Оказалось, алые краски неба лишь предвещали грозу. Буря разразилась не сразу. Я говорю «буря», потому что сила ветра, вырвавшегося из леса как воздушный пожар, превышала обычные показатели раз в пять, если не в десять. Сначала ничего не предвещало беды. Только в воздухе повисло ощутимое напряжение. Я поднял голову от бумаг. В коридоре что-то происходило. Творилась там какая-то нехорошая суета, избыточное оживление, какое бывает перед побегом, а ещё, когда в доме прорвёт канализацию. Я услышал, как мимо кабинета почти пробежали двое. Они переговаривались: «Здесь он... — А ты? — Да ну, пусть лучше Алек». Они потоптались у самой двери, прикоснулись к ручке и вдруг припустили дальше, гремя шваброй. Я нахмурился. Дьявольски сверлило в виске, и гуля пульсировала, как надутый ипритом шар. Брякнула форточка. Лампы под потолком мигнули и разгорелись опять. — Нажмите кнопку, — приказал долговязый, всовываясь в кабинет. – Вон ту, у пепельницы. Она заблокирует ставни. — Зачем? — оторопело спросил я, глядя как чёрная туча завладевает небом. — Штормовое предупреждение. — А... Но он уже ускакал, хлопая себя по бокам портфелем и кожаным стеком — предметом, погрузившим меня в полное оцепенение. Размышлять, впрочем, было некогда. Ветер ударил в стекло, и в комнате потемнело. Жестяная дробь брызнула в подоконник и атаковала окно тёмными прозрачными кляксами. Это был дождь. И не просто дождь, а всем дождям дождь! В одно мгновение зубчатая полоса леса на горизонте скрылась — её просто не стало видно. Смыло и сам горизонт. И если где-то в лесу оставались окопы, то они наверняка переполнились и жёлтая жижа хлестала через край, вынося наружу нехитрый солдатский скарб. Рогатки и котелки с выбитым инвентарным номером. Протухшие за зиму деревяшки. Пористые как наждак черепа, ремни, пулевые гильзы, жестянки, гнилое мясо и испражнения... Я подавил отрыжку. Выключил настольную лампу и вышел в коридор. Там опять было пусто. У выхода в холл стояло ведро с обмокнутой в него шваброй. Голоса слышались ниже — раздосадованные: видимо, и впрямь протекло. Потом из соседней комнаты выглянула Афрани. Мучительно сведённые брови выдавали борьбу чувств и нежелание общаться со мной, одолеваемое тревогой. — Что-то случилось? — Не знаю. Наверное. Не дождь, а какой-то Всемирный Потоп. — Антициклон, — сказала она механическим голосом. — Угу. Я посмотрел вправо. Обычно у запасной лестницы болтался круглоголовый санитар, делая вид, что протирает филенки. Сейчас там никого не было. Одиноко светилась голубоватая лампочка, и выходная створка приоткрылась, являя темноту лестничной клетки. — Куда вы? — К Ланге, — сказал я, принимая решение. — У меня мигрень. Мне нужны какие-нибудь таблетки. А вы оставайтесь здесь и не высовывайтесь. Лучше закройтесь. Звери во время грозы ведут себя непредсказуемо. — Мне тоже нужны таблетки. Я открыл рот — и закрыл его. Тон голоса не оставлял почвы для пререканий. Оставалось крепко выругаться либо взять её с собой, я выбрал последнее. — Ладно, тогда держитесь рядом. Сделаем экспресс-вылазку. *** Очевидно, в стенах имелись датчики, потому что свет вспыхнул, когда мы шагнули на пол. Снизу тянул сквозняк и пахло больницей. И не просто больницей, а процедурной — запах спирта заставивший Афрани неуютно поёжиться, а меня сжать челюсти, как перед инъекцией первитина. «Глоток воли перед победой». Тяжелее всего я преодолел именно это, но даже сейчас сердце забилось громче и учащённей, а рот наполнился тягучей слюной. Узкий проём был до потолка заставлен ящиками. Я пожалел, что не взял фонарик. Свет, оставшийся за спиной, только мешал, я не мог разглядеть маркировку. Двигаться наощупь — опасное занятие, если не знаешь, как отреагирует вероятный противник. Возможно, именно сейчас он целится из своей гнутой трубочки, называемой «стетоскоп». Чёрт бы побрал эти ящики! — Крыса! — отчаянно шепнула Афрани, стискивая мой рукав и кожу под ним. — Крыса, крыс-с-са... И в самом деле, на поддоне, нагроможденные одна на другую, стояли узкие клетки. Я задел одну из них мыском ботинка, и разбуженный обитатель метнулся в угол, рассерженно сверкая оттуда глазками-бусинами. В каждой клетке сидело по две крысы. На самом верху располагались одиночки с особо крупными экземплярами. Я не боюсь крыс. В Эссене в подвале мы оказались буквально погребены вместе с крысами, и куда ни брось взгляд, повсюду прыскало, хрустело, перетекало, и эти мелкие зубы были везде. Петеру обглодали нос. Маленькие шерстяные пираньи рвали раненых, вгрызаясь им в промежность — запертая крыса тоже сходит с ума. Я не боюсь крыс. Я сам был крысой и чуть не сошёл с ума. — Кр-р-р... — Тихо! Реакция запоздала — нас заметили. Световой луч проехался под деревянным настилом, лизнул угол и погас, когда человек, держащий фонарь, щёлкнул переключателем. Доктор Ланге поставил на клетку высокий стакан и отряхнул пальцы. На его руках были резиновые перчатки, а на лице — скептическое выражение, заставившее меня пожалеть о времени, выбранном для своей эскапады. — Это вы, Коллер? Чего вы тут шляетесь? — Голова. — Звенит? Мозжит? Перепад давления. А вы что — артистическая натура? Он хмыкнул. Холодный взгляд переместился на Афрани. — Вы тоже? — Нет, — откликнулась она высоким голосом испуганной девочки. — Я просто... За компанию. — Ха. Стойте здесь! Он скрылся за стеллажами и тут же появился снова, держа в руке блестящую упаковку. Окинул меня оценивающим взором и вылущил сразу две капсулы. — Глотайте. — Позже, — сказал я и положил их в нагрудный карман. Врач опять хмыкнул и спрятал блистер. Движения у него были точные и резкие, очень быстрые, как у фокусника. — Как хотите. Сосуды меняют просвет, мозг начинает чудить. У вас нет проблем с сердцем? А с половой функцией? — Всё как часы, — заверил я и показал на клетки. — А это для чего? — По старой памяти, — сказал он довольно безэмоционально. — Лекарство от смерти настояно на крысиных трупиках, инспектор. Эти маленькие создания переживают то, что вам и не снилось – для блага науки. Всё для блага науки, Коллер. Но вокруг Эдем, и преддверие ада закрыто, маленькие создания могут расслабиться. Что вас ещё интересует? Меня интересовала тысяча разных вещей. Но благодаря свету, прояснилось то, что я желал знать: на всех коробках стоял штемпель товарищества «Хербст». Крысы шебуршали, поглядывая на коробки так, будто знали, что в них находится. — Подарите одну, — попросил я. — Одного, — уточнил он. — Здесь у меня самцы. — Только самцы? — Только. Самки умирают раньше от опухолей молочных желёз. Как видите, мой Ноев Ковчег нуждается в интенданте. Сейчас я подберу вам приданое, а вы примете лекарство, а то оно уже тает у вас в кармане. Что вы озираетесь? Боитесь, что я вас отравлю? — С какой стати вам меня травить, — удивился я. Мы поглядели друг на друга. Очень внимательно. Врач устало вздохнул. Протянул руку, пощёлкал пальцами. — Верните мне капсулы. Вы всё равно их не примете. Канцелярский параноик. Ложитесь спать, а перед сном выпейте больше воды. И не морочьте мне голову. Он буквально вытолкнул нас на лестницу и с чувством захлопнул дверь. Выставил как нашкодивших детей. «Ох», — сказала Афрани. «Да, — сказал я. — Это я понимаю». Может, я понимал ещё не всё, но начинал догадываться, и контуры происходящего начинали вырисовываться яснее, лишний раз подтверждая, что Йен был прав, а Карл ошибался. *** Болезнь настигла меня после ужина. Он оказался не в меру обильным, но одиноким — старики ужинали в палатах. Кухонный работник двигался как манекен и разлил чай, его действия были заметно рассогласованными. Афрани сидела, прижав локти — боялась. В голове моей раскручивалась юла, и хотя к десерту подали только красное, выпил я явно больше положенного. «Спокойной ночи», пожелала Афрани. Отведённая мне комната напоминала номер в гостинице — холодная и абсолютно безликая. Спокойной ночи, Эрих! Доброго сна. За стенкой бубнила радиола, и я вспомнил, что не решил вопрос со связью. Если придётся эвакуироваться... Широкая кровать сделала подкат мне под ноги. Я упал в темноту, в простынный казённый мир, отдающий мылом. С натугой перевернулся. Тамтамы уже отдалялись, звук исчезал в перекатах ночи. Я понял, что не могу пошевелить рукой. Смешок. В комнате кто-то был.