– Я прошел весь мир и прожил немало лет, – сказал мой соратник, – но никогда бы не думал, что скажу нечто подобное. Не мог ли кто-нибудь из вас помочиться на меня снова? По коридору вдруг прошли стражи в шлемах и черно-белых туниках со знаком древа. В пещере начало становиться тесно. Слышался звон цепей, когда сковывали последователей Подземной; Ночные Странники отстегнули маски, и я наконец увидел вокруг знакомые лица: теперь мы могли поприветствовать друг друга. Кто-то дал мне мешок с моей одеждой Ночного Странника, но я сперва хотел умыться, потому получил смоченную водой, стекающей на статую, рубаху, сорванную с одного из пленников. Вокруг царил хаос, и все, что происходило, казалось мне нереальным, будто сон. Я обмылся как сумел, натянул одежду, пристегнул оружие и снова почувствовал себя человеком – разве что продолжал трястись, словно недавно попал в прорубь. Сковывать жреца взялись Варфнир, Спалле и Грюнальди. Варфнир прижал его коленями к земле и рассек сеть, чтобы вынуть из-под той одну его руку, Грюнальди держал его за ноги, Спалле ждал с кандалами. Жрец извивался как змея, шипел сквозь зубы. Маска его свалилась, и я наконец смог увидеть его лицо: узкое, треугольное, с крючковатым носом. Он казался похожим на какого-то ящера, к тому же на коже его выступали красные, ветвящиеся пятна. Означало это, что мы нашли шпиона, которого Ульф разыскивал уже давно и называл Багрянцем. Воины разрезали сеть, с трудом вытянули одну руку дергающегося жреца, Спалле застегнул на запястье обруч и несколькими ударами вогнал в них штифт. Когда же жреца перевернули, чтобы сковать вторую, Багрянец принялся дергаться и биться так, что стряхнул их, выдернул сквозь дыру ладонь и стал подниматься на ноги. Спалле дернул за цепь, а Грюнальди потянул жреца за ногу, снова опрокидывая его на землю. Тот пнул двумя ногами, отбрасывая Последнее Слово, и вдруг все отскочили в стороны – в руке его блеснул кинжал стеклянной смерти. Похоже, люди Ульфа знали, что это такое, и жрецу можно было не рассказывать им о морских созданиях и мастерах стекла. Он с трудом встал на ноги, с одной рукой в кандалах, волоча за собой цепь. Дернул ее к себе и окрутил вокруг запястья, а потом вдруг бросился, пытаясь уколоть Грюнальди, который ловко отскочил подальше от стеклянного клинка и поднял меч. Багрянец крутился с выставленным перед собой кинжалом, окруженный кольцом Ночных Странников. Убежать не мог, но никому не хотелось к нему подходить. Ульф растолкал стоящих и вошел внутрь круга без меча в руке, даже нож не вынул, зато встал в странно напряженной позе, с выставленной вперед правой рукой и с левой на уровне сердца. Кулаки не сжимал. – Не заходите со спины, а то еще кого наколет! Он быстрее, чем думаете! – крикнул. Багрянец оскалил мелкие, как у ящерицы, зубы, а кинжал в его руках танцевал. Перебрасывая клинок из руки в руку, он крутил его в пальцах, менял хват на обратный, а через миг снова на прямой. Они кружили друг вокруг друга, но Нитй’сефни выглядел как бы задумчивым и отсутствующим. Багрянец продолжал обходить круг, скалясь и жонглируя кинжалом. Клинок прыгал и крутился в его руках, казалось, что их оплетает полоса огня, кристаллического блеска и гнилого, желто-зеленого яда жаловицы. Клинок сверкал, размывался, чертя разные формы переливающимися цветами, и я не мог оторвать от него взгляд. Чувствовал, что вот-вот взорвусь и заору. Кажется, никогда в жизни я не хотел никого убить сильнее, чем этого проклятого жреца. Каждый удар его мерзейшего сердца был надругательством над миром. Тем временем мой командир, предводитель, друг стоял напротив стеклянной смерти с голыми руками и мерялся с противником взглядом. В тишине раздалось тарахтение взводимых арбалетов. – Я могу и метнуть, – сказал жрец, поигрывая и размахивая кинжалом. – Он нужен мне живым, – процедил Ульф равнодушно. Ульф все еще говорил, когда Багрянец внезапно прыгнул в молниеносном выпаде, нанеся ему глубокий укол, который даже заметить было почти невозможно. Я вскрикнул – и не я один. Крик мой потонул в ропоте остальных. Ульф настолько же быстро развернулся полоборота в одну сторону, затем в другую, связав ладонь Багрянца в каком-то сложном хвате. Жрец кувыркнулся, забились на ветру широкие штаны, которые не успели с него сорвать, и тяжело грянул о землю. Нитй’сефни встал над ним, держа только за руку, но зато скрутив ее под странным углом. Потянул Багрянца и, не отпуская руки, обошел вокруг лежащего тела. Жрец заорал, после чего, шипя от боли, перевалился на живот. Попытался вырвать руку силой или встать, но Ульф шевельнул легонько запястьем, и с губ жреца снова сорвался вопль. Кинжал покатился по скале, чудом не разбившись. Я подскочил и схватил его. – Теперь его можно и заковать, – сказал Ульф. – Он уже ничего не сделает. Я подошел к ним со стеклянным кинжалом в руке. Присел подле обездвиженного жреца, который с ненавистью таращился на меня, прижатый щекой к камню пола. Я сунул кинжал в его сторону и кончиком легонько дотронулся до его второй щеки. – Слышал ли ты когда о мастерах стекла из Ярмаканда? – спросил я его. Глаза Багрянца сделались большими, и я увидел в них страх. – Ты этого не сделаешь! – выдавил он. – Нет! – Я буду чувствовать радость, – кивнул я. – Увы, не сможешь, – с сожалением произнес Ульф. – Я должен у него кое о чем узнать. По крайней мере, тебе придется отложить. Я посидел так еще немного, глядя, как в глазах Багрянца ужас смешивается с надеждой и хитростью. – Филар, прошу тебя, – сказал Ульф. – Я знаю, что ты чувствуешь, но есть вещи поважнее. Эта гнида может помочь нам выиграть войну. Я встал, тяжело дыша, словно после неимоверного усилия. Спалле наложил жрецу вторые кандалы и забил штифт. Тогда я развернулся к алтарю и пошел к дергающемуся в упряжи Удулаю Гиркадалу, который, увидев меня, замер – и я услышал, как на алтарь с плеском бежит его моча. – Помнишь дом Сверкающей Росой? – спросил я. – Кое-что я тебе тогда обещал. Более того, обещал это же и другу. Он открыл рот и принялся судорожно дергаться, дотянувшись наконец до пряжки. Тогда я воткнул ему стеклянный клинок в грудь и обломал его у рукояти. Прошло несколько секунд, прежде чем он начал кричать. Он умер быстро, потому что на меня после удара свалился такой страх от сделанного, что я схватил арбалет и выстрелил ему в голову. Он повис на ремнях, покачиваясь и брызгая кровью на алтарь. Ульф ничего мне не сказал, только смерил меня долгим взглядом, от которого мне сделалось стыдно за свой поступок. – Когда мы принимаем методы врага, то перестаем от него отличаться. Я понимаю, что тебя пытали. Даже понимаю, что ты должен был его убить, но не таким же способом. Если мы начнем с радостью причинять смерть, то одичаем, как они. – Верно, Ульф, – с раскаянием произнес я. – Вот только они недавно собирались убить этим клинком Н’Деле. Верных Матери и пленников уже увели, стражники вынесли на носилках и укрытые окровавленным полотном трупы Отверженных, двое городских жрецов пели и обмахивали пламенем ритуального факела головы на постаменте, которые после упаковывали в кожаные мешки. Кто-то срезал упряжь с повисшим на ней телом Удулая. В коридорах, освещенных стеклянными шарами, крутилось столько людей, что коридоры эти странным образом напомнили городские улицы: порой, чтобы разминуться, приходилось разворачиваться боком. Мы вышли через круглое отверстие канала водостока, куда подставили лестницы, на квадратную площадь, где тоже было множество людей и стояли повозки. Они были изукрашены и оббиты символами Древа из серебряной жести, запряжены небольшими косматыми лошадками, которых в городе использовали для перевозки товаров – но эти были в прекрасной упряжи, с серебряными бляшками, удилами и налобниками с плюмажами из перьев. – Будет процессия, – пояснил Ульф. – Через все, perkele, Каверны до Верхнего Замка. Конец предателям, конец запугиванию жителей, на улицах правит Фьольсфинн и городской тинг. В Кавернах тоже. То, что мы нашли в их тайниках – запасы оружия, драгоценности и золото, – едет на повозках, окруженное жрецами, трубами и флагами, верные – в путах за повозками, а все это охраняют стражники в полном обмундировании. А мы отсюда исчезаем. Это должно выглядеть как работа городской стражи, не наша. Нас нет. О нас только передают слухи, да и то – шепотом. И правда, на подворье было полно стражников в шлемах и белых плащах со знаком Древа, а также городских жрецов в колпаках, ощетинившихся серебряными башнями и шпилями. Пойманных сторонников Азины сковали одного с другим длинной цепью за шеи, а мертвых Отверженных собирались волочить по улицам за повозками. Сносили сюда и различнейшее оружие и ценности, но мне казалось, что его многовато. Правда, чуть раньше я и сам отдал туда палицу и меч, отобранные у стражников, но как-то я не слышал, чтобы в Кавернах была эпидемия воровства оружия. Денег и прочих ценностей, как я полагал, тоже могло оказаться несколько ведер – но не груженые же повозки. Когда я сказал об этом Ульфу, тот мрачно рассмеялся. – Так нужно. Это такой… театр… не знаю нужного слова. Эти здесь вообще такого не имеют, а в амитрайском я слаб. Наверное, тебя такому учили, если готовили быть владыкой. Это часть политики. Владыка должен представлять свои деяния так, чтобы те производили впечатление, а слухи о них приносили пользу. Для такого некоторые действия необходимо преувеличивать, другие – преуменьшать, а все вместе представлять должным образом. – Меня учили и тому, что это оружие – обоюдоострое. Легко к нему привыкнуть, и скоро все уже знают, что провозглашаемое герольдами нужно делить на два, а то и на десять. К тому же всегда и всем известно, что владыка врет и что на самом деле все совершенно иначе, нежели он говорит. И при этом страдает авторитет. – Увы, бывает и так, что если повторишь ложь сто раз, то многие в конце концов в нее поверят. Мы останемся осторожными. Нынешняя ситуация исключительна. Нужно свести на нет все, чего этим уже удалось достигнуть. Ночные Странники выволокли из колодца кожаный мешок со скованным Багрянцем. Куль был сшит из толстой кожи и снабжен прихватами, так что его легко могли нести четверо, а еще были на нем железные проушины, к которым мешок можно было привязать и обездвижить. – Я думал, что мы поволочем его по скале, – заявил Варфнир капризным тоном. – Он бы испортился и тогда ничего не сумел бы нам сказать, – ответил Грюнальди. – Там путь неблизкий, а еще лестницы… В стороне стоял обычный купеческий воз, на который натянули бурую ткань. Среди парадных повозок он выглядел осликом подле скакунов. Неприметный и серый. Четверо Странников подняли мешок и вбросили его внутрь, а потом обездвижили веревками, привязав те к железным кольцам на полу. – Жаль, что не увидим процессии, – погрустнел Спалле. – Нам нужно отвезти этого хряка в самую гнилую камеру, какая тут найдется, а потом мы пойдем за мясом и пивом. Это лучше процессии, особенно если иметь в виду эти трубы, – ответил Ульф. В этот миг, словно в ответ ему, раздался мрачный звук, свалившийся на нас с небес. Он не был похож на звук рогов, разносящийся на восходе и закате с Красных Башен. Но казался таким же беспокоящим. Напоминал зов огромного морского зверя. Процессия уже была готова, повозки выезжали из ворот на улицу, но музыканты еще не поднимали серебряные горны к губам. Звук был слишком мощным, и казалось, что его издает сам город. – Это раковина Ледяного Сада, – сказал Кокорыш. – Время для тумана и спецэффектов Фьольсфинна, – произнес Ульф, раскуривая свою трубочку. – Что такое «эфьектен»?.. – начал Спалле. – Ох, ну, фокусы. Глянь на небо – сам увидишь, – Ночной Странник выпустил клуб дыма. – Сейчас должен появиться туман. И тот появился. Не опустился на улицы, а перевалил через вершину горы, от Верхнего Замка и стен, охраняющих горы, и поплыл по крышам, распарываясь о башни и затмевая бледное весеннее солнышко. – Интересно, получится ли у него… – сказал загадочно Ульф, задирая голову. Сперва мы почувствовали стекающий холод, потом странные мурашки поползли по коже, ставя дыбом волоски на руках и загривке. Стоны раковины смолкли, зато на верхушках башен появились странные синеватые огоньки, вроде тех, что бывают на болотах. Отовсюду раздавалось странное жужжание, а потом со всех башен в небо ударили тонкие молнии, перескакивая с места на место, потрескивая и постреливая прямо в висящие над ними тучи. Я почувствовал суеверный ужас, хотя и слышал, как Ульф говорит, что все это фокусы Фьольсфинна: однако то, что происходило в небесах, было слишком странным и пугающим. Особенно учитывая, что скоро все молнии стали бить в одно место, формируя огромный голубовато-белый шар, в котором вдруг, будто из-под поверхности воды, показалось огромное женское лицо с короной ветвей над головой. Я заорал и присел непроизвольно, но сразу же вскочил, полагая, что сделал из себя посмешище. Я ошибался. Ночные Странники тоже поприседали, пряча лица в ладони или хватаясь за мечи. Все, казалось, готовы были распластаться на камнях площади. Смеялся только Ульф. Лицо из молний сияло некоторое время над городом, а потом шевельнуло огненными губами, и от горы отразился ее ласковый, но громогласный голос – он доносился отовсюду, будто заговорили сами стены Ледяного Сада. – Жители! – крикнула женщина из молний. В этот самый миг Грюнальди сорвал с головы свою войлочную шляпу, бросил ее на землю, а потом принялся ржать. – Хайсфинга! Это же Сильфана! Я заставил себя взглянуть вверх. Он был прав. Лицо, сверкающее светом молний, вылепленное туманом, было лицом Сильфаны. Я не узнал его, поскольку там, вверху, не было ничего, кроме дрожащего и переливающегося света молний, рисовавших ее лицо. Не были видны темно-синие волосы, выразительные брови в форме крыльев чайки, глаза серны или острые, чуть выступающие зубы молодой волчицы. Были лишь огненные ветви молний и нечеловеческое синее сияние, из которого она проявлялась. Но это была она. И она говорила к жителям Ледяного Сада. Напоминала им день, когда они избрали долю граждан и приняли Ледяной Сад как дом, «скрывшись в его тени», как сказала, а голос ее отражался эхом от остолбеневших улиц. Потом она говорила к пришлецам, которые приняли знак корабля и гостеприимство Сада, где они могут утешаться, скрываясь от войны богов и любых преследований, живя так, как пожелают.