– А еще лучше вообще сделать вид, что нас здесь не было! – сказал Смирнов. – Прийти еще раз с официальным осмотром, как будто в первый раз. Ковальский кивнул: – Так и сделаем. Только подчистим следы своего присутствия здесь. Арина не могла понять, против она или поддерживает эту идею. Но она была готова поддержать большинство, потому что голова шла кругом, и она почти падала от усталости. И хотя ей было ужасно стыдно, она чувствовала, что готова прямо сейчас лечь и уснуть, потому что у нее подкашивались ноги и закрывались глаза. Пока все решали, что же все-таки делать, голос подал Алик: – Эй, народ! Ну, что там? Ковальский тихо сказал: – Пока нет доказательств вины Ничипоренко и его компании, говорить что-либо Алику нельзя. Придем рано утром. Подъем в пять, здесь будем в пять сорок. Успеем посмотреть, зафиксировать, и с этим отправимся к Килько. Все, уходим! Все вышли, и Арина побрела вслед за ними. Проходя мимо комнаты с выпивкой, Ковальский резко остановился: – Надо каждому взять по паре бутылок. Скоро мы уйдем на фронт, и там это будет ценнее и золота, и оружия. И он зашел в комнату. Посмотрев, он выбрал ящик виски и ящик водки. Кто бы ни был тот, кто собрал здесь алкоголь, он явно был большим его ценителем и любителем. Все напитки были выдержанные, дорогие и очень хорошего качества. Ковальский тоже разбирался в алкоголе, поэтому он быстро схватил отличный односолодовый виски двадцати одного года выдержки и дорогую водку. Раздав каждому по две бутылки и взяв еще две – на дорогу до казарм, все двинулись в путь. Выйдя на дорогу, Ковальский тут же откупорил водку и приказал всем сделать по глотку. День был тяжелым, и стресс был огромный для всех. Каждый из них понимал, что с Анной случилось что-то очень плохое, но вот масштаб этого самого плохого представлял каждый по-своему. Ковальский сделал большущий глоток и вспомнил момент, когда на свет появилась его маленькая дочка. Когда врач показал ему его маленькое сокровище, которое кричало и не могло остановиться, у него, огромного мужика, сами собой текли слезы. Ведь это чудо – вопящее, горланящее – было результатом его любви. Чтобы создать это чудо, ничего не нужно было делать: не нужно было возводить небоскребов, не нужно было придумывать суперлекарство, не нужно было спасать мир или ставить мировой рекорд по бегу. Для чуда нужно было найти своего человека и просто его любить. Ковальский глотнул еще и передал бутылку Арине. Арина сделала небольшой глоток и зажмурилась. Она, в принципе, не любила крепкий алкоголь вовсе, но водку – в особенности. А тут ничего вроде, но все равно не вкусно. Но приятное тепло мгновенно разлилось по телу и наполнило душу какой-то призрачной надеждой. Арина вспомнила, как она с коляской, в которой лежал младший сын, провожала старшего сына в новую школу. Москва, сентябрь, Ленинский проспект все еще утопает в зелено-золотом одеянии деревьев. Она идет с Марком и Робертом по улице, провожает и встречает старшего ребенка из новой школы. Они только переехали, район новый для них, но она так счастлива. Все хорошо. Дети рядом, каждодневные объятия, безусловная любовь… И нет войны. Арина передала Герману бутылку. Подумала с какой-то обреченной отстраненностью, что все это напоминает странную, неуместную игру, эстафету «глотни и передай другому». И это действительно так и выглядело. Герман принял бутылку из рук Арины, также глотнул и вспомнил свою семью, безвозвратно утраченную с приходом войны. Он вспомнил, как не успел доехать к родным, и что после этого было. Глотнув еще раз, он передал бутылку Алику. Тот, в свою очередь, сделал сразу два глотка и сразу передал Марселю. Картины в голове Алика, проносились одна ужаснее другой. Марселю и Эдику вспоминать особо было нечего. Семьи в безопасности, все живы. Но каждый думал он том, что он может найти в том доме завтра, при свете дня. Картина этого места днем могла оказаться гораздо страшнее, потому что ночь может милосердно скрыть уродство и все самое страшное. День в этом смысле безжалостен. Рустам опирался поочередно на всех участников, кроме Арины. И ему абсолютно не о чем было думать. Он выпил свою пару глотков и шел, прихрамывая и опираясь на товарища. Никто бы не заставил его говорить о своих чувствах правду, но сейчас он даже немного стыдился того, что ему, по большому счету, все равно, что случилось с Анной. Из него должен был получиться хороший солдат – минимум чувств, максимум отдачи при выполнении приказов своего командира. Он передал бутылку Смирнову. Смирнов глотнул водки и тут же отдал Ивану, отгоняя воспоминания из детства. Меньше всего он хотел вспоминать трагедию с матерью. Иван вспомнил своих родителей, передавших его в два года на ПМЖ к бабушке. Они появлялись в его жизни регулярно, но только после достижения им работоспособного возраста. Появлялись с требованием оплачивать их счета. Бутылка вернулась к Ковальскому и пошла по второму кругу – пока полностью не опустела. Затем они также стали передавать из рук в руки бутылку виски. Она уже у всех пошла гораздо мягче и быстрее. Бутылка закончилась тоже очень быстро. Потом оказалось, что Ковальский прихватил еще одну – для общего пользования, и все уже с удовольствием распили и ее, подходя к казармам. Арина с трудом забралась на свою четвертую полку. И как только ее голова коснулась подушки, она тут же уснула. Учитывая, что все пили на голодный желудок, все, кроме Ковальского, проспали свои пять тридцать. Поэтому Ковальский, с трудом разбудив Смирнова и нескольких заместителей, вооружившись, отправился с ними в дом. Но брать с собой остальных они не стали, благородно позволив оставшимся хоть немного поспать подольше. Потому что они понимали, что все, что происходило здесь в эти три недели, было совершеннейшей ерундой по сравнению с тем, что будет там, на фронте. А тем, кто, как говорится, еще пороху не нюхал, будет особенно тяжело. Вернулись они достаточно быстро, когда все уже встали и собирались выходить на свой последний завтрак в этой части. Ковальский и Смирнов оставили подручных на улице и прошли мимо уже стоящих на улице и ничего не понимающих Германа, Арины, Алика и Ивана в служебную комнату. – Почему нас не разбудили? Вы ходили без нас? Что происходит? – обратился к ним на повышенных тонах Алик. – Вам все скажут ротные офицеры. Сейчас они переговорят и выйдут, – ответил Марсель. – Нет, ты сейчас мне ответишь! – заорал Алик. Арина с Германом и Иваном подхватили Алика и оттащили в сторону. – Алик. успокойся! Ты своими воплями делу не поможешь! – тихо сказал Иван. – Мы сейчас все узнаем! Я тебе обещаю, что узнаем. Пожалуйста, успокойся, – сказала Арина. Алик стоял с красными от недосыпа глазами. Его немного качало, мутило и вид в целом был ужасным. В отличие от других членов команды Алик не смог заснуть сразу. Он не спал почти до пяти утра, после – уснул, но спал некрепко и видел во сне всякие кошмары. Памятуя об этом и учитывая вчерашний стресс и то, что домой они вернулись почти в половине четвертого, неудивительно, что выглядел он ужасно. Остальные бойцы рот Смирнова и Ковальского уже отправились в столовую, а Алик и компания стояли, ожидая выхода офицеров. Когда, наконец, в дверях показались Смирнов и Ковальский, они как-то странно посмотрели на всех и Ковальский сказал: – Давайте поговорим после завтрака. Вам надо успеть поесть и собраться. Первые машины прибудут после трапезы. И мы начнем загружать вещи и технику. – Ну уж нет! Хера себе, б…ть! Вы че, ох…ли?! В чем дело, говорите сейчас же! – заорал Алик. Его сильно трясло. И он явно готов был броситься на Смирнова и Ковальского. – Алик, замолчи! – рявкнули одновременно Герман и Иван. – Да пошли вы все! И ты, и ты, и ты! – показав в конце и на Арину, заорал Алик. Ковальский подошел и посмотрел в глаза Алику. От этого пронзительного взгляда Алик перестал вырываться и только зло смотрел на Ковальского. Последний явно нервничал и тоже был зол. Закурив сигарету, он приглушенно сказал: – Там ничего нет. Ни-че-го! Вообще! Там все идеально. Все замки работают. Все на месте. Нет ни крови, ни бухла, нет даже проема в стене. Даже окно, которое было в душе, уже прикручено. Как будто все, что мы видели вчера, – просто сон наркомана. Вот так. Мы с Димкой просто не знали, как вам это все сказать. Четверо товарищей по несчастью стояли как вкопанные, с открытыми ртами, уставившись на Ковальского и Смирнова и ничего не понимая. Алик стоял и глотал ртом воздух. Никто не мог произнести ни слова. Первым нарушил молчание Иван: – И что делать дальше? Идем к Килько! – С чем? С чем, мать его, мы пойдем? Что мы скажем? У нас нет ни одного доказательства! – постепенно повышая голос, проговорил Ковальский. – Ну, человек пропал… – Да, чуть больше суток прошло. Никто дергаться не будет. Мне кажется, вы все должны понимать. Я думаю, те, кто это сделал, что-то затеяли. И дай бог, чтобы это «что-то» не было подставой одного из нас или из вас. Ибо, честно говоря, у меня очень нехорошие предчувствия! – Да, срать на все! Мы должны ее найти! Должны! – Алик орал так, что, наверное, его могли услышать и в столовой. И тут вперед вышел Смирнов: – Значит так, мы не будем пороть горячку. Ты идешь, завтракаешь, а потом мы приведем сюда медсестру. Тебе вколют успокоительное, и ты заснешь. И будешь спать до вечера! Ты неадекватен. Если ты не понимаешь, чем тебе это грозит, то я могу рассказать. Если ты неадекватным приедешь в часть, неадекватным попадешь на фронт, то ты и вести там себя будешь неадекватно. А это значит, что ты подставишь всех, кто будет там. Из-за тебя могут погибнуть многие. Из-за тебя может погибнуть вообще вся рота. Ты это понимаешь? Если у тебя нет желания вести себя адекватно, то иди и записывайся в отряд смертников. А мы сейчас пойдем к Килько и побеседуем. И я не желаю больше слышать от тебя криков. Я и так, честно говоря, был к тебе излишне добр. Арина, ты с нами. Арина смущенно посмотрела на Алика, качнула головой, как бы извиняясь, и пошла за Смирновым. Метров пятьсот они шли молча. Потом Смирнов сказал: – Арина, я неплохо отношусь ко всем вам. Но Алик сейчас становится действительно опасным – и для себя, и для других. Учитывая, что он сейчас в нашей роте, особенно он опасен для моих людей. Я не совсем в курсе, что у них за отношения с этой девушкой, хотя и понимаю, что в любом случае он за нее волнуется. Арина открыла рот, чтобы начать объяснять про Анну, но Смирнов поднял указательный палец, как бы прося ее немного помолчать. – Я еще не закончил. Послушайте меня, пожалуйста! Мы окажемся завтра там, где не будет ни прошлой вашей жизни, ни этого пограничного состояния, как здесь. Нас всех сформируют и отправят на фронт. Полком ли мы отправимся, или батальоном, или же частью, я не знаю. У всех будет какое-то задание. И, возможно, оно будет особенным. Возможно, надо будет тихо сидеть и ожидать того, за чем нас отправили. Понимаешь? А сможет ли он? Не подставит ли он своим поведением под удар всех? На фронте не будет ни «пожалуйста», ни «спасибо», ни нормального сна, ни отдыха. А знаешь, что будет? Кровь, кишки, оторванные руки, ноги, опять кишки, говно, которое вылетело из кого-то, когда его разорвало. И страх будет, и ненависть, и желание убежать, и заплакать захочется не только девушкам, но и парням. И потеря боевых товарищей будет. И любая, даже самая маленькая, ошибка или оплошность будет роковой. Понимаешь меня? Я знаю, ты адекватна. Но я также знаю, что Алик стал твоим другом, как и Герман, как и Иван. Но спроси себя, если из-за Алика погибнет кто-то еще, ты его простишь? Например, если погибнет Яков? Я не просто так повысил Якова. Он очень толковый парень. И при этом он молод. Но самое главное: он уже побывал в паре передряг. И у него есть качество, которое неоценимо на фронте. Несмотря на страх и боль, он выполняет приказы. И пытается помогать другим. Он ценный член моей небольшой команды. Смирнов замолчал. Они шли дальше. Вот вдали показался дом генерала. И тут в разговор вступил Ковальский: – Арин, Дима пытается сказать, что лямур, который тут устроил господин Худайберенов, вообще не по уставу, и должен караться, потому что идет война. И что бы дальше ни случилось, либо Алик возьмет себя в руки, либо ему придется идти в отряд смертников. Если ты что-то хотела сказать, пока мы не подошли к дому старика, говори. Арина пожала плечами: – А что тут скажешь. И вы, безусловно, правы, и Алика мне жалко. Но я поняла, о чем вы. Мы попробуем его привести в себя как-то. Подойдя к дому генерала, все бегло привели себя в порядок. Смирнов позвонил в звонок. На пороге появилась женщина лет шестидесяти пяти, небольшого роста, темноволосая, но с заметной проседью в волосах. Она с интересом посмотрела на Смирнова. В желтовато-карих глазах ее зародилась улыбка, которая мгновением позже осветила все ее лицо. Женщина явно была хорошо знакома со Смирновым, потому что кинулась и обняла его, приговаривая: – Ой, Димочка пришел. А к чаю-то у меня совсем немного. Булочки еще не пропеклись. Проходи, проходи, Димочка! Затем она заметила Ковальского и сделала театрально-недоверчивый вид, при этом засмеялась заливистым смехом и сказала: – И Даня-сорванец с тобой! Ну и ты проходи! Потом она заметила и Арину и просто приветливо улыбнулась: – Здравствуйте, девушка! – Добрый день! Смирнов, который уже вошел внутрь, повернувшись, улыбнулся и сказал: