Пока Арина додумывала эту мысль, она было чуть не пропустила следующее движение противника. Сразу следом за первым выпадом Дамир провел второй удар, потом третий! Удары посыпались на Арину один за другим. Поскользнувшись, она упала. Дамир бросился на нее, но, откатившись по траве, Арина увернулась. Голова уже гудела, руки ныли. У Дамира был не очень сильный удар, но очень быстрый. И ударов этих было много. Арина поднялась. Дамир снова оказался рядом, снова в стойке. Он подскочил и нанес прямой удар, джебб, Арина успела отклониться чуть в сторону от траектории удара. Удар ушел в воздух. В этот самый момент Арина сыграла в активную защиту. В тот момент, когда Дамир наносил свой удар, она, оставив левую руку в блоке, правой нанесла удар поверх руки противника. Удар был сильный, но он не сбил с ног Дамира. Не сбил, но обескуражил. Именно этого и добивалась Арина. Не мешкая, она нанесла удар под коленку. Потом чуть ниже, по голени – лоу-кик. Со всей силы. Дамир упал, выставив вперед ноги, так что подойти было невозможно. И Арина замешкалась, позволила Дамиру встать. Тот поднялся с трудом. Нижний лоу стал для него полной неожиданностью. Теперь Дамир совершенно по-другому посмотрел на Арину. В глазах Дамира светился вопрос: «Что еще она может выдать?» Арина заметила это, усмехнулась. Какое-то время они ходили по кругу, смотрели друг другу в глаза. У Арины ныла левая рука, основные блоки руками пришлись именно на нее. У Дамира болели челюсть и плечо. Удар в челюсть он пропустил во время своей же атаки. Контратаки он не ожидал совсем. А плечо болело после нижнего лоу. Он свалился, как срубленное дерево, не успев сгруппироваться, поэтому достаточно ощутимо ударился левым плечом. Тут Дамир решился на ближнюю схватку. Самую ближнюю. Внезапно он побежал на Арину и ухватил ее за талию, пытаясь повалить. Арина вцепилась ему за волосы и изо всей силы дернула. Дамир отпустил руки и взвыл во весь голос. Арина ударила в кадык, а затем лбом прямо в нос. Когда Дамир оторвал руки от головы, Арина стукнула его сложенными ладонями по ушам. Дезориентированный Дамир схватил Арину за руки и начал выкручивать кисти. И обездвиженная Арина еще раз врезала лбом по носу Дамира. Она вложила в этот удар всю имеющуюся силу. Дамир схватился за нос. И в этот момент Арина подскочила в воздух и ударила его верхним киком. Дамир улетел на несколько метров в бок. – Я убью тебя! Просто убью, – зарычал Дамир. Арина пошла на Дамира. Ярость придавала ей сил. Но в этот момент поднялся Ничипоренко: – Прекратить бой. Арина, я зачисляю тебя в свою роту. В этот момент у Арины зашумело в голове, начал усиливаться звон и гул. Она развернулась, посмотрела в глаза Ничипоренко и собралась произнести то, к чему была готова. Она готовилась сказать, что она отказывается от предложенной ей «чести», что вместо этого она запишется в роту смертников. Но в этот момент вперед шагнул капитан Смирнов. Его немного печальные и усталые глаза смотрели на Арину с грустью. И в то же время они смотрели тепло: – Я также претендую на данного бойца для своей роты. В этот момент повисла тишина. Ничипоренко медленно развернулся в сторону Смирнова и возмущенно посмотрел на него. Он был в шоке – иначе описать выражение его лица было невозможно. Он стоял и хлопал глазами, пытаясь придумать хоть что-то, что он мог бы сказать командиру Смирнову. В этот момент поднялся Ковальский и задорно крикнул: – Ну, и я предлагаю! Хех! Отчего бы и не предложить? Пусть человек выбирает. Так яростно драться с чужим мужиком может только отчаянная баба. А нам такие бойцы и нужны! – и Ковальский опять громко заржал. Ковальский вообще везде и всегда ржал. Он не смеялся, не хихикал… он даже не улыбался. Он ржал. Всегда. Только ржал. Громко, раскатисто. Он ржал и в разговоре с солдатами, когда объяснял им тактику или показывал какие-то приемы. Он ржал, жуя огромный кусок мяса. Он ржал, когда у него брали кровь из вены – ведь щекотно! Он умудрялся ржать во время драки. Он ржал даже тогда, когда докладывал генералу Килько. Веселый малый, откровенно говоря. Но никто не знал, как этот веселый раздолбай рыдал над могилами своих солдат, которых он потерял в прошлой битве. Никто и никогда этого не видел. И Ковальский очень надеялся, что ему никогда не придется больше этого делать. Он дружил с Ничипоренко, но это была очень поверхностная дружба. Она, дружба эта, ограничивалась обсуждением прелестей каждой женщины, находящейся в части. А еще эта дружба подпитывалась другим общим интересом – алкогольными возлияниями, потому что так, как бухал Ничипоренко, в части больше не пил никто. И только он мог быть и был единственным равным по силам собутыльником огромному Ковальскому. На этом вся дружба заканчивалась. Потому что несмотря на взрывной характер, несмотря на любовь к выпивке, дракам и девочкам, Ковальский только внешне был тупым бревном, а на самом деле это был человек, который уважал честных и справедливых людей. Себя он к таковым почему-то не относил. Как раз себя Ковальский считал распоследней сволочью и внешне всячески стремился это подчеркнуть. Хотя в действительности все это было очень старательной, очень умелой, очень показательной, но все же маской. Никто не знал, что таилось внутри этого огромного, постоянно хохочущего и матерящегося человека. Никто не знал, что таким он стал много лет назад, когда в автомобильной аварии потерял всю свою молодую семью: беременную жену и маленькую дочку. Тогда он был простым участковым. И хотя российскую полицию многие ругают, он был хорошим служителем закона. А потом он столкнулся с тем, что полностью перевернуло его жизнь. Пьяный сынок депутата вылетел на встречную полосу, по которой Ковальский ехал с семьей на дачу. Сделав совершенно невообразимые кульбиты, тот врезался в бок машины Ковальского. И машину выкинуло под КамАЗ на встречной полосе. Потом было сказано много банальных фраз про то, что Ковальский родился в рубашке, что его уберег бог. А Ковальскому так совсем не казалось. Беременная жена умерла буквально на руках Ковальского спустя всего несколько минут после аварии, не приходя в сознание. А маленькую дочь хоронили в закрытом гробу, поскольку, собственно, и хоронить было нечего. Основной удар пришелся именно на правую сторону, где сидели жена Ковальского и его дочь. Больше всего Ковальского терзало то, что сам он практически не пострадал: кроме сломанной левой руки, у него не было вообще никаких травм. Быть может, он думал, что физическая боль могла бы хоть немного притупить душевную. Но этого не происходило. Ковальский уволился из органов сразу после отпуска, который он взял после похорон. Не слушая начальство, которое убеждало его подумать, он развернулся и ушел с работы. Три месяца он просто существовал в четырех стенах своей квартиры, где еще недавно раздавался звонкий как колокольчик смех дочки. В этой квартире прошли самые счастливые годы жизни Ковальского. Он безмерно любил жену, а она в ответ любила его ничуть не меньше. Он обожал свою дочурку. И очень ждал появления на свет сына, который должен был родиться буквально через месяц… Если бы не та авария. На следующий день после аварии к нему, еще буквально день назад счастливому отцу семейства, а теперь – убитому горем человеку, приехал начальник. Начальник привез три миллиона рублей и объяснил, что мальчика, находившегося за рулем, сажать нельзя, да и имя его упоминать нежелательно. Объяснил, что папа у него большой депутат и что жизнь ломать никому не стоит, что мальчик уже улетел поправлять свое здоровье за границу, а все записи видеорегистраторов изъяты. Да и свидетелей не будет. Уже со всеми поговорили. Все сводилось к тому – еще недавно для Ковальского неочевидному, – что правосудие существовало не для всех. Ковальский все выслушал, денег не взял. И не сказав ни слова, захлопнул дверь перед носом начальника. А после похорон пришел и написал заявление на увольнение. Начальник пытался еще раз с ним поговорить, приехав к нему повторно. Но Ковальский сказал, что, если тот еще раз раскроет рот, чтобы повторить свое предложение, он его убьет. И вытолкнул его из своей квартиры. На этом история могла бы закончиться. Но все случилось немного иначе. Ковальский пил полгода не просыхая. А потом началась война. Ковальский через старых знакомых навел справки и узнал, что сынок депутата, отдохнув, вернулся в Москву, что гоняет он все также. Через других знакомых, с которыми Ковальский служил в армии, он узнал наиболее любимые маршруты и сына, и его отца. А еще он нашел аналогичную аварию, где также погибла семья, но уже вместе с отцом семейства. А виноват в аварии был уже не депутат, а ведущий программы новостей. Все знали, что этот ведущий любил ездить пьяным и что это не первая авария с его участием, в которой пострадали люди. И каждый раз этот человек уходил от ответственности. От этой новой информации Ковальский неделю приходил в себя, занимался спортом. А потом он пошел и записался добровольцем на фронт. До сборов оставалась неделя. Ковальский собрал вещи. И сделал то, чего не сделать не мог: в ночь перед отправкой на фронт, он выследил ведущего и забил его до смерти. Потом положил того в багажник его же джипа и с этим грузом поехал караулить депутатского сынка. На подъезде к резиденции его отца Ковальский сбил внедорожником ведущего спорткар виновника в смерти его семьи. А потом несколько раз впечатал в дерево, разбивая машину. Но предварительно он забрал из машины телефон убийцы своей жены и дочери. В конце концов Ковальский поджег машину депутатского отпрыска. Он стоял и наблюдал, как корчился и орал тот, кто отнял у него семью, счастье, нормальную жизнь. И в его душе ничего не дрогнуло. А потом он позвонил отцу убийцы своей семьи и назвал место аварии, представившись спасателем. Депутат примчался уже через несколько минут с охраной. Больше депутата живым никто не видел. Никогда и никто больше не увидел ни его сына, ни его охранников, ни его самого. На месте происшествия остались только сгоревшие машины. Очень долго полиция выстраивала план обвинения. Полицейские даже приезжали с вопросами в часть, где служил Ковальский. Но с тех пор, как депутат с сыном были стерты с лица земли, Ковальский стал настолько спокойным, что никакие допросы и проверки не могли заставить его пульс биться быстрее. Военная прокуратура даже притащила детектор лжи, который Ковальский с нескрываемым удовольствием прошел. А все попытки обвинить его в убийствах заканчивались предъявлением железного алиби. И когда у следователей закончились варианты, и они поняли, что связать его с пропажей депутата и его сына невозможно, все задействованные в этом личности уехали восвояси. Вот тогда Ковальский и стал таким, каким он был сейчас. Он ржал, матерился, бухал, курил и трахался. При этом военным он был превосходным. И начальство службой его было вполне довольно. У него был образ дурковатой деревенщины, которая ржет по поводу и без и двух слов связать не может. Никто не знал, что он был из вполне интеллигентной семьи. Отец его – главный инженер завода гражданской авиации. Мать – преподаватель МГУ. Но, чтобы жить дальше, Ковальскому нужна была маска. Ему хотелось, чтобы его видели тупым веселым выродком. Это было удобно – никто не лез к тебе в душу узнать, кто ты на самом деле. Никто не увидел его настоящего лица и в тот день, когда случилась страшная трагедия с его ротой. После месяцев ожесточенной войны на фронте, рота Ковальского попала под бомбардировку сил коалиции. Мальчишки… его мальчишки, которых он учил жизни, учил воевать, обращаться с оружием, жить в новой реальности… Те мальчишки, от восемнадцати до двадцати, которых он нещадно муштровал, которые были с ним и днем, и ночью, которых он опекал и в то же время откровенно пи…ил за малейшие проступки, эти мальчишки оказались мертвы. После той истории Ковальскому дали увольнительную на время похорон. Тридцать восемь человек погибло из его роты. Он отстоял службу в церкви, отстоял похороны, отстоял проклятия со стороны родственников. И когда все разошлись, Ковальский остался рядом с могилами до закрытия ворот кладбища. А потом приходил туда три дня подряд. И в какой-то момент, когда на кладбище было тихо и рядом не было ни души, Ковальский беззвучно зарыдал. Это не было помутнением рассудка и это не было проявлением инфантильного характера. Просто ко всем этим молоденьким мальчишкам Ковальский сильно прикипел душой. Сам того не замечая, он начал относиться к ним, как к родным людям. И вот теперь он опять сделал то, чего не мог не сделать. Он объявил о своем желании заполучить Арину в свою роту. Ему, строго говоря, не нужна была Арина. Но он не мог не встать на защиту справедливости. В тот миг, когда Ковальский вышел и объявил свою заявку, Ничипоренко испепелял взглядом Смирнова. Но когда и Ковальский повторил тот же запрос на Арину, что и Смирнов, Ничипоренко был прямо-таки разбит. Зачем? Зачем им эта баба, которую он, Ничипоренко, должен был заполучить в свою роту любой ценой. Они хотят ему насолить? Они имеют на нее виды? Что вообще происходит? Он обдумывал в голове варианты, но ни один из них не удовлетворял его. Его мысли прервал Ковальский, который в совершенно несвойственной для себя манере, вежливо, без хохота, совершенно ровным голосом спросил у Арины: – Арина Грик, вам необходимо выбрать, в чью роту вы хотите быть записанной. В роту командира Ничипоренко? В роту командира Смирнова или в роту командира Ковальского? Прошу вас ответить прямо сейчас. Было непонятно, что больше всего поразило окружающих: бой Арины и Дамира, заявка, которую на одного бойца сделали сразу три командира, или же спокойный и вежливый тон Ковальского? Все вокруг переглядывались, силясь понять, что происходит. Арина и сама пребывала в недоумении. Она уже собралась объявлять, что записывается в отряд смертников, и уже мысленно представляла себе, что произойдет дальше. И вдруг произошло чудо! Она еще только начинала осознавать, что спасена от Ничипоренко. По крайней мере, от нахождения в его роте. А это уже немаловажно. Хотя, безусловно, нужно еще дожить до отправки на фронт. – Я хочу быть зачислена в роту командира Смирнова, – сказала Арина. Ковальский сказал: – Наталья, зафиксируйте ответ солдата о зачислении в роту командира Смирнова. Наталья кивнула и записала что-то в несколько журналов. Арина стояла и размышляла о своей дальнейшей судьбе, как вдруг Ничипоренко схватил за локти Смирнова и Ковальского. Он зашипел так громко, что все услышали: – Вы что, оба совсем ох…ли, б…ть? Это баба должна быть в моей роте! Отказывайтесь от своих претензий. Она будет у меня в роте! Ковальский навис над Ничипоренко и спокойно сказал: – Никто ни от чего отказываться не будет, Серег. Это понятно? Никто ради твоих хотелок отказываться не будет. Тема закрыта. Иди лучше в медпункт сходи. У тебя кровь течет из-под повязки. И он указал на левую щеку Ничипоренко. Ничипоренко зарычал: – Эта сука должна быть в моей роте, уроды! Отказывайтесь! Иначе я вас… Закончить он не успел. Вперед выступил Смирнов: – Урод тут один. Ты за своими словами следи! То, что ты сынок генерала, ничего тебе не дает. Ты в таком же положении, как и мы. И никто никаких слов брать назад не будет. Иди к врачам. Лечи лицо, лечи голову. Ты пьян и неадекватен. Разговор закончен. И он проследовал к Наталье и расписался о принятии в роту Арины. Ничипоренко хотел было покинуть испытания, но поскольку они еще не закончились, ему напомнили, что нужно оставаться и руководить испытаниями до конца. Так что Ничипоренко куда-то отошел, а потом вернулся. Испытания продолжились. Ковальский выбрал почти весь свой лимит по зачислениям. Он успел к себе зачислить пять из двенадцати женщин. Арина была единственной женщиной, зачисленной к Смирнову. А Ничипоренко забрал к себе шесть остальных. Арине было не по себе от этого. Но к Ничипоренко попали как раз самые агрессивные дамы из всех, что прошли до конца. Ковальский укомплектовал себе роту очень грамотно. У него был, пожалуй, лучший состав из всех рот: сильные, умные и достаточно спокойные по характеру бойцы. У Смирнова рота была более разрозненной, но в то же время состав ее получился очень интересным. Нет, бойцы роты Смирнова не были такими универсальными во всех направлениях, как у Ковальского, тут, скорее, были люди, каждый из которых был хорош в одной или двух дисциплинах. А вот у Ничипоренко была очень странная рота. Зачисленные в эту роту походили более всего на каких-то уголовников и бандитов. И все они были под стать самому Ничипоренко. Итоговые соревнования закончились. Солдаты расписались о зачислении в роты. Наталья объявила всем, что в ее казарме остаются все, кто зачислен. У всех был выбор: они могли сгруппироваться со своими новыми сослуживцами, а могли остаться на своих местах. Но теперь каждый день им предстояло заниматься согласно расписанию каждой конкретной роты и готовиться таким образом к отправке на фронт. Еще Наталья сказала, что расписание будет вывешено завтра с утра. А сегодня у них есть половина абсолютно свободного дня. Они могут отдыхать, гулять и знакомиться с бойцами своей будущей роты. В данный момент в каждой роте на территории части присутствовали младшие офицеры, а также часть солдат. Примерно около двадцати – двадцати пяти человек. Остальные находились в увольнении и уже скоро должны были прибыть обратно в расположение своих рот. Это еще порядка двадцати человек. Также к концу недели должны были прибыть солдаты из разбомблённой части около Брянска. Тогда уже на каждую роту будет распределено до тридцати пяти человек. Дальше Наталья объявила, что сегодня в шесть вечера, после ужина, следует подойти на главный плац, где генерал Килько поздравит всех с распределением и расскажет, куда, после прохождения обучения здесь, необходимо будет прибыть для полного распределения. В общем, все это можно будет узнать вечером – поняла Арина. А пока все могли передохнуть и насладиться последним свободным днем. Арина собиралась присоединится к Герману, Алику и Ивану, но тут ее окликнула Наталья: – Арин, зайди, пожалуйста, прямо сейчас в палатку к командиру Смирнову. И Наталья показала на одну из палаток, что стояли неподалеку. Это были новейшие мобильные палатки. Они были сконструированы так удобно, что четыре бойца могли их поставить и надежно закрепить, затратив при этом минимум усилий и потратив на установление палатки не более десяти минут. Это значительно экономило человеко-ресурсы и время, затраченное на развертывание части. Арина зашла в палатку, ее командир стоял у стола, на котором были аккуратно разложены какие-то бумаги. Рядом со столом выстроились стулья. Смирнов повернулся к Арине. Теперь она увидела его лицо в подробностях. Это был красивый молодой светловолосый мужчина. Правильные черты лица его были почти идеальными. Ровный овал лица, чуть выступавшие скулы, гладкая кожа. По коже было видно, что растительность на лице капитана почти не росла и бриться ему, в принципе, было нужно крайне редко. Но, кажется, он был не из тех, кто сильно бы переживал по этому поводу. У него были серо-голубые глаза и четко очерченные губы. Смирнов был крупнее Ничипоренко, но поменьше в росте и объёмах, чем Ковальский. Дмитрий Владимирович Смирнов Командир Дмитрий Владимир Смирнов родился в семье потомственных военных. Отец сызмальства воспитывал в нем мужчину, практически запрещая матери заботиться о сыне. Отец с дедом являлись генералами Российской армии, а до этого – Советской армии. С двух лет они начали приобщать малыша Диму к «военной» жизни. Брали его в часть, на стрельбища, в походы. Дима рос смышленым мальчиком и уже к шести годам спокойно стрелял из пистолета, из лука и правильно метал лже-гранаты. Отец отправил его сразу в лучший кадетский корпус с интернатовским режимом, чтобы мать не могла мешать воспитывать из мальчика мужчину и будущего бойца. Мать украдкой приезжала к огороженному забору и наблюдала за сыном. Иногда Димка мог на несколько минут подбежать к этому самому забору. Но больше, как правило, побыть с мамой у него не получалось. Мать очень любила сына еще и потому, что больше детей родить она не могла. Не позволяло здоровье. А когда маленькому Диме исполнилось одиннадцать, его мама умерла. Она умерла не внезапно. Как оказалось, у нее был рак молочной железы. И она прожила с этим знанием больше года. Сначала она не хотела говорить сыну, а потом ей просто не дал этого сделать муж – отец Димы, чтобы не отвлекать бойца от учебы. Мать Димы умоляла отца дать ей проститься с сыном, привезти его из кадетского корпуса хотя бы на неделю раньше каникул, которые должны были случиться летом. Но отец сказал, что она потерпит, и ребенок, как положено, вернется домой летом. Вообще отец не придавал особенного значения ее болезни. То ли просто не понимал, насколько все серьезно, то ли ему это было неинтересно, но факт остается фактом: буквально за два дня до Диминых каникул его мама умерла. И даже тогда отец не поехал за сыном, чтобы хотя бы попытаться помочь ребенку осознать, что матери больше нет. Только привезя Диму домой ровно в положенный срок, отец сообщил, что мама умерла. На вопросы Димы: – А где мама? Почему она не встречает меня? Отец пожал плечами и сказал: