– А мне в том Бог поможет. Ему не по нраву, что нехристи храм разрушили, да еще и поганят его своим сидением на колокольне. – Я серьезно, Степан. – Достану, боярин, не сомневайся. Рубач передал охотнику лук и пять стрел. Лекан натянул тетиву, отпустил. Она зазвенела, выпрямившись. – Добрый лук, а стрелы каковы? – Он потрогал острый наконечник, древко, птичьи перья, обмотанные бечевой. – Годится. С таким оружием и на кабана можно идти, не то что на каких-то косоглазых. Парфенов посмотрел на север. – Ты что? – спросил Бордак. – Молю Бога, чтобы государь не решился идти сюда. Лучников-то мы пока не перебили. Чем закончится сеча в лесу, еще вопрос, как и то, нет ли у татар где-то рядом других засад. Всю местность осмотреть тут никак невозможно. – Да, – протянул Бордак. – Предугадать решение государя сложно. Может, ближние опричники убедят его. Хотя чего я говорю. Ивана Васильевича уговорить против воли не сумеет никто. Он еще как-то слушал свою первую жену Анастасию, коварно убитую, а теперь все решает сам. – Ладно, чему быть, того не миновать. Будем надеяться, что люди сотника Батаря справятся с заданием. – Что-то долго он выходит к татарам. Тут же, словно слова боярина были услышаны, из глубины леса донесся троекратный крик кукушки. – Слава тебе, Господи! Вышли-таки опричники на свои позиции. Парфенов повернулся к Бордаку и спросил: – Твое решение, воевода? – А чего, Василь, тянуть? Лучникам приготовиться! Княжич передал наказ, и эти слова полетели от одного воина к другому. Бордак же взглянул на Лекана. – Ну так что, Степан? Ты ведь говорил, что легко собьешь татар с колокольни. – Сам увидишь. – Ну и хорошо. Начали! Команда прошла по опричникам, они подняли луки, натянули тетивы. Первым пустил стрелу Лекан. Она пробила шею крымчака, ничем не защищенную. Его товарищ с удивлением взглянул на это и тут же получил стрелу в то же самое место. Тела упали в жерло винтовой лестницы и полетели по ней вниз. Словно Господь вымел нехристей из православного храма. Пустили стрелы и лучники дружины. Татары находились к ним спинами, и выжить в таких условиях у них шанса не было никакого. Только их старший, который прятался за остовом печи, был ранен. Он завопил на всю округу так, словно с него живого сдирали кожу. Этот крик услышали фланговые ратники опричных сотен Батаря. Тут же пошла атака на стан крымчаков с болота. Большая часть татар полегла в начале схватки. В сече пал и мурза Хаджи. Потом крымчаки организовались, встали в круг под защитой коней. Вторая атака нанесла им меньший урон. Но лес для них был так же чужд и враждебен, как для русских горные массивы далекого Крыма. Они не умели драться в таких условиях. Мурза Ахмад попытался увести людей на север, но стрелы лучников Батаря преградили им путь. То же самое произошло на юге. Тогда крымчаки вышли на дорогу и угодили в кольцо. Они готовили засаду, но сами попали в капкан, выхода из которого у них не было. А тут еще от слободы подошла полусотня, ведомая Малютой Скуратовым. Сеча длилась недолго. Крымчаки бились отчаянно, но бесполезно. Сильные опричные дружины рубили их повсюду. Вскоре нукер мурзы Ахмада поднял на острие копья белую тряпку и замахал ею. Но сотня Лавра Батаря продолжала рубить татар. Бордак подал команду: – Прекратить бой! Пленить крымчаков, прежде всего мурзу. Ко мне его! Сотник Батарь, привыкший к строгой дисциплине в опричной слободе, повторил наказ воеводы. Сеча сразу прекратилась. Татары бросили оружие и сели на корточки. Остался стоять мурза, рядом нукер. К ним приблизились опричники, схватили под руки и вывели на околицу села Треблино. Мурзу дружинники подвели к Бордаку и Парфенову, поставили на колени. Нукера они бросили к другим пленным. Михайло посмотрел на мурзу и спросил по-татарски: – Как звать? Крымский вельможа удивился. – Ты так хорошо знаешь наш язык? – Пришлось научиться. Повторяю вопрос. Кто ты? – Мурза Ахмад. – Где Хаджи? На физиономии татарского начальника вновь нарисовалось удивление. – Ты и о нем знаешь? – Я о многом знаю. Так где он? – Погиб. Тело где-то в лесу. Можно найти при желании. Мои люди, которые сдались в плен, и найдут его. – Нет больше у тебя людей. – Ты понял, что я хотел сказать. – Понял. Скоро сюда подъедет государь. Он уже знает, что по велению Девлет-Гирея ты руководил теми сотнями, которые должны были захватить или убить его… Мурза прервал Бордака: – Это не так. Старшим был назначен мурза Хаджи. Он родственник нашего повелителя. Я был всего лишь его помощником. Бордак подозвал Лекана. – А ну, Степа, поведай нам, о чем говорили мурзы в лесу. Лекан сделал это. Мурза побледнел. – Ты предал и своего господина, и людей, которые были в вашем подчинении. Жалко стало терять награбленное добро? Надеялся, что государя русского убьют ваши лучники? – Я же сам сдался. А повинную голову меч не сечет. – Иван Васильевич и не будет тебя казнить. Он просто передаст через верных людей весточку в Крым о твоем предательстве и сдаче в плен, а тебя отпустит. Долго ли ты проживешь на этом свете, когда Девлет узнает об измене? – Твой мужик лжет! Не было такого разговора, – воскликнул мурза. – А это уже не важно. Хотя царь может поступить и по-иному. Он волен принимать любые решения. – Ты только, воевода, не забудь сказать ему, что мурза Ахмад сам сдался в полон. – Обязательно. Ты действительно сдался, но когда сил сопротивляться уже не было, и тебе грозила неминуемая смерть. Вот если бы ты вывел сотни на дорогу до сечи, разоружил их, дождался бы поезда царя и бил бы ему челом взять под себя, то другое дело. Тогда ты не был бы обделен милостью. То, как ты поступил, говорит всего лишь о твоей подлости и трусости. Ты не воин, мурза, а обычный разбойник. У нас на Руси с такими разговор короткий… Бордак хотел еще что-то сказать пленному мурзе, как сзади раздался крик: – Царь с дружиной! К месту недавней схватки во весь опор шла полусотня опричников. Возглавлял ее государь Иван Васильевич. Он соскочил с коня. Все пали ниц. – Встаньте, воины! Вы не должны в пыли валяться! – выкрикнул царь. Люди поднялись. Бордак двинулся к нему. – Дозволь доложить, государь? – Да вижу я все без доклада. Лишил ты меня, Михайло Алексеевич, возможности схлестнуться с крымчаками в открытом бою. – Ты сожалеешь об этом?