Шмель приказывает в телефон: – Эй! Куда ты суешь? Как она ответит? Освободи ей рот, у девки есть дырочка получше! – А можно? – переспрашивает тот, что с пистолетом. – Нужно. И пожестче! «Пожестче»! – это указание Шмель озвучил по телефону, когда я прятался под лестницей. Он еще тогда принял решение не останавливаться ни перед чем, хотя передо мной изображал раскаявшегося друга. Бандит-крепыш с радостью разрывает пуловер на груди Маши. Я слышу ее крик и сам кричу в телефон: – Не трогай ее! Прекрати! Я здесь! – Контуженый у меня, – объясняет Шмель киллерам. – Но вы продолжайте, пока он не выполнит мои условия. Крепыш бьет Машу, чтобы не сопротивлялась, и валит ее поперек кресла животом на сиденье. Я разъярен, но беспомощен. Тычу стволом в сторону друга-предателя: – Что тебе надо? – Положи пистолет. – Шмель указывает на стол. – Прикажи отпустить Машу. Шмель не спешит с ответом. Мы оба смотрим на дисплей телефона. Один бандит зажимает ногами голову девушки и снимает то, что делает другой. А крепыш сдирает с девушки джинсы до колен и с гадким рыком хлопает по обнаженной попе. – Сначала ты положишь пистолет! – требует Шмель. Я не в силах смотреть на издевательство и кладу пистолет на столик. – И второй ствол тоже. Я подчиняюсь и достаю из-за пояса пистолет Шмеля. На столике два пистолета, я обезоружен, но Шмель недоволен: – Сбрось их. Я сталкиваю пистолеты на пол. А бандит тем временем полностью сдергивает машины джинсы, словно получил ту же команду. Маша дергает голыми ногами визжит от страха, что лишь раззадоривает распоясавшихся насильников. – Прикажи отпустить ее! – требую я. – Хотя бы с ней по-людски! Шмель меланхолично глотает коньяк из бутылки и указывает на оружие под моими ногами: – Оттолкни подальше. Я в отчаянии пинаю один пистолет, замахиваюсь ботинком на другой… И краем глаза замечаю рывок Шмеля с поднятой в руке бутылкой. Защититься не успеваю. Удар! Комната опрокидывается. Оглушительная кровавая вспышка в моей голове поглощается безмолвной черной дырой. 48 Я слышу надрывный голос: «Прицел шесть – сорок. Угломер тридцать один – двадцать. Огонь! Выстрел!» Вжимаю голову, открываю рот, пытаюсь зажать уши, но руки не слушаются. Дергаюсь – бесполезно. Я ранен? Наваливается слабость. Вместо оглушительного хлопка мины мозг сверлит пронзительный голос: «Я русский, и мне повезло. Я русский, всему миру назло». Разлепляю веки, двигаю глазами. Под щекой паркетная доска с идеальными узорами деревянной текстуры. Я не в окопе, не в блиндаже и не в раздолбанной снарядами хате. Я лежу на полу в теплом доме и бормочу боевые команды. Пытаюсь приподняться – не получается. Руки стянуты за спиной, а ноги на щиколотках обмотаны скотчем. Под носом мой телефон орет популярную песню «Я русский!». Чьи-то руки тянут меня вверх и толкают в сторону. Это Шмель. Я шлепаюсь как куль в угол дивана. Шмель поднимает телефон и выключает звук. Наклоняет голову, заглядывает мне в глаза. – Очухался? Растолкать оглушенного Контуженого еще та задачка. Хорошо, что у тебя плейлист духоподъемный. Шмель кривится в улыбке и садится на противоположный край дивана. Между нами пара метров и низкий столик с выпивкой. Я узнаю комнату. Мы в доме Шмеля, куда я пробрался, чтобы разоблачить предателя. В моих руках было оружие, я диктовал условия и решал, что делать, а сейчас мои руки и ноги смотаны скотчем, а в голове горький туман. Морщусь, пытаюсь вспомнить, как оказался в беспомощном положении. Затуманенное сознание выдает абсурдную картинку: Шмель превращается в огромного летящего шмеля, больно жалит меня в голову, сбивает с ног, и я отключаюсь. Часто моргаю и трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. Передо мной Шмель. Он без крыльев, с руками, ногами, наглыми глазами, а вместо жала у него заклеенный нос. Я ворочаюсь, сажусь вертикально, ожидаю боль в голове. Терпимо. На столике пузатая бутылка текилы и почему-то коньячные бокалы. Под рукой Шмеля пистолет, другой торчит у него из-за пояса. Кажется, это мой. Мы поменялись ролями. Шмель замечает мое внимание к оружию. – Ты идеалист, Контуженый. Сейчас время воинов. Обмани, стреляй первым – иначе сам поймаешь пулю. А если стреляешь, не промахивайся! – Он кивает на пробитую картину под открытым сейфом. Рядом на полу пачки купюр. Шмель наливает текилу янтарного цвета в широкие бокалы. Один двигает ко мне и усмехается, словно только что заметил мою беспомощность. Я постепенно вспоминаю наш разговор и демонстрирую скованные плечи: – Я тебя не связывал. – Я же говорю, ты идеалист, вымирающий вид. Шмель глотает текилу и ворчит: – По вкусу, как самогонка, а стоит… О какой ерунде он болтает. Я упираюсь в бывшего друга ненавидящим взглядом. – Ты предал нас, Шмель. Раненного вэсэушника пожалел, а наших ребят в расход. Он отмахивается: – Не смотри на меня так! Тот раненый укр ничем на тебя не похож. Я думал, он сдох. Полез по карманам в поисках ценного, а там только дешевенький мобильник. И тут он открывает глаза. Мне кричат – добивай! Я очередь в землю. Звякнул с его телефона себе и сунул ему в руку. Знаешь, зачем? Чтобы троллить его? Хрена лысого! Рассчитывал потом срубить денег за спасение. – Расчет оправдался? – За спасение украинцев СБУ не платит, только за убийство наших русских. – Убивать легче, особенно чужими руками. – Контуженый, не дави на совесть, не по адресу. На гражданке я терпел Лупика с его барскими замашками, а на войне дозрел, что не буду слугой никому. Сам стану хозяином! И гребаная автомойка на паях с дружками меня не устраивает. Появился другой вариант. Решительный шаг – и я хозяин завода! Один! – Ты меня не добил, чтобы еще раз похвастаться? Шмель тычет пальцем в мой телефон. Включается прежняя песня «Я русский». Мы слушаем припев, и Шмель выключает. – Я тоже русский и иду до конца, – комментирует он. – Не льсти себе. Ты мразь и предатель. Его кулак сжимается, желваки двигаются, глаза превращаются в щели амбразур. – Я новый русский, тот, кто будет на коне после этой войны. Не в могиле, не на костылях с медалькой, а живым, в комфорте и с прибыльным заводом! – Он поднимает с пола медаль «За отвагу». – И с наградой, кстати, тоже. Заслужил, пригодится. Я помню, как бросил медаль в Шмеля. Она шлепнулась на чистый пол, а сейчас там разбитая бутылка из-под коньяка. Шмель пил из этой бутылки, я смотрел в телефон, а потом он замахнулся и… В голове вспышка. На этот раз не от боли, а от прояснения памяти. Я вспоминаю самое ужасное. Не подлый удар по голове, а тот кошмар, что видел перед этим на дисплее. Я вскакиваю: – Что с Машей? – Машка в надежных руках. Ее тело, руки, ноги и всё, что между ними, – ухмыляется Шмель. – Я же выполнил условие. Отпусти ее! – Сядь! А то грохнешься. Шмель подходит, пихает меня, я шлепаюсь на диван. Он сует мне бутылку в зубы. – Выпей, полегчает. Я делаю большой глоток и отворачиваюсь. Шмель плещет мне в лицо текилой и веселится: