Я могу починить. Я могу успокоить гонимые души, души, «вышедшие из себя». Я направляю их в спокойный путь… Я отодвигаю Страшный суд и конечно я верю, что будущую войну можно предотвратить. Каждое из этих предложений произносят разные субъекты. Поперек грамматики. Прозрачные московские вечера, когда дует северо-западный ветер В течение короткого периода зимой 1923–1924 годов никто не знал, кто одержит верх во внутрипартийной борьбе: сторонники рабочего класса или сталинская бюрократия. Клеве, ученый-одиночка, часто бывавший в санаториях в Гарце и на себе испытавший благотворное воздействие Лебенсреформа[7][В том же самом институте Лебенсреформ в Гарце бывал и Кафка.] на тело (которое теперь дышало переменами), отправился по железной дороге в столицу революции, в Москву. Организаторам одной интернациональной социалистической ячейки его порекомендовали как отменного специалиста, и он должен был выступить с докладом. Его встретили на Белорусском вокзале, разместили в роскошной гостинице и выдали талоны на питание. Одна из суетливых женщин, следивших за порядком в Гранд-отеле, принесла вновь прибывшему тарелку вишен, после чего про Клеве забыли. Доклад был отменен по организационным причинам, новой даты не назначили. Д-р Клеве обжился в номере и «проводил время», как на отдыхе в санатории у подножия Гарца. Он находился в гармонии с самим собой: у него были карандаши, бумага, питание, исключавшее блюда из свинины. Д-р Клеве разработал теорию, которая объективно подходила и для решения проблем Советского Союза в 1924 году. Она касалась рабочей оппозиции[8][В основе теории Клеве лежало сочетание идей из книги Александра Богданова «Пролеткульт», «Политической экономии рабочей силы» Абилева и отдельные правила из проекта Виллиглотта «Источник жизни», которыми руководствовалось начальство санатория в Гарце. Вооруженный этой теорией рабочий класс стал бы в течение трех лет непобедимым.]. Однако Клеве не говорил по‐русски, а его немецкоязычные товарищи в те дни всё время куда‐то торопились. Он не находил никого, кому мог бы изложить довольно сложную суть своей теории. Таким образом он столкнулся с проблемой: «С позиции социалистических конгрессов теория становится реальностью, когда она овладевает массами». Другими словами, если теория верна, массы ее принимают. Тот факт, что теория сама достигает масс, лишь подтверждает теорию. Однако к гостиничному номеру д-ра Клеве никто не спешил[9][Окажись Клеве в Ленинграде, всё могло бы сложиться иначе. Одна из идей его теории заключалась в том, что при социализме необходимо модифицировать понятие столицы. Столица не должна находиться в центре (у патриотов априори столица в сердце). Но так как ИСТИННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ В ОБЩЕСТВЕ требует, чтобы у столицы было чувственно воспринимаемое пространство, то метрополия рабочих должна находиться в Ленинграде c анклавами в Одессе (для юга), Омске (для центра), во Владивостоке (для жителей востока), Москве (для правоверных) и Мурманске (для одиночек). Все вместе они представляли собой понятие столицы.]. Были ли таким образом опровергнуты теории этого «чародея», в одиночестве проводившего время в Гранд-отеле и ждавшего, что кто‐нибудь ими заинтересуется? Почему несчастная система, не понимающая, что делать, накапливающая неудачи, нуждающаяся в быстром успехе, не обращается за советом к единственному человеку в городе, способному его дать, – к приезжему из Гарца? Терпеливо проведя в столице шесть недель, за которые НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ, д-р Клеве поездом через две границы отправился обратно в Германию. Хор поющих терминов «Под управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему <…> Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено (coacervatio) <…> Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулись первые в познаниях разума, всё же могут быть только виртуозами разума <…> Законодательство человеческого разума имеет два предмета – природу и свободу…». «Сама природа разума побуждает его выйти за пределы своего эмпирического применения… отважиться дойти до самых крайних пределов всякого познания посредством одних лишь идей…». «Если воск, бывший прежде твердым, тает, то я могу а priori узнать, что этому должно было предшествовать нечто… (например, солнечная теплота) <…> Что лучи солнца, освещающие воск, растопляют его, а глину делают более твердой, никакой рассудок не может угадать <…> и тем более заключить об этом на основании законов <…> Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения, которое можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его спорах». i_167.jpg Илл. 161. i_168.jpg Илл. 162. i_169.jpg Илл. 163. i_170.jpg Илл. 164. i_171.jpg Илл. 165. i_172.jpg Илл. 166. План Эйзенштейна и племянника Дзиги Вертова Племянник Вертова, по фамилии Кауфман (он не стал брать себе псевдонима), блестящий оператор, набросал в одном из московских кафе эскизы для будущей экранизации «Капитала» Карла Маркса. Действующие лица, записал он, – это классы. Вначале его черновики целиком отвечали линии партии. Кауфман, однако, намеревался «задокументировать», то есть изобразить с любовью, тысячелетнюю борьбу всех классов, и не только тех, что предшествовали капитализму и считались «лишними», но и не считавшихся за классы «формаций». Через двадцать лет немецкие захватчики наверняка убьют его из‐за происхождения. Сейчас же, летом 1921 года, всего в двенадцати километрах от города, каменного мешка, в котором он сидит, повсюду растет буйная зелень – типичная для России картина. Путешествие по спине раскинувшегося на двух континентах бегемота может быть бесконечным, однако это не радует душу. Душе нужны тесные пространства, улицы, по которым можно быстро дойти до другого, прислониться к нему или оттолкнуть. Подмосковные просторы нервным горожанам ни к чему. «Странные метаморфозы» Показы Кауфмана сопровождал ансамбль из четырех музыкантов: аккордеониста, трубача и двух пианистов. В райцентрах к ним добавлялся скрипач. Таким же было и музыкальное сопровождение мелодрам, доминировавших до 1917 года в кино. Сначала эпизоды с «метаморфозами»: показана работа мозга, мышц, нервов, рук, ног. Результат: одежда, ткацкие цехи, электрические осветительные приборы, зерно, разделанное мясо и даже деньги. Производственный процесс показан и в обратной последовательности. Взять, например, освежеванную корову, забитую двадцать минут назад. Показана бойня. В корову возвращаются внутренности. Разделанная туша вновь обретает целостность. Снятая кожа снова на месте. Корова задним ходом покидает бойню (одна или в стаде?). По проселочной дороге она идет в свою деревню, на пастбище. Счастливая корова! i_173.jpg Илл. 167. Замедленную съемку в обратном порядке, отмечает Кауфман, гораздо сложнее использовать, если надо показать слиток золота или монету, добытые ворами-убийцами. Далее следуют «странные метаморфозы»: одна товарная стоимость трансформируется в другую. Зерно в обувь, обувь в золото, золото в застолья или услуги. Таким образом Кауфман хотел перенести на экран первую строку первой книги, 1 отдела, 1 главы Капитала, представив несколько вариантов одного и того же «сюжета». Вот эта строка: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как “огромное скопление товаров”, а отдельный товар – как элементарная форма этого богатства». Проект Эйзенштейна: превратить в кино «Капитал» Маркса Спустя семь лет после задумки Кауфмана Сергей Эйзенштейн (он только выпустил на экраны фильм «Октябрь») планирует экранизацию «Капитала». Параллельно с этим он задумывает снять киноверсию романа Джеймса Джойса «Улисс». – Товарищ Эйзенштейн, как вы представляете себе киноверсию этого романа? Для четырех страниц «Улисса», например из главы о сиренах, потребуется фильм, который будет идти целый вечер. Внешнюю канву сюжета можно уложить в семь минут. А вот «чувственное богатство текста» бесконечно. Так же и с «образным миром прибавочной стоимости». Он объемлет всю современную жизнь. – В данный момент я набрасываю сценарий, а затем буду планировать съемки. Эйзенштейн и в самом деле заполнял целые тетради выписками терминов и цитат из «Капитала». Его сотрудники подыскивали места для съемок. Начав с электрификации, Эйзенштейн хотел прийти к понятиям «огромное скопление товаров», «общественное богатство», «отчуждение», «товарный фетиш», «обращение», «мировые деньги», «норма прибавочной стоимости», «рабочий день», «кооперация», «разделение труда», «крупная промышленность», «так называемое первоначальное накопление» и «современная теория колонизации». С точки зрения драматургии, указывает он, ему не хватало «финала». Закончить фильм приходом к власти революционного правительства было бы неправильно. Сцены будущего казались ему недопустимыми: место будущего в реальной жизни, а не в кино. Великий режиссер «изголодался по конфликту между персонажами». Эйзенштейн, человек невероятно занятой (сам он в то время находился за границей, снимал фильмы в Мексике), попросил академика В. И. Смирнова подумать о том, каким образом в фильм можно ввести фигуры «совокупного рабочего» и «совокупного капиталиста». Ответ: в виде кинокомментария. Эйзенштейн придумал следующее: пространные семейные хроники (показывающие жизнь многих поколений), многовековая эволюция орудий труда, история мирового богатства, начиная от самых истоков (от «осевого времени» Древнего Египта до наших дней) будет прерываться комментариями, наподобие хоровых песен в античном театре. Он пометил: «присвоение богатства». В результате рождались истории, которые можно было рассказать языком кино. Многое в его рабочих тетрадях, в том числе эскизы будущих сцен (он намеревался снимать фильм по большей части в павильонах), ему самому напоминало о «Золоте Рейна» Рихарда Вагнера. Ответственный эксперт по финансам Рабоче-крестьянской инспекции, пытавшийся оценить стоимость проекта, пришел к выводу, что хронометраж фильма займет не менее 16 часов. История кино как эстафета Среди пометок, сделанных Кауфманом в блокноте формата октавы, есть обведенная красным запись: в документальном кино, как в эстафете, режиссер должен передать свою тему кинематографистам следующего поколения, а те, в свою очередь, передать ее приходящим им на смену. Социальные изменения могут занять до 600 лет; этим и должны руководствоваться документалисты. Необходимо, пишет Кауфман, задокументировать эволюцию человеческого рода. В музыке, продолжает он, музыкальная нотация и художественные качества веками передаются из поколения в поколение, так почему бы не стремиться к подобному в кино, «единственной подлинной науке»? ТЕЗИСНЫЕ ЗАМЕТКИ О СВЕТЕ № 3 ИКОНЫ ПРОЖЕКТОРА НА ВСЕМИРНЫХ ВЫСТАВКАХ ИЛЛЮМИНАЦИЯ ТОРГОВОГО ДОМА ГУМ СВЕЧЕНИЕ НА БОЛОТАХ СВЕТ В ДУШЕ ВЕЩЕЙ ТОВАРНЫЙ ФЕТИШ: ВСЕ ТОВАРЫ ЭТО ЗАКОЛДОВАННЫЕ ЛЮДИ Товарный фетиш против света икон С тех пор как люди продают лучшее из ими производимого, они, таинственным образом взаимодействуя друг с другом, прочерчивают на изготовляемых вещах невидимую надпись: ТОВАР. Надпись эта делается духовными иероглифами, письмом, изначально заряженным энергией. И любой товар освещается внутренним сиянием. В товаре теплится огонь – огонь живых и мертвых: всех тех, чье жизненное время содержится в этих вещах. В товарах удивительной красоты, предметах необычайной ценности, в вещах, которые мы можем купить и к которым порой привязаны сердцем, к свечению внутреннего огня прибавляется голос демона: «Сделано Мастером». Чем слабее внутреннее свечение, чем тише слышимый время от времени УБЕЖДАЮЩИЙ ГОЛОС, тем непреодолимей притяжение вещи. Ожерелье, изготовленное в Париже гениальным ювелиром Кардильяком, вызвавшее фурор, когда герцогиня вышла в нем в свет, не принесло своей владелице удачи. Алчный мастер был не в силах расстаться с созданными им КРАСИВЫМИ ВЕЩАМИ. Он убил герцогиню и спрятал драгоценный убор в тайнике. Свободно распоряжаться своими сокровищами он бы не смог, его бы сразу признали виновным в убийствах. i_174.jpg Илл. 168. Кадр из фильма «Кисмет»: один из ранних образцов искусственного интеллекта (из Бостона), элементы «Сцены для козлового крана» Катарины Гроссе (2019) Внутреннее свечение шедевра, спрятанного от посторонних глаз, быстро угасло. От того, что Кардильяк, не отрываясь, смотрел бы на чудесную вещь, она бы ярче не засияла. Чтобы ТОВАРНЫЙ ФЕТИШ, «ВНУТРЕННИЙ СВЕТ» проявился в отдельной вещи, в «ценном объекте», она должна поразить воображение многих, потенциально – всех людей. Изнутри товаров, и хороших, и плохих, доносится голос демона (в этом смысле Маркс ошибался, говоря о том, что товарный фетиш проявляется лишь в виде образа), демон нахваливает их и (если суммировать сказанное) обещает: «Вещь принадлежит только тебе, тот, кто ее сделал, обратно ее не получит». Плановая экономика таких обещаний не дает. На просторах России в XIX – начале XX века сияние товарного фетиша было заметно лишь в городах. В деревнях конкуренцию ему составляли иконы. Эти «ОКНА МИРОВОЙ ДУШИ» (WELTSEELE) в корне отвергают принцип оплаты по количеству и качеству труда, гул которого слышится из глубины товара: товары, – говорят иконы, – являются окнами ДУШИ СТОИМОСТИ (WERTSEELE). Разница всего в одной букве: L или R, однако она вполне может стать причиной фатальных споров, банкротств и даже гражданских войн. И даже вмешательство полиции тут не поможет. Запоздалое подтверждение теории денежной стоимости Маркса Не так давно трое молодых российских физиков и преподаватель из Германии основали стартап, занимавшийся ПЕРЕСТРАХОВКОЙ нового типа цифровой валюты, преемника биткоина. Идея проекта исходила от группы заинтересованных лиц в Португалии, скупавших ангольское золото. Поставленные перед компанией цели требовали сложных математических расчетов. Предполагалось, что компания будет стабильно существовать на протяжении веков и отмывать деньги из России и Кипра. Расчетные формулы молодым предпринимателям было проще вывести из марксистской теории стоимости, чем из практического опыта. Ведь, по сути, деньги невидимы. Даже в период расцвета Франкфуртской школы, сразу после возвращения ее ведущих теоретиков из американской эмиграции, было трудно переводить происходившее в обществе, социологию, в марксистскую форму. Куда проще не использовать центральные понятия марксизма, такие как МЕРТВЫЙ ТРУД, ОТЧУЖДЕНИЕ, ТОВАРНЫЙ ФЕТИШ, а обнаруживать их в реальной жизни, переименовывать и заново описывать. Многие ученые так и поступали. Товарный характер любви, теория и революция (Рассказ о 1923 годе) Невероятно, но именно любовь, упорядочивающая интимные связи, важнейшую составляющую нашей жизни, оказалась неподвластна капитализму, сказал один из западных гостей наркома Троцкого. Тот покачал головой. На заседании Политбюро такую тему не обсудить. Чтобы разобрать ее обстоятельно, нужно много времени. Западный гость сел на плетеный стул на кухне. Кухня соседствовала с телефонной станцией. Толстые стены Кремля не допускали перепланировок. Капитализм не обязательно связан с деньгами, продолжил западный гость. Он, писатель, относился к той категории людей, к которой Троцкий был вынужден прислушиваться; внимательно слушали его и семеро помощников Троцкого. Элементарная форма, как известно, это товар, – сказал гость. Он демонстрирует чуть ли не теологическую способность к превращениям. В мешке с зерном я вижу алмаз, который я на этот мешок обмениваю, часть дома, школы, участок леса, золото, я замечаю взгляд нищего и т. д. Почему любовные отношения должны быть чем‐то иным? В развитых индустриальных обществах обмен товарами подпитывается поисками счастья. Однако в случае товаров любви и ненависти есть условие: товарами можно торговать только тайно, например за черным занавесом (или под столом). Через 15 минут начиналось собрание наркомов этажом ниже. Троцкий ответил: последнее, «за черным занавесом», – это про Россию. В открытую между полами обмена не происходит. Они сосуществуют, но относятся друг к другу враждебно и с подозрением, в этом мировая проблема. Эта проблема требует безотлагательного вмешательства, – продолжал западный гость. Он хотел было пуститься в пространные рассуждения, но его прервали, время вышло. Вот и здесь, в центре власти, никому не хватает времени, чтобы спокойно, не торопясь выслушать другого и тщательно обдумать сказанное им. Непробиваемая стена между полами препятствовала прогрессу в России на протяжении 400 лет. Советская власть унаследовала проблему, не вникнуть в эту проблему и не проанализировать ее – халатность, тем более что уже есть теория, с помощью которой можно произвести анализ. – Марксистская теория? – Именно она. – В психоаналитической интерпретации? – К этому дело и идет. Теории тоже имеют товарный характер, их элементарная форма – метаморфоза. – За черным занавесом?