в жизни Ирочки появился молодой человек, от которого она не шарахалась, как от паука-птицеяда. Знакомые черты позабытых друзей — незатейливость, грубоватость, ограниченность — позволили ей найти в Максе собеседника и приятеля. Впервые он попал к Ире в дом, «сопровождая» спортивную технику. Потом фирма-продавец отправила его к богатой клиентке для так называемой «рефлексивной оценки товара». То есть, говоря обычным языком, надо было навязать Ирине еще парочку платных услуг по настраиванию стальных трубок, резиновых стяжек, противовесов, педалей. Его примитивные советы — пересказ обычной инструкции — нравились Ире. — Делай раз, делай два, делай три… И каждый день по тридцать три раза… Не устала — и по сто тридцать три… И будет то, на что рассчитываешь: упругая попа, тонкие руки, крепкие икры. Эти простые советы Макс выдавал, как таинство. Но не потому, что выпендривался перед богатой девочкой. Он искренне считал, что приобщает ее к тому особому знанию, что недавно сам постиг в подвальном тренажерном зале. Никаких хитроумных планов относительно крутой школьницы он не имел. И относительно кого бы то ни было — тоже. Он вообще не был силен в планировании. Поэтому стал запросто заходить к новой подруге, охотно угощаться сосисками с кетчупом, которые «поселялись» в холодильнике специально для него. Равно как упаковки чипсов и горы шоколада. Заваливая холодильник съедобным мусором, Ира тоже не кокетничала с новым товарищем — на «Сникерсы» папиных денег хватало с лихвой, а Макс ел их, не обсуждая другого меню… Разговаривали приятели короткими фразами, типа «Привет! Как дела?». Макс, случалось, сам усаживался на Ирочкины спортивные снаряды и демонстрировал методику выполнения упражнений. Или держал уголок, вися на шведской стенке, пока подруга крутила педали, работая над внутренней поверхностью бедра. Оба не умели ни сочинять, ни сплетничать. Изредка Макс снисходил до монологов о друзьях из спортивного клуба, где регулярно «тягал настоящее мужское железо». Ира, случалось, упоминала о школе, об отце и бойком лондонском брате, которого видела только на фотокарточках, показывала новые одежки. Однажды даже продемонстрировала пушистую дымчатую шубу. — Это из белок? — полюбопытствовал Макс. — Из норок, они круче белок, — только и ответила девочка. * * * Пока Андрей Подберезский хмурился и улыбался, вспоминая юную медсестричку и ее мертвую хватку, сама Мариночка, запершись в кабинке женского туалета, набирала номер, отмеченный в ее мобильнике не именем, а тремя розовыми сердечками. — Кажется, ты был прав, милый. Пришли по твою душу — мужик, молодой, здоровенный, туповатый. Да, конечно. Все, как ты учил… Познакомилась, пококетничала, обещала созвониться… Узнать, кто его прислал? Обязательно… А если он начнет приставать? Ни за что!!! Ну хорошо, попробую… Девочка шмыгнула носом, спрятала телефон в карманчик халата. Доктор Семушкина все равно сделает замечание за долгое отсутствие, поэтому сейчас она спокойно поднимется на восьмой этаж, выкурит на балконе сигарету, обдумает, хочется ли ей ложиться в постель с новым знакомым… Доктор Зернов «завербовал» молоденькую практикантку еще в прошлом году. Не то чтобы он сразу увидел в ней родственную душу. Сначала его привлекли халат на почти неодетом теле и нарочно недозастегнутые пуговки. Добыча была не просто легкой, а очень легкой. Хотя, когда Мариша вошла в роль, оказалось, что добыча — он. По крайней мере, именно так будущая медсестра видела ситуацию и откровенно об этом заявляла. Задирая хрустящий от крахмала халатик, царапая бархатную спинку своей ученицы о шершавую стену сестринской, Кирилл думать не думал, что будет доверять случайной практикантке особые секреты. Это вышло как-то само собой. Марина внимательно контролировала все его шаги. Она без стеснения звонила тогда, когда ей это было удобно, приходила в Аленину школу поглазеть на жену любовника. Ей было любопытно увидеть Петьку, и она запросто явилась в его детский сад, представившись студенткой педагогического колледжа. Провела три дня в группе, изображая сбор материала для дипломной работы. И никто не спросил у нее никаких документов. Честно говоря, она этого и не опасалась. Аферы, приключения, очковтирательство были частью ее натуры, причем самой главной, любимой, почитаемой и всячески развиваемой. Она врала и прикидывалась почти перед всеми. «Сменить кожу» ей было так же просто, как переодеть колготки. Целые слои личностных качеств гнездились в ее симпатичной голове. Для Семушкиной она была наивной и простоватой медсестричкой, для Подберезского — сексуальной штучкой без особых комплексов, Кирилл Зернов нашел в ней заботливую и цепкую самочку, собственницу и ревнивицу. Еще были родители, не замечающие в дочке никого, кроме старательной, неиспорченной отличницы. Соседские девчонки дружно ненавидели бессердечную похотливую стерву, использующую любого симпатичного паренька для личных надобностей. Сама Марина видела себя если не мессией, то существом богоподобным, которому можно все… Никакие нравственные категории не заботили ее, она не то чтобы в них не верила — просто не подозревала, что они есть на самом деле. Любые разговоры и поступки, опирающиеся на честь, честность, порядочность, казались ей не чем иным, как замыслами еще более коварными, чем те, что роились в ее собственных мыслях. Переубедить, доказать, что бывает по-другому: честная жизнь, искренние отношения, настоящая верная любовь, — было невозможно. Собственно, никто и не пытался. Любому из знакомых она являлась либо безупречным ангелом, либо неисправимым дьяволом. К сожалению, Подберезский общался с Мариной Левко всего несколько минут. Он и мысли не допускал, что понравившаяся девочка, которой на вид и семнадцати нет, может вести двойную игру. Он ехал к Гале, зная, что Борис Иванович уже там, старался сосредоточиться на мыслях о поисках Петькиной мамы, но острые лопатки под прилегающим халатиком то и дело возникали перед глазами. Кошачий, мягонький голосок с придыханием шептал: «Созвонимся», и ему хотелось сделать это немедленно, ничего не узнавая ни о Петьке, ни о его проблемных родителях. Но, в отличие от Марины, битому жизнью Андрею Подберезскому были знакомы чувства долга и товарищества. Поэтому он мысленно приказал себе собраться, вспомнить, чем скреплена мужская дружба, и притормозил у подъезда одноклассницы. Галя сразу открыла дверь. Андрей узнал огромную, отлично вычищенную обувку командира, стоящую рядом с хрупкой полкой. Не решился Комбат взгромоздить свои высокие военные башмаки на легкие перекладинки с женской и детской обувью. Подберезский улыбнулся наивной деликатности старшего товарища и последовал его примеру. Мягко ступая по узорчатой ковровой дорожке, он вошел в комнату, откуда доносились мужской и детский голоса. — Як маме хочу и к папе. Почему мне нельзя домой? — скулил Петька, сидя у Рублева на коленях. — Они приболели и проходят карантин, — устало произнесла Галя. Очевидно, она сама придумала такое обтекаемое объяснение и твердо его придерживалась. Действительно — железобетонная причина. Карантин нарушать нельзя, нужно ждать, когда врачи разрешат. Но когда Комбат это сказал, Петька обреченно заплакал. — Врете, дядя Боря, и тетя Галя врет, и дочка ее тоже. Мой папа — врач, а врачи карантином не болеют!!! Я помню — в прошлом голу в саду был карантин, и у мамы в школе. Мы дома сидели, а папа на работу ходил. Он нам завидовал, что вставать рано не надо! И говорил, что у врачей на работе карантина не случается. Наоборот, когда у всех карантин, у медицинских работников дел невпроворот!