Вот это разговор! Арина и Субботин подошли к зданию, где располагались кабинеты всей командующей верхушки части. По слухам, на территории части, где-то на подземных этажах этого здания, располагалось собственное функционирующее бомбоубежище. Вход в него, правда, был строго засекречен. Руководство было настроено рассекретить вход только в случае крайней необходимости, а именно: при бомбардировке части. Арине, конечно, тоже было интересно, правда ли это, но пока она не решалась спрашивать об этом Субботина. Хотя уж кто мог знать это точно, так это именно Михаил Анатольевич. Субботин открыл перед Ариной дверь, и она вошла в здание администрации. Внутри все кардинальным образом отличалось от всех прочих зданий, расположенных на территории части. Осматриваясь, Арина отметила, что стены кажутся гораздо толще. Создавалось впечатление, что они покрыты каким-то особым составом. Субботин заметил Аринино любопытство и, усмехнувшись, тихо сказал ей: – Стены пуленепробиваемые. Арина удивленно посмотрела на Субботина и даже с неким восхищением покачала головой. Они подошли к двери, ведущей в зал переговоров, перед которой стояли четверо охранников президента. Увидев Субботина с Ариной, они жестом приказали расставить ноги на ширину плеч, а руки развести в сторону. Ощупав Арину, они открыли дверь и запустили внутрь только ее одну, безмолвно приказав Субботину оставаться на месте. Арина вошла в большой, просторный зал. Охрана была рассредоточена повсюду: у дверей, у каждого окна – спиной к присутствующим. В середине зала располагался большой стол, на котором были расставлены мониторы и планшеты. Сбоку, у края стола, были разложены в ряд несколько раций. На столе Арина увидела бумажную карту. Последнее почему-то весьма удивило ее. Именно на эту карту сейчас было обращено все внимание тех, кто находился теперь у стола. Арина оглядела собравшихся. Первым она увидела Бейдера. Тот стоял, прижимая край карты ладонью. В другой руке он держал карандаш. И было очень похоже, что только что… за мгновение до того, как она вошла в комнату, он делал отметки этим карандашом на карте. Говорил что-то оживленно человеку, находившемуся теперь спиной к Арине. Тот отвечал – уверенно и дружелюбно. Справа от Бейдера сидели начальник части и неизвестный Арине мужчина. Последнего она никогда прежде не видела, хотя лицо и показалось ей смутно знакомым. Впрочем, задерживать свое внимание на нем она не стала, потому что в этот момент человек, стоявший к ней спиной, повернулся. И она узнала в нем президента. Когда Арина только появилась в дверях зала, начальник части в ответ на какую-то реплику Бейдера вскочил, ринулся что-то пояснять, но человек, в котором пару мгновений спустя Арина опознала президента, не без раздражения усадил его на место. Взмахнул пару раз рукой, ответил что-то коротко. В тот момент, когда Арина вошла, оживленная беседа прекратилась. Президент повернулся лицом к Арине и какое-то время молча изучал ее. Внешне он был вполне доброжелательно настроен. Подойдя к президенту, Арина вскинула руку в армейском приветствии и доложила: – Здравия желаю, господин главнокомандующий! Младший сержант Арина Грик по вашему приказанию прибыла! Президент улыбнулся. Улыбка была не натянутая, вполне искренняя. Он сделал жест и одновременно сказал: – Вольно, младший сержант. Я давно хотел с вами познакомиться. И хотя обстоятельства сегодня не особенно к этому располагали, все же я рад, что знакомство состоялось. Арина посмотрела на президента и вымученно улыбнулась. Внезапно на нее навалилось такое сильное беспокойство, что даже просто дышать стало тяжко. Она понимала, что утренний инцидент не будет забыт. И ждала… с тревогой ждала вопросов или комментариев. Будто услышав ее мысли, президент сказал: – Арина, прежде чем мы начнем обсуждение того, что произошло на Галичьей Горе, – собственно, из-за этой информации, которую я хочу получить от вас лично, я и прибыл в эту часть, – нам следует разобраться в утреннем инциденте. По какой причине вы напали на старшего лейтенанта Елисея Травинского? И вдруг, к удивлению Арины, она не почувствовала вообще никакого страха. Но в ней заклокотала горечь. Несправедливое обвинение обидело… даже оскорбило ее. С едва сдерживаемым негодованием она переспросила президента: – Что вы имеете ввиду под словами «я напала»? Простите, я совсем не понимаю. Я защищалась! – А у меня есть сведения, что напали именно вы. Расскажите, как именно было дело? В этот момент из-за стола встал довольно грузный и рыхлый мужчина, лицо которого несколько минут назад показалось Арине очень знакомым. Но вспомнить, где она видела этого человека, она сразу не смогла. Мужчина приблизился к ней и президенту и, оттолкнув Арину в сторону так, что она едва удержалась на ногах, начал быстро и сбивчиво говорить: – Зачем вы вообще слушаете плебеев? Он потомственный военный. Да он вообще не смог бы ударить подчиненного. Вы же понимаете, что это все чушь. Завидует. Или вообще засланная. И тут Арина поняла, кто же находится перед ней. Это был отец того самого Елисея. Мужчина повернулся к Арине и злобно крикнул: – Теперь ты узнаешь, сучка, где раки зимуют! Ты и вся твоя семья пожалеют, что вообще родились на свет!!! И Арина в очередной раз удивилась тому, что не испытывала ровным счетом никакого страха. Ни страха, ни дискомфорта. Да и что ей было терять?! Арина взглянула на отца Елисея, затем пристально посмотрела на президента, подошла на пару шагов ближе и заговорила очень быстро, четко и хлестко: – Господин президент, а вы как считаете, что именно нужно было сделать? Выродок, у которого отец высокий начальник, но зато нет ни капли совести, приходит в казарму с кучей непонятных девиц. Они видят спящих после суточных дежурств людей, но это ни о чем им не говорит. Им не приходит в голову, что стоило бы успокоиться. Зато они считают себя вправе издеваться над человеком, который не родился в семье высокопоставленных военных и не получил все на блюдечке с голубой каемочкой. Президент изменился в лице, сделал кому-то из своих помощников быстрый жест рукой, и отца Елисея мгновенно сопроводили до двери. За ним по молчаливому приказу президента последовали еще около десяти человек, до того находившиеся в стороне. Пышной свитой они прошли через всю комнату к выходу. В помещении остались только охранники, продолжавшие смотреть в окна, личные охранники президента, генерал Бейдер и начальник части. После того, как за последним из ушедших закрылась дверь, президент повернулся к Арине и, жестко чеканя слова, спросил у нее: – Арина, вы считаете нормальным говорить подобные вещи при отце человека, которого вы, в общем-то, отлупили? Вы считаете нормальным поднимать руку на офицера выше рангом? Мне очень интересно, считаете ли вы нормальным то, что сделали вы это в тот момент, когда в вашей части находится лицо высокого уровня, которое пригласило в гости само руководство части, в которой вы служите? Я вас слушаю очень внимательно. Президент говорил очень спокойно, но от его спокойного тона становилось не по себе. Довольно доброжелательный вначале тон переменился, сделался жестким. И в нем теперь отчетливо звучали металлические нотки. Арина перехватила на себе обеспокоенный взгляд Бейдера. При этом начальник части, кажется, был этим весьма доволен, поскольку он даже не скрывал ухмылки, которая перекосила его заплывшее лицо. Арина стояла, опустив голову, потирала ногой пол. Смотрела себе под ноги, как будто пыталась там разглядеть что-то очень важное. В помещении все еще стояла звенящая тишина. Непонятно было, как и с чего начинать свои оправдания. Что и как говорить? Каким тоном? Как долго можно говорить? И стоит ли вообще оправдываться? В голове Арины бились мысли, а от бешено стучавшего сердца по всему телу распространялся жар. Вот он уже заполнил грудную клетку. Перекинулся на щеки. Вот уже виски налились свинцом и пульсируют, запуская безумный замысел в действие. Арина подняла глаза на президента, они горели праведным гневом и ненавистью. Именно ненавистью. Здесь и сейчас Арина ненавидела и войну, и президента, и все, что произошло с началом войны, и тех людей, которые даже во время войны продолжали вести себя, как избранные, и позволяли себе делать совершенно непотребные вещи. Арина ненавидела их всех. Президент недоуменно смотрел на Арину. – Господин президент, я прошу вас позволить мне сказать все, что я думаю, не перебивая и не останавливая меня. Здесь и сейчас. И когда я закончу, вы и только вы решите, что делать со мною дальше. Отправите меня под трибунал или же примените иное наказание – мне, в принципе, все равно. Сделаете, как посчитаете нужным. Но я прошу дать мне право сказать все, что я думаю. Вы обещаете мне дать такую возможность? – Какая наглость… – начал было начальник части, но президент поднял руку и остановил его. Он сделал только один шаг навстречу Арине, перенес вес тела с одной ноги на другую, как будто встал поудобнее, и сказал: – Хорошо, Арина Грик, я обещаю, что выслушаю вас от начала и до конца. И закончу слушать, только когда вы сами скажете, что завершили свой рассказ. До этого момента никто… – он сделал паузу, скользнул взглядом по чему-то, находящемуся за спиной Арины, потом снова посмотрел ей в глаза. – Повторяю, никто не перебьет вас! Я готов вас выслушать. Прошу! Арина кивнула и начала говорить: – Господин президент. Я скажу честно и откровенно. Я никогда особо не поддерживала ваш курс в нашей стране, но и не была вашим ярым противником. Я знаю, что мне в вашей политике категорически не нравится, что я приемлю и к чему могу относиться положительно. Когда началась война, никто не проверял здоровье и навыки обычных людей. Их в приказном порядке сразу отправляли на фронт. Без подготовки. Поэтому в первые месяцы войны было столько жертв. Поэтому меньшая часть призывников из «первых волн» вернулась домой. Израненная, но вернулась. Остальных вернули отцам, матерям, детям – в гробах. Моей семье повезло. Мои муж и старший сын вернулись домой через полгода. И хотя оба получили достаточно тяжелые ранения, они вернулись живыми, а это самое главное. В первые недели наша армия несла просто катастрофические потери. И через три месяца после начала войны было, наконец, принято решение организовать хотя бы минимальную подготовку бойцов, дабы они не становились пушечным мясом. И тогда постепенно начали вводить тестирование, выделили время на подготовку бойцов перед отправкой на фронт. Сначала это были всего лишь три дня, потом подготовку растянули на неделю, а потом уже, как в моем случае, ее сделали длиною в три недели. В принципе, я считаю это достаточным периодом времени для того, чтобы адекватный человек научился минимальным навыкам ведения боя. А если во время подготовки, например, новички будут прикреплены к более опытным… профессиональным бойцам, это, безусловно, в значительной степени способствует обучению бойца к нормальному ведению боя и существенно повысит его шансы на выживание. Как и повысит шансы его отделения, взвода, роты и так далее. Но вернемся к тому, что я хотела бы вам рассказать. Сначала был издан указ президента «О чрезвычайном призыве лиц, подлежащих обязательному призыву в армию». В этом указе, вами подписанном, был перечислен список лиц, которые подпадали под обязательный призыв на два года с возможным последующим перерывом в службе до трех месяцев и дальнейшим повторным призывом этих лиц. Так вот… Изначально в этот список включили мужчин молодых и здоровых, возрастом от двадцати двух до двадцати семи, потом стали призывать мужчин от восемнадцати до шестидесяти. Со здоровьем у последних, сами понимаете, было уже не очень. Потом в списки призывников вошли уже и женщины от восемнадцати до сорока пяти, даже те, которые имели детей. Условие было: не более трех несовершеннолетних детей. Очень милосердно! Позднее всякие ограничения по призыву были практически полностью упразднены. Ни преклонный возраст, ни слабое здоровье – ничто не являлось помехой! При этом если в первые дни призыва в указе стояла цифра, ограничивающая количество призванных из семьи – тогда как минимум один человек из семьи должен был отдать долг Родине, – то потом цифра эта увеличилась до двух человек, потом до трех, а сейчас, насколько я знаю, все ограничения упразднены полностью. Также сняты ограничения на призыв женщин – в связи с материнством либо уходом за пожилым родственником, который имеет ограничения по здоровью или требует соответствующих заботы и внимания. Таким образом, получилось так, что, когда в моей семье двое членов этой самой семьи вернулись с тяжелыми ранами и контузиями, а на руках остались престарелые родители и ребенок до десяти лет, мне поставили условие: или я записываюсь добровольцем в армию, или моего младшего ребенка, еще совсем маленького, заберут в так называемый «юношеский разведывательный отряд», а в простонародье – «отряд смертников». Рассказать вам, что это такое на самом деле? Это отряды, состоящие из детей или просто людей, не сумевших проявить себя в процессе подготовки, которых, как пушечное мясо, кидают на врага, чтобы тот выдал себя. Еще эти отряды используют для прохождения минных полей. Из детей, понимаете?! Лет с семи их уже отправляют в эти отряды. Как?! Что?! Почему?! Это вообще в России происходит?! Может, я сплю?! Естественно, в той ситуации мне не оставалось ничего другого, как записаться добровольцем на фронт. И знаете что? Меня не было дома больше полугода, и я сейчас не знаю, не забрали ли моего сына в принудительном порядке в такой отряд! Вы думаете, кто-то смотрел на то, что в моей семье находились вернувшиеся с фронта… еще не вылеченные бойцы? Нет. Всем было наплевать. А комиссариат просто издевался над жителями. На моих глазах забрали на фронт мать двоих детей возрастом от одного года до трех. Они остались с ее старенькой бабушкой. Не с бабушкой этих детей, а с бабушкой их матери. Ну и как это называть, по-вашему? А вы вообще, интересно мне знать, владеете информацией, сколько человек из добровольцев отправляется в отряды смертников? А я вам скажу! Как минимум три четверти всех прибывших. Да, они уже более подготовленные, нежели те, что были в начале. Потому что все три недели подготовки идет непрерывная борьба за место – в любой роте, в любом отряде. Ведь смертники не возвращаются. Практически. И я боролась. Очень боролась. Хотя мне мешали. Знаете, уважаемый господин президент, до того, как случилась эта война, люди по всей стране жили на пределе. На пределе терпения. Вся страна была вынуждена терпеть чиновников, детей чиновников, родителей чиновников, их жен, любовниц, двоюродных братьев, троюродных. Вся страна вынуждена была терпеть высокопоставленных силовиков, детей силовиков, родителей силовиков, их жен, любовниц и так далее. Вся страна терпела нефтяных, газовых, страховых, банковских, любых магнатов, любых товарищей, у которых много денег. Она также была вынуждена терпеть всех их родственников до седьмого колена. Их детей-мажоров в особенности. И знаете, что я увидела? Что самое интересное? В армии их нет. Никого из перечисленных. Нет их. А наберется их из всего числа людей в стране, наверное, процентов пятнадцать. Представляете? Пятнадцать процентов людей где-то отсиживается и спокойно ждет исхода войны. А потом как ни в чем не бывало они будут делить то, что останется от страны. Если останется. При таких раскладах, как сейчас, это весьма сомнительно. Все ваши драгоценные товарищи, которых я перечислила, в любой момент предадут! Страну, народ. Вас, в конце концов! Вы понимаете? За свою шкуру и безопасность, за новый эквивалент сребреников… неважно за что… но они предадут! Я столкнулась после призыва с несколькими военными-мажорами. Один из них положил на меня глаз и всячески пытался затянуть в свою роту. А я упиралась, понимала, что меня ждет. Спасибо, добрые люди рассказали, что может со мной произойти. Знаете, сколько было замучено женщин в той роте? В той части? А в части, из которой до этого перевели роту этого человека? Хотя нет, простите… этого выродка! Одну девочку насиловали на выезде всей ротой, поскольку роту он себе собрал под стать. Остальные женщины, что были там, молчали. Все молчали. Он почти всех лиц женского пола трахал. При мне одна девушка в нашей части – по его вине, я уверена в этом, – пропала. И я не знаю до сих пор, нашли ее или нет. Любая могла ему приглянуться, и тогда ей наступал конец. И я приглянулась. И мне пришлось выжить. Я попала в другую роту, к капитану Смирнову, царствие ему небесное! Хороший человек был. Повисло долгое молчание. Президент, обдумывая уже сказанное Ариной, чуть склонил голову набок, как бы спрашивая: «Что дальше?» Арина же немного отдышалась и продолжила: – И, наконец, я хочу разобраться с тем, в чем вы меня сегодня обвиняете. Так вот. Предыстория. Перед своим отъездом генерал-майор Александр Нахимович Бейдер повысил меня до младшего сержанта. Звание не бог весть какое, но тем не менее, согласно принятому кодексу Третьей мировой войны, младшие сержанты освобождаются от дежурств по части. Допускаются дежурства на заданиях вне части – при согласовании на месте с командиром роты или батальона. И также это допускается при обороне части, в момент нехватки рядовых. Все эти правила военного времени и новые военные законы полностью игнорировались офицерами среднего звена – не из состава бойцов генерал-майора Бейдера, – которые остались по старшинству следить за частью. Более того, половина из этих офицеров вообще не сильно напрягались во время отсутствия начальника части, генерала Бейдера, а также других офицеров, потому что считали, что, в случае чего, им ничего за это не будет, так как их родители – высокопоставленные военные. Их знакомые, а также их солдаты вообще не стояли ни одних суток в нарядах. Я дежурила две недели подряд, почти каждые сутки. Как я не тронулась умом от недосыпания, сама не знаю. Тем не менее сейчас я здесь, перед вами, в здравом уме и памяти. Но вернемся к произошедшему. В восемь утра, в день вашего приезда, заканчивались очередные сутки моего дежурства. В восемь ноль-ноль я завершила дежурство, в восемь пятнадцать – сдала пост, в восемь тридцать – сходила в душ и переоделась, в восемь пятьдесят я пошла завтракать, намереваясь, ближе к девяти часам уже прийти и лечь спать, поскольку сутки дежурить тяжело. И мне необходимо было выспаться. Спала я ровно до одиннадцати ноль-ноль, ровно до того момента, как Елисей Травинский, притащил в казарму непонятно что здесь делающих женщин, которые никакого отношения ни к войне, ни к политике не имеют. С таким маникюром, макияжем и на таких каблуках очень сложно вообще как-либо работать, в любой сфере. Как я сумела узнать у самих же мадам позже, Травинский пришел им показывать условия жизни в казармах. Девочкам просто было ужасно интересно. Конечно, спящие люди нарушали – кто храпом, а кто сопением, – идеальную картину части, которую, видимо, желал продемонстрировать Травинский. Я лежала к выходу ближе всех прочих отдыхающих после дежурства. Когда он попытался меня разбудить, я не сразу отреагировала, чем сильно его взбесила. После этого он перешел к более активным и жестким попыткам меня разбудить. А после – все было очень просто: Травинский, в полной уверенности в своей безнаказанности, попытался меня ударить. Но, учитывая, что, в отличие от него, я постоянно тренируюсь и реакция у меня весьма неплохая, мне не составило особого труда просто пару раз поставить блоки, а затем ударить его в ответ. Что было потом – вы знаете. Но теперь знайте еще кое-что! Я не боюсь. Я после Галичьей Горы вообще ничего не боюсь. Вы можете поступать так, как сочтете нужным. Мне все равно. Но рано или поздно все это отребье… все эти мажоры предадут вас и страну. И тогда Россия падет. И это будет ваша вина. Полностью ваша! Вы будете виновны в том, что не остановили весь этот беспредел! Не приструнили зарвавшихся и не наказали тех, кого наказать были обязаны. Вы обязаны стране и народу! А не им! У меня все. Можете меня арестовывать, – сказала Арина и демонстративно скрестила кисти рук, вытянула их вперед в сторону президента. Несколько охранников дернулись, но президент остановил их жестом. Он подошел к Арине, посмотрел в ее полные решимости глаза и сказал: – Арина, вы свободны, отправляйтесь к себе. Я вызову вас позже и все скажу. Арина отдала честь: – Есть, господин президент! Развернулась и вышла. Вечерело. Солнце начало катиться к закату, когда Арина проходила мимо санчасти. На подоконнике сидели два совсем «зеленых» медбрата – из новоприбывших. Они беседовали так громко, что даже при всем своем желании Арина не смогла бы сделать вид, что не услышала то, о чем они говорили. – Слышал, б…я, сегодняшний указ президента? Я случайно услышал. Это просто нечто! Я в ах…е! Это шок! Он возвращает смертную казнь как за военные преступления, так и за преступления на гражданке. Это просто очуметь! – Да ладно, нах! Сириоз? Охренеть! Просто охренеть! Ты думаешь, это не гонево? – Да не, ты че? Конечно, это серьезно. Я это услышал, когда меня заставили принести бутыли воды. Типа, я их должен был спиртом обработать, перед тем как открывать. Это попросили все эти чувихи, которые приехали с сопровождением президента. Ну и короче… Я так стою в уголке, открываю бутылки, и одна такая влетает с подружкой. И в комнате такие: «Пипе-е-ец! Ну ваще пипец!» Видимо, слов они не слишком много знают. Еще чего-то сказали про то, что «это, наверное, специально для нее». Для кого – для нее? – А! Это, наверное, для той бабы, которая этого хрена из соседнего батальона побила. Но вообще все говорят, что он урод конченый. – А что за баба-то его побила? – А та, которая единственная из двух рот на Галичьей Горе выжила. – Да уж, вот судьба-то. Там выжила, а тут из-за какого-то утырка ее на плаху отправят. – Ну, в нашей стране никогда ничего справедливого не было и не будет. – Да, уж. – Да. Арина тихо удалилась, ничем себя не выдав. Придя в свою комнату, которую ей вроде бы распорядился вернуть Бейдер, Арина наконец решила дать волю своим эмоциям. Она села и приготовилась хотя бы немного, по-женски, всплакнуть перед тем, как ей официально объявят чудовищное – она была в этом уверена! – решение президента. Но время шло, а плакать совсем не получалось. И Арина решила, что она просто будет готова к этому решению. У нее даже мелькнула мысль, что, может быть, так будет и лучше. Она не увидит всего того ужаса, который будет происходить дальше, не увидит исход войны. А потом Арина представила, что, может быть, больше никогда не увидит родных и близких, своих сыновей, мужа, маму. Комок подступил к самому горлу, внутри все сжалось, но слез все равно не было. Арина свернулась в углу койки и задремала. Очевидно, дремота плавно перешла в сон, потому что Арина не сразу услышала стук в дверь и смогла проснуться окончательно только тогда, когда в дверь уже начали ломиться. Она выглянула наружу. Перед ней стоял все тот же полковник Субботин. Он выглядел взволнованным. Он сказал ей: