– Вот как, – Аро ещё более растерялся, но вдруг его лицо просветлело. – Вы говорите, это было начало нулевых? Паула кивнула, и Аро, по всей видимости, испытал облегчение. – В таком случае не мог ли это оказаться мой отец Вейкко? В те времена он ещё работал на Ханнеса. Выражение «работал на Ханнеса» прозвучало странно – словно речь шла не о международном концерне, а о какой-то мелкой конторе. – Вы похожи? – Говорят, что в свои сорок я – вылитый тридцатилетний отец, – ответил Аро, к которому вернулась самоуверенность. – Значит, Вейкко Аро. Его легко найти? – Не знаю. Мы почти не общаемся. – Почему? – спросила Паула с нажимом, которого на самом деле хотела избежать. Аро бросил на неё тяжёлый взгляд и пожал плечами. Паула знаком показала Ренко – пора идти. – Вы опознали тело? – Аро постарался, чтобы его тон звучал примирительно. – Да. И скоро об этом объявим. Казалось, Аро такой ответ не устроил, и он еле сдерживается, чтобы не начать дальнейшие расспросы. Паула села в машину и торопливо завела её, чтобы скорее включился кондиционер. – Я не знала, что ты ходишь на скачки, – сказала она, разворачивая «Сааб» на узкой дороге. – Не был на ипподроме никогда в жизни, – ответил Ренко. – Почему ты не спросила Аро о завещании и ферме? Уж наверняка корпоративный юрист должен знать, на кого она записана. – Всему своё время. Пока не хотелось бы раскрывать всё, что нам известно. – Что там в галерее? – Прекрасные фотографии. И кое-что очень интересное в самой дальней комнате. – Что же? – Фото Раухи Калондо с неизвестным младенцем. 9 Сами достал из кухонного холодильника свой обед. Открыв лоток, он улыбнулся: Йоонас украсил макароны сердечком из кетчупа. Это выглядело по-детски трогательно. Он поставил контейнер в микроволновку на полторы минуты и открыл минералку. В первый же день работы в убойном отделе Хартикайнен прозвал его Медведем. Прозвище тут же стало общеупотребительным – и казалось естественным, ведь раньше он служил в одноимённом подразделении. Сами никак не мог объяснить новым коллегам, что не желает носить прозвище, которым обычно называют больших волосатых геев. Но именно таковым он и был. Прозвище осталось, и вскоре Сами к нему привык. Йоонаса это лишь смешило – впрочем, его смешило всё на свете. Не полюбить его было невозможно. Прозвенела микроволновка. Медведь осторожно вынул горячий контейнер и поставил его на стол, затем достал из сушилки вилку. Горячий кетчуп растёкся. Разумеется, не надо было класть его в блюдо, которое предстояло разогревать, но говорить об этом Йоонасу Медведь не собирался. Сердечко согревало его сильнее, чем расстраивал кетчуп, совсем потерявший вкус. Порция оказалась маленькой – не прошло и часа, как Медведь снова проголодался. К счастью, в ящике стола завалялась шоколадка. И – опять же, к счастью – в отделе отсутствовал Ренко. Медведя в прямом смысле слова утомляла его болтовня. Ренко не замечал, что, как правило, говорит один и по большей части сам с собой. С другой стороны, это было не так уж и плохо – когда другие рассказывали о семейных делах, Медведь обычно помалкивал. Он не сомневался, что никто из ближайших коллег не станет предвзято относиться к нему из-за сексуальной ориентации, но не хотел рисковать, чтобы всю карьеру не проходить с отметиной. Ему повезло, что Паула также не любила распространяться о своей жизни и, по всей видимости, понимала молчание Медведя – хоть и не могла знать причины. Медведь отпил полбутылки минералки и убрал её в холодильник. Затем вымыл контейнер, крышку и вилку, а заодно и стоявшую на столе кружку из-под кофе. Это была старая кружка Хартикайнена с шутливой надписью «Когда Бог сотворил человека…». Окончание фразы отсутствовало. – Не стоило, – сказал Хартикайнен, неслышно вошедший на кухню. Медведь хмыкнул и закрыл кран. Хартикайнен взял только что вымытую кружку. – Погоди, – остановил он Медведя, собравшегося уходить. – Не удалось ли выяснить, куда жертва пошла с Рыночной площади? Медведь покачал головой. На площади Рауха Калондо смешалась с толпой, и на записях её было больше не различить. – Ферма, подаренная Калондо, принадлежит фонду «Лехмус», – сказал Хартикайнен, положив себе ложку кофе. – Будешь? – Нет, спасибо, – Медведь со вздохом вернулся за стол – Хартикайнен явно хотел поразмышлять вслух. – Я не нашёл подтверждения тому, что ферма принадлежала фонду пятнадцать лет назад. Но бьюсь об заклад, она-таки принадлежала, и Ханнес заведомо ввёл Калондо в заблуждение. Он не мог никому передать то, чем не владеет, – сказал Хартикайнен. – И свидетелей того, что он договаривался с Раухой, нет. А это значит, что Лехмусоя написал завещание, только чтобы отделаться от неё. – А не обнаружилась ли Калондо в списке звонков Юханы? – Пока нет. Тут много возни, и пока я успел дойти только до начала июня. Господин директор постоянно висит на телефоне, к тому же у него целых два номера. Чайник закипел. Хартикайнен плеснул себе столько кипятка, что места для молока уже не осталось. Заметив это, он чертыхнулся и отлил немного кофе в раковину. – Молока нет, – заметил Медведь, когда Хартикайнен полез в холодильник. – Утром закончилось. Хартикайнен долил в кружку холодной воды и сел за стол. Попробовав кофе, он поморщился, как избалованный ребёнок. – Я тут подумал: раз у тебя появилось время, давай поделим телефонные задачи. Ведь история с камерами, по всей видимости, пока буксует. Завтра, когда начнётся рабочая неделя, записей наверняка будет больше. Медведю не понравилось то, как Хартикайнен обрисовал проблему. Он знал, что коллега ненавидит рутину и терпеть не может сидеть за компьютером. Не исключено, что едва он успел начать работать с телефонами, как ему тут же надоело. С другой стороны, Хартикайнен был прав насчёт камер, а Паула говорила, что Медведь может помочь просмотреть данные мобильной связи. – Понятно. Возьму на себя юриста. – Лаури Аро? Я только сейчас сообразил, что именно с него стоило начать. Ясное дело – всё, что касается договоров, проходит через него. – Вот поэтому-то я его и возьму. Хартикайнен вылил кофе в раковину. Он явно был чем-то недоволен, хотя сам попросил Медведя о помощи. – Код Намибии +264! – крикнул Хартикайнен вдогонку уходящему Медведю. – Знаю, – ответил Медведь. Это была неправда, и он сам не понял, зачем соврал. Просто так действовал на него Хартикайнен. Едва Медведь открыл файл со звонками Лаури Аро, как Хартикайнен снова подсел к нему. – Ты начал с утра пятницы, отлично. Похоже, в полдевятого он звонил Ринне. Потом, почти в десять, Юхане – как и говорил, – Хартикайнен заглядывал в монитор через плечо Медведя. Медведь недоумевал: как две пары глаз, изучающие один и тот же список, могут ускорить расследование? Но промолчал – и лишь отодвинулся от Хартикайнена. В рабочее время Аро много звонил не только по Финляндии, но и за рубеж, но по вечерам и в выходные набирал в основном два номера: Май Ринне и Юханы Лехмусоя. Ринне он иногда звонил и по ночам. – А эта Ринне – прямо огонь! – сказал Хартикайнен. – По крайней мере на фото. – Вот, – Медведь ткнул пальцем в монитор. В начале июня Лаури Аро получил сообщение из Намибии. Хартикайнен издал возглас ликования и ринулся к своему столу, но не успел добраться до телефона – Медведь уже звонил. – Абонент недоступен. – Я разберусь, – сказал Хартикайнен. Медведь спокойно выслушал, как Хартикайнен хвастается находкой перед Паулой, после чего проверил, с кем Лаури общался дальше.