Вот сейчас бы мы написали, как провели лето. Читай, дорогой учитель, только запасись валидолом. За спиной не лето, а новая жизнь на границе смерти. Спохватываюсь: не мы, только я. Новая жизнь стала последней для моих друзей. Без матерных слов мое сочинение не получится, хорошей оценки всё равно не видать. Вжимаю голову под взглядом Павла Петровича. Антона со мной нет и немой упрек читается в глазах его отца. Я оправдываюсь, как опоздавший ученик: – Только приехал. После ранения отпустили. Павел Петрович освобождает проход, я захожу в квартиру. Меня встречает Анна Николаевна, мама Златы и Антона. В первый момент женщина шокирована: – Это ты, Никита? Я смотрюсь в дверцу зеркального шкафа. Осунулся, щетина, белесые волосы на висках, а глаза взрослые, чужие. Это не прежний Никита Данилин, это новый человек – Контуженый. Анна Николаевна спохватывается. Она воспитательница детского сада и говорит четкими инструкциями: – Проходи, Никита. Садись. На стул садись, за стол. Я принесу воды. Пей. Я выпиваю целый стакан, жду, верчу головой, прислушиваюсь. Злата не появляется. Спрашиваю: – Злата в рейсе? – Наша Злата уволилась. И уехала с вещами. – Куда? – Отсюда. Как устроится, позвонит. Новость шокирует. Дениса нет, Антона нет, а я Злате не нужен. Она так и сказала – забудь! И не дала шанс оправдаться. Горькая правда гложет изнутри и добавляет боли. Я верчу в руке пустой стакан и концентрирую на нем раздражение. – Как это… Как это произошло? – спрашивает Павел Петрович. Опускаю руку между колен, чтобы не грохнуть стакан о стену. После долгой паузы отвечаю: – Взрыв. Прилетело по нам. Меня отбросило и контузило. Ничего не помню. – Ты видел его? Видел Антона мертвым? – выдавливает Анна Николаевна. – Я очнулся в больнице. Взрыв был мощный. Сказали, что я единственный выживший. Лучше бы я не произносил, что выжил только один. На бледном лице Анны Николаевны появляются красные пятна. Она требует: – Ты же командир, Данилин. Воспитатели отвечают за жизнь детей, а командиры за жизнь бойцов. Ты в ответе за жизнь нашего сына! Что сказать на правильные слова? Лихой вояка Вепрь на упреки отвечал просто. Он кричал: «это война, бля, а не детский сад!» Я повторяю только без крика. И только первую часть без мата: – Это война. – И добавляю, понурив голову: – Простите. – Будь проклята эта война! – срывается Анна Николаевна. – Зачем мы туда полезли? Жили бы, как раньше. Ведь хорошо же было! Она закрывает лицо и плачет. Ее плечи трясутся от рыданий. Она не может совладать с нервами и уходит в спальню. Павел Петрович горбится. Вздыхает и молчит. Он родом из Таганрога. Там родился писатель Антон Павлович Чехов. Учитель литературы назвал сына Антоном в тайной надежде, что его Антон Павлович, станет новым Чеховым. Антон стал просто Чехом. А теперь и Чеха не стало. Я поднимаюсь, прихватываю стакан. Меня не провожают. Выхожу из подъезда и со всей дури швыряю стакан в стену дома. Сломанные ребра отзываются острой болью, но хлопок из стеклянных брызг чуть усмиряет шум в голове. Плетусь домой в соседний подъезд. Поднимаюсь пешком на пятый этаж. Как же много ступенек, раньше я их не замечал. Перед родной дверью восстанавливаю дыхание, пульс все равно бешенный. Жму на звонок. Шаги, поворот замка и – шокированная счастьем мама. Мама обнимает меня, трогает, словно не доверяет зрению, плачет и радуется. Ее слезы вбирает камуфляжная форма. Она ведет меня за руку, как маленького, боится потерять. И не знает, куда. На кухне на стене икона. В спальне на ее тумбочке тоже. Раньше икон в доме не было. Раньше дома был я и не было войны. Первое волнение проходит. Мама суетится, не знает, чем угодить, кормит и причитает: – Как про Антона Солнцева сообщили, у меня сердце остановилось. Но я верила, что ты жив. Ведь ничего неизвестно, и я верила. Потом Злата пришла и сказала, что ты в больнице. Какое счастье! Злата все-таки выполнила мою просьбу. Может, между нами, не все потеряно. – Почему ты сразу мне не позвонил? – отчитывает мама. Не рассказывать же ей про контузию и потерю памяти. Есть оправдание попроще: – У меня телефон разбился. Только номер Златы был записан. – Злата рассказала про тебя. Мы поплакали, нога все-таки. Но главное, что живой! Жив мой сынок, и скоро вернется. – Мам, у меня не нога, а плечо сломано. И несколько ребер. Показываю подвязанную левую руку. Про голову молчу. Надеюсь, что туман в мозгах когда-нибудь рассеется. – И правда. – Мать охает, обходит меня, рассматривает мои ноги. – Ноги на месте. – Конечно, мама! Левую зацепило осколком. Зашили и все! – А Злата сказала, что тебе нужен протез. – Мать напрягает память, вспоминая разговор: – Никита не звонит, чтобы вас не расстраивать. А на самом деле протез ему нужен срочно. Так она и сказала. – Ерунда! Я такого не мог сказать. Видишь? Мать растеряна. Признается: – А я взяла кредит. Миллион рублей. Всё отдала Злате на протез. Она уехала к тебе. Ты вернулся один? Я поражен: – Мама, кто тебе дал миллион? Она достает бумаги. Договор с конторой «Быстрокредит». Один миллион рублей на шесть месяцев под восемьдесят процентов годовых! И под залог нашей квартиры! – Ты заложила квартиру? – Иначе денег не давали. Думала, ты приедешь, мы что-нибудь придумаем. Главное, чтобы ходил. – Я хожу! Смотри! Встаю из-за стола и хожу по комнате, словно это что-то изменит. Мама по-прежнему в недоумении: – Злата взяла деньги для тебя. Что она сказала? – Она ко мне не приезжала. – Где же она? Пусть вернет деньги. – Зачем она вообще их брала! У нас же есть общие с ребятами. Я ничего не понимаю. Есть общие деньги от ЧВК, которые получала за нас троих Злата. Наши немалые зарплаты и премии за победы – этого на любой протез хватит. А за ранение я получу большую страховку. – Я разберусь, – обещаю маме и выпиваю обезболивающее. Нахожу в своей комнате ключ от паровозной будки и ухожу из дома. – Ты куда? Ты скоро? – волнуется мама. Я иду к паровозу-памятнику «Победа» с красной звездой и красными колесами. Открываю будку машиниста. Внутри все по-прежнему. Поднимаю сиденье, проверяю тайник. В ящике пусто! Я точно знаю, что Злата складывала сюда общие деньги. Шмель часто говорил об этом и даже подсчитывал сумму. Я заглядываю под другое сиденье, просовываю руку в шуровочное отверстие паровозной топки, обшариваю все щели и ниши. Денег нет.