Другой инсектоид пробегает прямо по улице, рассчитывая сойти за мышь или крысу. Он пересекает площадь, находящуюся за главными воротами, и бежит в сторону того, что по всей видимости, является хозяйским домом. Кто-то из детей бросает в него камень, но он, поджав задние лапы, сматывается, более не вызывая ничьего чрезмерного интереса. Паучок бежит вдоль избы и ищет трещину. Она где-то здесь. Как говорят параметристы – в любом фундаменте есть трещина. И он её находит. Дыра ведёт в обширный холодный подпол. Паучок, скрежеча лапками, забирается под палету и всматривается во тьму в инфракрасном диапазоне. Проявляются очертания предметов. Там на полу кто-то лежит. И этот кто-то жив! Наверное, здесь они держат своих пленных. Скрипит входная дверь. Стас слышит шум приближающихся шагов. Если бы не встроенные фильтры, он бы ослеп от внезапной вспышки света. Система автоматически переключает зрение паучка на видимый спектр. Действительно, на полу спиной к паучку лежит мужчина. Его грубые штаны и куртка испачканы кровью. Шаги становятся ближе и вскоре Стас видит возле мужчины чьи-то ноги в грубых грязных сапогах. – Вставай, мля! – произносит грубый сиплый голос. Мужчина шевелится, но не встаёт. – А, этот ты, Слава, – хрипя, говорит он. – Я-то надеялся, что ты от стыда сдох. Сапог впивается говорящему в грудь. Мужчина протяжно ухает и заливается громким кашлем. – Чего это мне со стыда подыхать? – А потому… К-ха! А потому, что ты предатель и крыса! – Не, Михалыч, мной крутить больше не выйдет, мля. Кто вообще дал тебе власть и решающее слово в братстве? Мой отец в каком-то сраном завещании? А кто его, мля видел, это завещание? Я и читать не умею. – Чьи это проблемы? – Знаешь, Михалыч, я много думал в последнее время. И что-то мне кажется, мля, что это ты грохнул моего батю, чтобы нас подчинить себе. И ты вроде как воздавал нам должное поначалу, но с тех пор, как появилась эта ебаная сука, мля, ты просто забил на братство. Согласись? – Славик, – ласково сказал пленник. – Ты конченный дебил, а поэтому не мог придумать эту чушь самостоятельно. Вижу я опытную руку старой клофелинщицы Веры. Знаешь что? Убей меня на хуй – и дело с концом. Я больше не могу смотреть на твою рожу. А тварь эта конченная пусть горит в аду! Так ей и передай. Только постарайся успеть до того, как пóсты сотрут ваш гадюшник с лица Земли. Ещё один пинок, на этот раз сильнее. И снова кашель, на этот раз кричащий и влажный, а вслед за ним – протяжные стоны и… Смех! Этот человек смеялся своей смерти в лицо! – У пóстов свои заботы, мля, – сказал Славик, привстав на одно колено и вплотную наклонившись к пленнику. – Но тебя это не должно волновать, потому что на рассвете тебя, мля, казнят! То ли подсознание Стаса послало паучку какой-то лишний сигнал, то ли у этого были какие-то другие причины, но инсектоид пошевелился. Славик повернул голову на скрежет и сразу же увидел диковинный прибор на членистых ножках. Стас не стал долго раздумывать и бросился в атаку. Паучок прыгнул на лицо врага и воткнул одну из своих лапок глубоко в щёку. Слава истерично взвизгнул, но вместо того, чтобы рухнуть на пол под воздействием нейротоксина, он отшвырнул паучка в сторону. Один меткий выстрел – и бесценная техника была утрачена безвозвратно. – Что?! – вскрикнуло суммирующее мнение. – Почему?! Стас спрятал остальных паучков по укромным местам и выскользнул обратно внутрь собственного восприятия. Он прокрутил в уме сцену последнего столкновения и понял, что после удара забыл активировать впрыск. Он всего лишь проткнул Славе щёку. Неприятно, но не смертельно. Какая глупая ошибка! Но ничего, у него есть ещё пять экземпляров. Стас возвращается в тела паучков и собирает их в казарме. Кажется, гарнизон решил устроить вечеринку судного дня. Люди из братства уже достали выпивку и привели с собой девок. Страшно подумать, что они собираются с ними делать, учитывая явный численный перевес в сторону мужчин. Стас выжидает. Он смотрит, как они жрут и пьют, как ссут по углам, не стесняясь ни друг друга, ни своих женщин, как дерутся и мирятся из-за вещей, баб и выпивки. Славик так и не появился. Через три часа мало кто из них может связать и пару слов. Когда руки их доходят до женщин, Стас решает действовать. Он прыгает и жалит. Жалит каждого только один раз – больше не требуется – и сразу же прыгает на следующего. Через него пять паучков связаны одной центральной идеей убийства. Они пляшут свой роковой танец около пяти минут, и вскоре в комнате не остаётся живых мужчин. Их сердца забыли, как биться, и остановились. Паучки же отправляются на поиск оставшихся на своих постáх бойцов. Те падают замертво на глазах у своих товарищей и жителей деревни. В Фирсановке быстро поднимается паника. Люди выбегают на улицу. Когда с этим покончено, Стас встаёт из-за броневика и идёт к главному входу. Тихон, задремавший, пока юноша был занят паучками, вздрогнув, проснулся. – Ты куда? – Пойду спасу твоего барина. Сиди здесь. Подойдя ближе ко входу, юный фуражир вытащил МПУ. С нескольких выстрелов он вынес главные ворота. Те рухнули внутрь. Всё ещё стоя за пределами поселения, он убирает шлем за спину, открывая своё изуродованное лицо. – Жители Фирсановки! – громогласно кричит он в повисшей после серии взрывов тишине. – Гарнизон БЧП внутри этих стен почти полностью уничтожен. В связи с этим, я, именем Москвы, выставляю вам условие. Выдайте мне вашу матру и её заложников, и больше никто не пострадает. Это касается в том числе и оставшихся в живых членов братства, при условии их полного разоружения. – И сколько ты дашь им времени? – Тихон?! Вернись-ка в броневик. – Ещё чего! – ответствовал одноглазый солдат. – С тобой я чувствую себя неуязвимым. Ради этого не жалко и сдохнуть! – Парадокс, – сказал Стас. – Сам ты пидарас, – ответил Тихон. Фуражир покосился на своего спутника и вдруг впервые за долгое время залился громким по-детски безотчётным смехом. ### К главным воротам подогнали оставшиеся три броневика. Со стороны деревни то и дело доносились крики и звуки стрельбы. Не прошло и получаса, как жители Фирсановки выволокли старую Веру из-за стен и поставили перед Стасом на колени. Солнце окончательно скрылось за деревьями. Стас разглядел пришедших в свете автомобильных фонарей. Их было много, человек шестьдесят, в основном взрослые мужчины, хотя попадались среди них и женщины, и старики. Все они так или иначе были вооружены – кто вилами, кто кованым мечом, а кто топором. У некоторых были ружья, на вид нерабочие. Единицы несли в руках конфискованные у бэчепэшников автоматы. Оставшиеся в живых члены братства выделялись из толпы своей боевой раскраской. Их было всего человек десять, и никто из них не нёс оружия. Петров шёл самостоятельно. Чуть выше локтя у него была прострелена левая рука. Она бессильно висела на повязке, сделанной из рубашки. – Михалыч! – воскликнул Тихон и подбежал к барину, неся ему невесть откуда взявшуюся тёплую куртку. Петров позволяет накинуть одежду себе на плечи и говорит: – Спасибо, друг. Одноглазый кивает и жмёт барину здоровую руку. – Выглядишь хуёво! – говорит он. – Но главное, что живой! Мы уж думали – всё! Пропал! – Многие пропали за эти дни, Тихон, – мрачно отвечает Петров. – Но сейчас мы должны заняться теми, кто ещё жив. Кто это? Юный фуражир стоял с убранным шлемом, разглядывая старую Веру, распластавшуюся перед ним в нижайшем поклоне. Его изрытое шрамами лицо показалось Петрову странно знакомым. – Это Надькин сын, – сказал Тихон. – Да неужто! – искренне удивляется Петров. – Какая встреча! Стас медленно перевёл взгляд на человека, когда-то приказавшего украсть его мать. – Не похоже, что ты рад меня видеть, сынок! – заметил Петров. – Ну и что ты намерен теперь делать? Расправиться со мной? Стас отрицательно покачал головой. – Зачем тогда помог? – Где она? – Запечатана в бункере. Думаю, ваш брат вполне осилит её оттуда достать. – Отведи меня туда. – Хорошо. Но прежде, позволь мне свершить правосудие, – говорит Петров и кивает на старую Веру. – Это моё священное право, дарованное Москвой. Прошу, будь официальным свидетелем. Стас пожимает плечами и отступает на шаг назад. Борис Михалыч занимает его место напротив виновницы всех этих бед. – Приведите сюда так называемого Чехмана. Мужики грубо вытолкнули Славу перед собой. В щеке у него была дырка, вокруг которой запеклась кровь. Весь он был в грязи, дерьме и гари, и пах он как свора мокрых псин. – Ну что, Славик? Допрыгался? Чехман лишь опустил глаза.