На улице Паула протянула Ренко визитку Кассинена. Она не пошла сразу к машине, а вышла из тени здания, как будто после этой встречи ей нужен был свет. Между лего-зданий дул тёплый морской ветер. – Грёбаный расхититель гробниц, – вырвалось у неё. Некоторое время Паула стояла, глядя на залив. – Как ни странно, в его словах есть логика, – заметил Ренко. – И её больше, чем было до сих пор в этом деле. 17 Бывший мидовский чиновник Пертти Карвонен сидел на палубе десятиметровой яхты у причала Мустиккамаа. Завидев Хартикайнена, он поднялся и радостно помахал рукой. – Ворота открыты! Хартикайнен вошёл через сетчатые ворота на пирс, и его тут же кольнула зависть. Арья не хотела лодку, а после развода у Хартикайнена уже не хватало на неё денег. Карвонен был пенсионером, старше него лет на десять. Они дружили семьями уже пятнадцать лет, с тех времён, когда дети были поменьше, а жёны – поласковее. Потом Арья охладела к Хартикайнену, а как протекала семейная жизнь у Карвоненов, он не интересовался. По мере взросления детей они общались всё меньше, а с тех пор, как Арья ушла с госслужбы в бизнес, перестали видеться вовсе. – Погодка хороша! – заметил Карвонен, в то время как Хартикайнен со знанием дела рассматривал яхту. – Для морской прогулки в самый раз. Когда приобрёл? – Прошлым летом. Мужику на пенсии тоже нужны игрушки. – Жена довольна? – У жены сад, у меня лодка. Так и живём. Виски? – Нет, спасибо, – ответил Хартикайнен и поднялся по трапу на палубу. Карвонен спустился в каюту и вернулся с банкой колы, в то время как Хартикайнен осторожно пробирался на корму. – Здорово, что позвонил, пусть и по рабочему вопросу, – сказал Карвонен. – Как поживает Арья? – Мы развелись. Не знал? – Нет. Сочувствую. – Да не переживай. Карвонен смущённо отпил из своего стакана. Солнце обжигало Хартикайнену лысеющую макушку. На палубе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, но упоминание о разводе, казалось, несколько охладило атмосферу. – Ну так вот, я по поводу Лехмусоя, – перешёл к делу Хартикайнен. – Так, – по лицу Карвонена стало ясно: он рад, что Хартикайнен не стал вдаваться в подробности об Арье. – В 1998-м на «Лехмус» подали заявление в связи с нецелевым расходованием средств. Я сейчас проверил – расследование даже толком не началось. Заявление подал я, собственной персоной, – не без гордости добавил Карвонен. – Но Лехмусоя выкрутился. – Выкрутился? – Настоял на том, что это была ошибка в бухгалтерии, и такое объяснение устроило всех наверху. Но если бы спросили меня, то я бы ответил: ферма куплена на деньги финского государства. И наверняка не только она. – Что за ферма? – Точно, ты же не знаешь предысторию. Стоит начать издалека. Разумеется, тебе известно, что Ханнес Лехмусоя занимался бизнесом ещё в восьмидесятые. Земляные работы, аренда контейнеров, строительство… – И пара сомнительных делишек… – Совершенно верно, пара сомнительных делишек. Но не прошло и десяти лет, как мелкий предприниматель возглавил большой концерн. Возникает вопрос: что произошло? – И что же? – Война. – Какая война? Восьмидесятые… Афганистан? Карвонен загадочно улыбнулся и снова принял самодовольный вид – предположение Хартикайнена показалось ему наивным. – Нет, Намибия. Затяжная гражданская война, которая завершилась лишь в 1988-м, с выводом южноафриканских войск. А что происходит всякий раз, когда войны заканчиваются? – вопрос явно был риторическим, так что Хартикайнен даже не пытался ответить. – Начинается восстановление. К тому же Намибия ещё пару лет после этого шла к независимости. А такая обстановка открывает простор для всяческих балаболов. – Таких, как Ханнес Лехмусоя? – Бинго! – воскликнул Карвонен. Сначала «Лехмус» включился в портовое строительство в Уолфиш-Бей, потом в проекты по развитию. Один коллега Карвонена как-то летал в Намибию, чтобы ознакомиться с деятельностью финских компаний, и Лехмусоя принял его на своей ферме. Вернувшись в Финляндию, коллега навёл справки и выяснил, что участок имеет отношение к какому-то проекту с государственным финансированием. – И проект этот совершенно не подразумевал, что новоявленный патрон будет использовать участок как собственные угодья, – сказал Карвонен. – И при этом Ханнесу удалось отвертеться? – Да. У него был отличный юрист. – Это совершенно не вяжется с образом Ханнеса Лехмусоя из некролога, – заметил Хартикайнен. – Просто он увёз свою жадность в другую страну. А что – весьма ходовой экспортный продукт! – Неплохо подсуетился, – заметил Хартикайнен и зажмурился – солнце било в глаза, отражаясь от иллюминатора соседней яхты. Он полез за тёмными очками, но карман оказался пуст – очки Ray-Ban в чехле лежали на столе. – Финн никогда не заметит подвоха от соотечественника, – произнёс Карвонен. – Я не устану это повторять. 18 Паула заглушила машину и теперь тишину нарушал лишь нескончаемый монолог Ренко – на сей раз посвященный концептуальному искусству. За короткую поездку он успел провести параллель между контейнером Паавали Кассинена и писсуаром Марселя Дюшана[14]. – А ты какое искусство предпочитаешь? У тебя есть любимое произведение? – полюбопытствовал Ренко, выходя из машины. Паула вспомнила «Звёздную ночь» Ван Гога, которую видела в Музее современного искусства в Нью-Йорке. На тот момент она не знала о художнике ничего, кроме имени, но, увидев знакомую картину, чуть не расплакалась, сама не понимая отчего. Полотно словно вышло из рамы или, точнее, на какой-то момент проникло в её естество. Сейчас репродукция «Звёздной ночи» висела у неё на стене, но уже так не будоражила. Максимум – вызывала грустное воспоминание о переживании, которое больше не повторилось. Паула попыталась взглянуть на окружающий пейзаж глазами Ван Гога. Увидела следы кисти в высокой траве, иссохшей и пожелтевшей уже в разгар лета. Вверху полотна широкими мазками – палящее солнце. Здесь к жёлтому примешивались тонкие оранжевые линии. За сетчатым забором синели штабеля контейнеров, придавая пейзажу оттенок нереальности. – Ну, не каждый обязан быть ценителем искусства, – голос Ренко, как показалось Пауле, прозвучал снисходительно. Ивовые ветви прорастали через рабицу. К забору был прикреплён синий баннер, который наверняка надувался на сильном ветру. На баннере большими белыми буквами было написано: Basswood[15]. To же слово красовалось и на многих контейнерах. Вдали за складской территорией виднелась стройплощадка с подъёмным краном, похожим на аиста, который несёт младенца в бетонной люльке в светлое будущее. – Смотри-ка, и здесь люди работают, – пробормотал Ренко, тоже заметивший стройку. Ворота были открыты. Возле будки охранника курил Лаури Аро. Рядом стояла миниатюрная женщина – они о чём-то беседовали в облаке табачного дыма. Потом женщина кивнула в направлении полицейских, и Аро бросил недокуренную сигарету в траву. Шагнув было в направлении Паулы и Ренко, он вернулся и затушил окурок ботинком. Паула с напарником стояли, одинаково прикрыв глаза от солнца. – Что здесь делает Аро? – удивился Ренко. – Хочет услышать наши вопросы. И особенно – ответы на них. – Зачем? – Он же юрист. Аро подошёл и протянул руку, но вспомнил, что знакомство состоялось ещё вчера. Теперь он смотрел на свою ладонь так, словно она повинна в неуместном жесте. – Надеюсь, моё присутствие никому не помешает. Я обязан быть в курсе всего, что имеет отношение к концерну, – пояснил Аро. – Скажите сразу, если хотите переговорить с госпожой Каакко наедине.