– Ты же призналась. – В том, что проклинаю насильника. А ты на что рассчитывал? Теперь мне становится стыдно по-настоящему. – Прости, Злата. Сам не знаю, что тогда нашло. – Ишь ты! Контузия тебе на пользу. Человеком стал. – А тогда? – Животным! Она замечает оторванную бретель фартука, пытается скрепить ее булавкой и сокрушается: – Шить в поездке нельзя – плохая примета. – Разбитый стакан – на счастье. – Ага! Хочешь, с тобой поделюсь? Я опускаю взгляд, смотрю на свои ноги. Вновь накатывает возмущение: – С киллером, не по адресу. А за что мою мать? Ампутацией напугала, миллион на протез взяла. – Я бежала от Руслана Краско. Нужны были деньги, а в тайнике пусто. – Но не таким же способом. Моя мать могла остаться без квартиры! – Я думала, все накопления у тебя. Расплатишься. – Думала она. – И ты подумай, чей ребенок? Я ошарашен. Перед глазами строчка из рассказа Чеха с вариантами: Шмель, Кит и святой дух. Смотрю на ее живот и тихо спрашиваю: – Чей? – Мой! После громкого возгласа мне в глаза Злата отворачивается. Ее плечи вздрагивают, она плачет и причитает: – Как рожу, продам мальчика бездетным. За миллион. И верну тебе деньги. Из всех слов я слышу одно, и абстрактная картинка материализуется в конкретное: – Мальчика? – Недавно сделала УЗИ. – И там видно? – Показать? Я смущаюсь. Злата вытирает слезу и показывает в телефоне. Я плохо понимаю, где что. То ли из-за качества снимка, или из-за влаги в глазах. – Когда срок? – В Новый год. Пока работаю сколько смогу. – Новый год, – шепчут мои губы. Отчего-то вспоминается, что в Новый год принято загадывать желание. Что я загадывал на этот год? Не помню. Уж точно не про войну, не про геройство и не про потерю друзей. И вряд ли про ребенка. Возможно, я мечтал о Злате. Даже это не сбылось. Нельзя же считать мечтой насилие на грязном полу. Зато я точно знаю, что загадаю в наступающий Новый год. И не только я, таких желаний будут миллионы. Сбудутся ли? Постепенно доходит смысл других слов Златы. Волосы дыбом: – Ты продашь сына? Злата заламывает руки: – Не знаю. Я ничего не знаю! – Это не только твой сын, а сын Шмеля, – убеждаю я. – У вас же с ним по любви. Сын его! Назови пацана Денисом. Вспомни, какой он был. Всюду первый, всегда смелый. Денис герой! Он останется не только в нашей памяти, но и… Моя рука невольно поднимается к животу. Злата закрывает лицо салфеткой. Я не знаю, как еще ее отговорить и бормочу: – Забудь про долг. Мне не нужны деньги. Я буду помогать, только не делай этого, не отдавай… Дверь в служебное купе открывается, пассажиры просят чай. Злата вытирает лицо, поправляет скрепленную булавкой лямку фартука, достает дрожащие в подстаканниках стаканы и принимается за обычную работу. Я сижу в ее купе, уперев голову в ладони, и смотрю в темноту под веками. Что теперь? «Не знаю», – сказала Злата. Я тоже ничего не знаю. На вокзале Симферополя Злата старается улыбаться пассажирам, те благодарят и уходят под дружный перестук чемоданных колесиков. Мы остаемся вдвоем у вагона. Спасительного окна с меняющейся картинкой нет, мы смотрим под ноги. Так проще, чем глаза в глаза. – Моим не говори про это, – просит Злата, оглаживая живот. Я вынимаю из ее кармана телефон и набираю свой номер. Следует звонок, ее номер высвечивается у меня на дисплее. Я обновляю старый контакт Златы Солнцевой. – Не скажу. Если будешь отвечать мне. – Прости, что я так с твоей мамой. – Прости, что я так с тобой. Я хочу обнять Злату, но не решаюсь. Томительная пауза. Злата отворачивается, я незаметно фотографирую ее. В профиль живот под тугой формой очень заметен. Перрон пустеет, проводница демонстрирует озабоченность: – В вагоне надо прибраться. И полежать, если получится. Ноги затекают. Скоро обратный рейс. Злата возвращается в вагон. Я дожидаюсь, пока раздвинутся шторки в служебном купе, киваю печальным глазам, которые когда-то манили озорством, и ухожу. Мне надо крепко подумать. Одному. С больной головой это сложно. А рядом с беременной женщиной, вынашивающей сына погибшего друга – невозможно. А может и не его ребенка, а… Я же говорю – голова кругом! Одно ясно – Злата не посылала ко мне киллера. Тогда кто? Нашим местным дельцам, Лупику или Рацкому, такие сложности не по зубам. Они юлят и приспосабливаются, а когда получают отпор сильного, отыгрываются на слабых. Бывший зэк Пуля приехал из Ростова-на-Дону. Там сейчас находится Руслан Краско. Киллер появился после моего звонка сослуживцу. Русик услышал мой голос и узнал, что я выжил. С тех пор контактов со мной избегал. Если Русик предатель, то свидетель ему не нужен. Лучше устранить, чем опасаться разоблачения. Тем более, деньги для этого имеются. Кстати, о деньгах. Теперь я знаю, что Русик приезжал в Дальск. Однако про наш тайник в ретро-паровозе он не знал. Или ему Шмель проболтался? Перед гибелью Шмель больше общался с Русиком, чем со старыми друзьями. Любил подсчитывать заработанные деньги. Получается, что Русик мог узнать про общие накопления и опустошить тайник. Предательство Русика, кража из тайника – пока лишь мои догадки. Ответы я могу получить только при личной встрече. Обратный рейс «Таврии» проходит через Ростов-на-Дону, но я выбираю другой поезд. Женщин нужно оберегать от мужских разборок. Я по-прежнему цель для предателя. Один раз у киллера не получилось, но это не значит, что не будет других попыток. 43 Из поезда по пути в Ростов-на-Дону я звоню Алене в Луганск. Успеваю сказать: – Здравствуй, Алена. И слышу в трубке грозный окрик: – Глаза разуй! Чуть в стекло не врезалась. Тут сто квадратов! Я понимаю, завцехом Алена Анатольевна командует на работе. Она оправдывается: