– Мы сейчас перекусим и поедем на похороны. Твоя мама умерла два дня назад. Отец Димы пошел на кухню греть еду, а Дима так и остался стоять в коридоре. Потом он тихонько прошел в комнату мамы и, увидев посреди комнаты гроб с ее телом, застыл как вкопанный. Через несколько минут недовольный отец вошел в комнату и, посмотрев на сына, сказал: – Ну, где ты? Я зову тебя, зову. Пойдем, я согрел еду, потом поедем. Скоро приедет машина за матерью. Родственники ее приедут уже туда. Так что давай быстрее. Дима повернулся и посмотрел на отца. Он смотрел и не узнавал его. Внезапно, в это самое мгновение, Дима повзрослел. Он смотрел на высокого подтянутого мужчину рядом с собой и больше не чувствовал никакой с ним связи. Мать этого человека, бабушка Димы, была еще жива. Его отец ее достаточно часто навещал. Дима помнил, что бабушка всегда не любила его маму. Считала, что она не пара Диминому отцу. И даже Диме это умудрялась высказывать. Он спросил у отца: – Почему ты мне не сказал два дня назад? Почему не забрал меня? Отчего она умерла? – Слишком много вопросов, молодой человек, – строго сказал отец. – Ты не забываешь, с кем ты разговариваешь? – Нет, не забываю. Ты человек, который не сказал мне о смерти мамы! – Идем есть! – Я не буду есть. Отчего она умерла? – От рака. – И как давно она заболела? – Полтора года назад. Все вопросы закончены? – И почему мне не сказал никто? – Ну, сначала мать не хотела тебя расстраивать. Это года полтора назад и было. А когда ее совсем прихватило, я не стал тебя отвлекать от учебы. Ну, умерла и умерла. Вот похороним, отдохнешь – и снова за учебу. Бабушка тебя видеть хочет. Завтра вот поедем. – Умерла и умерла? Ты о ком говоришь? О ящерке? Или о мышке домашней? Ты говоришь о моей маме!!! Ты это понимаешь? Когда твоя умрет, ты также будешь говорить? Отец резко подошел и хотел его ударить, гаркнул: – Не смей бабушку трогать! Она святая! Она моя мать и твоя бабушка! – Ну, ударь! А чем моя мама не святая? Она моя мама! И она святая для меня. Отец опустил руку: – Слушай, Дим, я как-то не подумал, что ты будешь так… – Уйди! Ты есть хотел, вот и иди! Дима опустился на колени около гроба матери. Отец Димы не смог ничего сказать. Постояв еще минуту, он ушел, закрыв за собой дверь. Ко времени отъезда на похороны, Димин отец выглядел уже совсем другим – он был грустным и задумчивым, кажется, впервые за все время, что был женат на Диминой маме. Да, ее всю жизнь ненавидела его мать. А, собственно, за что? За то, что она была не из их круга, за то, что была простой учительницей. Он вдруг вспомнил, как мать изо дня в день изводила его своими придирками к Вере, матери Димы. И добилась-таки того, что он возненавидел жену. И он уже готов был развестись, как внезапно жена сообщила ему, что беременна. А дальше все было, как было. Бабушка Надя старалась убедить его, что пагубное влияние матери погубит в ребенке потомственного военного. И он, как умел, ограждал Диму от матери. До двух лет это было сделать очень сложно, а потом он вплотную занялся его воспитанием. Владимир Евгеньевич сидел и пытался осознать, что он сделал не так? Внутри что-то свербело, но он не мог понять почему?! Хотя сейчас перед сыном ему было немного стыдно. Да, надо было раньше сказать ему и дать с матерью проститься. Она же ему мать. Он представил ситуацию со своей матерью и ужаснулся тому, что он наделал. В квартире зазвонил городской телефон. Он знал, что это звонит его мать. Но ему совсем не хотелось разговаривать с нею. Не сейчас. Самое страшное случилось на похоронах. Как только гроб положили в землю и начали закидывать его землей, Дима забился в истерике. Он рыдал не переставая. Кричал: – Мама, не оставляй меня здесь одного! Мама, вернись! Мама! Владимир Евгеньевич попытался взять сына за плечи, но тот вырвался, а затем… Затем случилось то, что навсегда останется в памяти Владимира Евгеньевича. Дима ударил его, а затем заорал: – Ненавижу тебя! Это ты убил маму! Ты! Ты не давал ей любить меня!! Ты не давал мне любить ее! Это ты должен был умереть, а не она! Ненавижу тебя! Затем Дима подбежал и обнял крышку гроба. Он рыдал так громко, что, наверное, это было слышно повсюду. Для Дмитрия Евгеньевича это было самым большим потрясением в жизни! А Дима все кричал: – Мама! Мамочка! Мамулечка, вернись! Я не хочу без тебя жить! Я не могу! Я совсем один! Мама! Я люблю тебя, мама! Мама! Владимир Евгеньевич стоял неподвижно. Он просто не мог пошевелиться. И первый раз в жизни его глаза стали влажными. Диму оттащили от могилы совсем другие люди. Это были родственники его мамы. Хотя им пришлось приложить к этому немало усилий. Двое взрослых мужиков не могли оторвать маленького худенького мальчика от гроба его матери. А когда это удалось сделать, толпа родственников жены столпилась вокруг Димы. А ребенок все плакал и плакал. Кто-то принес воды, кто-то – салфетки. Внезапно Дима вырвался из круга родственников, бросился опять в сторону могилы, но, пройдя несколько шагов, упал, потеряв сознание. Все начали приводить Диму в чувство, но он никак не приходил в себя. Родственники вызвали скорую. Пока ехала скорая, Владимир Евгеньевич и еще несколько мужчин опустили и засыпали гроб землей. На той же скорой Владимир Евгеньевич уехал с сыном в больницу. Там поставили диагноз: нервный срыв. Но официально нигде это отмечено не было, чтобы не портить Диме дальнейшую карьеру. Хотя Владимир Евгеньевич и не был уверен, что теперь Дима вернется в кадетский корпус. Но он сомневался напрасно. Прошел месяц, Дима немного пришел в себя. И сам решил вернуться в кадетский корпус. Позже, повзрослев, он поступил в лучший военный ВУЗ страны и был лучшим на своем курсе. Но с отцом долгое время он почти не общался. Владимир Евгеньевич больше не женился. После случившегося на кладбище, он осознал ту ошибку, которую сделал много лет назад, когда поддался влиянию своей матери. Он ушел в отставку и занимался разведением сторожевых собак у себя на даче. Примерно курсе на третьем, когда Дима учился в военной академии, отношения с отцом немного смягчились. Дима видел, как отец переживает и осознает, что натворил непоправимое. Отношения не стали близкими или душевными, но и враждебными их назвать было нельзя. А вот с кем Дима порвал всяческое общение – это с бабушкой Надей. В старости бабушка предпринимала отчаянные попытки наладить с Димой хоть какое-то общение, но Дима лишь однажды с ней поговорил. Разговор был коротким. Он сказал, что во всем, что случилось, виновата именно она и что он ее никогда не простит за это. Он попросил ее оставить какие-либо попытки общения с ним, поскольку они никогда не будут успешными. В год окончания им ВУЗа бабка умерла. На похороны Дима не поехал. С отцом у него отношения остались сдержанными. После смерти бабушки Дима несколько раз посетил деда, чему последний был так рад, что даже прослезился. Через несколько лет умер и дед, оставив завещание, где все отходило именно Диме. Тот все на себя оформил, но присматривать за хозяйством попросил отца. А сам начал весьма блестящую карьеру. Собственно, так он и оказался в начальниках роты. И из всех троих именно его прочили на повышение до начальника батальона. Своей собственной семьи у Димы не было. Женщины вились вокруг него стаями. Но он никогда не был замечен ни с одной из них. Дмитрий старался избегать любых отношений, в том числе и дружеских, но особенно это касалось отношений с женщинами. Он очень боялся привязаться, а затем потерять любимого человека. А еще он боялся причинить боль человеку, с которым у него были бы отношения. Поэтому он был, что называется, в самом прямом смысле волком-одиночкой. Он считал женщин хрупкими, слабыми и нуждающимися в защите, очень боялся, что дать этого не сможет, особенно на войне. В его роте было две женщины, но они были женщинами в возрасте. Два фельдшера. И, положа руку на сердце, можно сказать честно и откровенно: этих женщин опекали и оберегали так, как, наверное, не всякая мать оберегает своего ребенка. Остальные члены его роты были исключительно мужчинами. Первый разговор Смирнов жестом предложил Арине сесть на свободный стул, а сам сел напротив. Дождавшись, пока Арина сядет, и внимательно осмотрев ее, он сказал: – Арина Станиславовна, я хотел с вами поговорить, поскольку теперь вы будете служить в моей роте. Сегодня произошла не очень красивая ситуация. Но я хотел бы все прояснить и расставить точки над «i». Он выжидающе посмотрел на Арину. Она кивнула, и он продолжил: – Итак, для начала… Я обычно не беру женщин в свою роту, потому что считаю, что женщины физически гораздо слабее мужчин и на самом деле, не в обиду будет сказано, вам нечего делать на войне. Но это только сугубо мое мнение. А сейчас ситуация обязывает руководство страны призывать и мужчин в возрасте, и женщин. Происходит это в первую очередь потому, что количество уклонистов-мужчин, возрастом до тридцати лет, просто зашкаливает. Он откашлялся, потом продолжил: – Не буду скрывать, оценив ситуацию, я понял, что не хотел бы, чтобы вы попали в роту Ничипоренко. Я ведь правильно понял, что и вы также не хотели этого? – После его заявки на меня, я собиралась записываться в отряд смертников, – сказала Арина. Озадаченное лицо Смирнова красноречиво говорило само за себя, но он продолжил: – Даже так. Ну что ж, я убеждаюсь, что все сделал правильно. И тем не менее я хочу прояснить следующие моменты… Во-первых, я подал заявку не только для того, чтобы вы не попали к Ничипоренко. Я бы не хотел, чтобы вы думали, будто я вас спас. Это не так. Да, я не беру женщин в свою роту, но ваши показатели лишь немногим уступают показателям лучших из мужчин вашего возраста. Вы быстро бегаете, хорошо стреляете, я вижу, что вы имеете права двух категорий. Вы неплохо деретесь. При всем при этом я увидел в вашей анкете, что вам отнюдь не двадцать лет, вы замужем, и у вас двое детей. И один из этих детей уже служил на фронте. Мне, конечно, хотелось бы понять, что вы здесь делаете? Как вы оказались в добровольцах на фронт? – Все очень просто, Дмитрий Владимирович. Мне предложили выбор… Несмотря на то, что и муж, и сын служили, и даже беря в расчет то, что они были тяжело ранены, от нашей семьи потребовали, чтобы один из ее членов служил прямо сейчас. И вариантов было два, либо в отряд смертников отправили бы младшего сына, либо на фронт – меня. А я вам скажу честно и откровенно, я за своих детей жизнь отдать готова совершенно спокойно. Я люблю своих мальчиков. Младшему всего восемь лет. А старшему для того, чтобы вернуться к нормальной жизни, нужна долгая реабилитация. У меня просто не было выбора. Просто. Не было. Выбора. Арина замолчала и посмотрела в сторону. Смирнов тоже молчал. Затем он все же продолжил: – Да, печальная история и некрасивая. Ну что ж. И все же вы уже здесь. Вот что я хочу вам сказать и предложить. Я предлагаю вам службу в роте, которая состоит из адекватных нормальных людей. Да, женщин тут почти нет. Пока что. Кроме двух женщин-фельдшеров. Но я предлагаю вам нормальные условия службы. И если вдруг что-либо будет происходить ненормальное, не по уставу, предположим, какой-либо конфликт, вы сразу идете ко мне, и мы во всем разбираемся. Я предлагаю вам защиту. Защиту от внешних противников, защиту от неадекватных людей. Мы все будем решать вместе. И еще я предлагаю вам свои знания. Моя рота всегда была местом, в котором каждый делится с товарищами теми знаниям, которые могут быть полезны в бою и в жизни. Смирнов посмотрел на нее и продолжил: – Но при этом я хочу, чтобы вы знали… Я не буду делать вам никаких поблажек. Если мы идем в день сто километров, то все идут со всей группой, как бы тяжело ни было. Никаких поблажек. Если мы на учениях и стреляем из снайперской винтовки, стреляют все. И не важно, болит ли при этом плечо от приклада. Мы стреляем. Все. На равных условиях. Если мы идем куда-то пешими и несем снаряжение, то несем все одинаковую ношу. Все без исключения. Конечно, есть снаряжение, которое несут только мужчины, которое очень тяжелое. Но стандартное снаряжение несут все. Вы согласны на такие условия? – Да, господин капитан, конечно, согласна. Они посмотрели друг другу в глаза. Оба были настроены решительно. И оба были довольны тем, что Арина попала в эту роту.