Полковник Гущин глянул на Макара. Тот был взволнован — словно его внезапно осенило, он вспомнил… — Прямое его значение касается астрономии, — продолжал Макар. — Но ведь есть и другое — образное: коридор затмений — когда шаг за шагом затмевается разум, путается сознание, искажается реальность. Призрачный коридор, из которого так трудно выбраться, а может, и выхода уже нет… На психику Евы шло агрессивное, целенаправленное внешнее воздействие. Ее сумасшедшие идеи, спонтанно возникшие на почве последствий ковида и ночного испуга, на почве прогрессирующего психоза Капгра, начали искусно подпитывать и раздувать извне — строить для нее тот самый «коридор затмений». И делала это Евгения под личиной акушерки-покойницы, ведомая своей сестрой Анной, которая была в курсе всех событий пятнадцатилетней давности в родильном отделении. Помнила и о роженице, перенесшей клиническую смерть, знала и о ребенке — например, пол его, что родился именно мальчик. И что роженица принадлежала к секте с гидроэлектростанции, которую спецназ брал штурмом, — об этом все в тех краях тогда только и говорили… — Их обеих кто-то нанял. — Полковник Гущин кивнул. — Не бескорыстно они сводили Еву с ума. Пачки денег по двести и пятьдесят тысяч, перетянутые резинкой, спрятанные у Анны… Я еще тогда подумал — как это алкоголичка их не пропила, скопила столько? А она их получила как мзду. И такие же пачки денег мы нашли и в сейфе Евгении. Им кто-то платил за обман. — Анна — алкоголик со стажем, подобные особы аморальны и падки на деньги. Вспомните, как она с сыном обращалась — об стенку головой его лупила на глазах соседей. — Макар снова подбирал слова. — Жалости и сострадания она не испытывала ни к кому. А уж насчет ее сестрицы-убийцы, прикончившей любовника и отпилившей ему руки в ванной, я вообще молчу… Сестры были жестокими созданиями. И тот, кто с ними вошел в контакт, возможно, со временем понял, что и для него самого они представляют немалую опасность. — Детектив? — Федор Матвеевич, я думаю, за детективом, которого мы ищем, тоже кто-то стоит. Некто нам не известный до сих пор. Тот, кто абсолютно в тени во всей этой истории. Кто поставил себе целью окончательно свести Еву с ума. Уничтожить ее личность и разум. — Какой в этом смысл, Макар? — Я пока не знаю. Все кроется в натуре и характере этого человека. И в его отношениях с Евой. Слепая ненависть к ней или же какой-то циничный расчет? Давайте рассуждать — за контактами детективного агентства Ева обратилась к своему пасынку Василию. И получила их — они оба это подтверждают. Но Ева в силу своего состояния даже не помнит, по какому телефону и в какое именно агентство звонила, номер стерла. Василий говорит — дал ей первые попавшиеся из интернета контакты, лишь бы отвязаться. Он уверяет, что и значения тогда не придал всему, посчитал очередной блажью Евы. Что он с утра до ночи занят умирающим отцом. Многое против него вроде, да? К тому же Ева для него мачеха, разрушавшая брак отца, хотя… они вроде прямо никогда не конфликтовали с ней. И он нас уверил, что Ева при жизни матери вела себя скромно. Но кто знает, что на самом-то деле? Адама Василий тоже защищает, и не только на словах — мы свидетели, что он вместе с отцом явился его спасать на острова. Более того — именно он поднял отца с постели, сообщив, что Ева украла карабин. Он сам хотел стрелять, чтобы спасти Адама, а это чревато уголовным наказанием… Отец ему не позволил, но мы сами слышали, он кричал: «Дай мне карабин!» То есть его личный вклад в спасение парня огромен. — Согласен с тобой. Давай дальше. — Полковник Гущин слушал, не перебивал. — Номера, данные Василием Еве, могли и подменить, — тихо заметил Макар. — И сделать это способны были те, кто рядом с ней дома, — ее муж. — Он умирает от рака. — Да. И мы его вообще не брали в расчет — ни вы, ни я, ни Клавдий. А он приехал на берег вооруженный и вмешался, словно греческий бог Зевс-громовержец в ход античной трагедии. Вы сами сказали — может, он гораздо крепче, чем хочет показать? Какие у него отношения с женой? Что мы о них знаем? Ничего конкретного. А что там внутри — в их собственном супружеском мире? А если, находясь одной ногой в могиле, он пытается и ее… забрать с собой, а? — То есть как? — Его жизнь сейчас похожа на ад. Кто знает — не решился ли он устроить ад и своей Еве, чтобы она не наслаждалась, когда он мучается и ждет конца, а тоже безмерно страдала? Не знала покоя, жила в беспрестанном ужасе. Не мстит ли он ей так за что-то? Использовав и детектива, о котором мог подслушать или Василий сам ему брякнул о просьбе Евы… и сестер Лаврентьевых с их искусным страшным «коридором затмений»? — Иван Зайцев еле встает с кровати. Он не смог бы убить Анну и Евгению. — Но на берег-то он явился. И стрелял метко, словно Вильгельм Телль. И потом все выдержал — многочасовые допросы в полиции, ожидание. Я за ним наблюдал. — Ну, не знаю, Макар, как-то это уж слишком… — тихо произнес полковник Гущин. — Есть еще третий, Федор Матвеевич, которого мы тоже вообще не принимали в расчет. Однако он единственный, кто в отличие от Василия и Ивана Зайцевых связан с событиями появления Адама на свет напрямую. — Кто? — Бывший любовник Евы и ее собрат по секте Новых Мессалиан. — Глеб Раух? — Помните, вы сами, когда узнали о причастности Евы к секте, утверждали, что сектанты никогда не оставляют своих членов в покое. Что они и спустя годы преследуют их. Он нам с Клавдием заявил, что Адам, возможно, его сын. А если это правда? Какие чувства он питает к нему и к его матери? Ненависть? Желание их уничтожить обоих? Сжить со света? Если все эти пятнадцать лет он не упускал Еву из виду? Если он заручился поддержкой кого-то в ее окружении? Например, подкупил их домашних слуг — шофера или медсестру? Если он знал через них о том, что творится в доме его бывшей пассии? Долгие годы Адам жил отдельно от матери, и все было тихо-спокойно, но вдруг они вынужденно вновь соединились. Как мог отреагировать его предполагаемый отец? А если он очень плохо отреагировал? Его психика и разум тоже травмированы перенесенными инсультами. Спросите меня, в чем конкретно он винит Еву, что так ее возненавидел? А вы вспомните — это ведь именно она тогда, пятнадцать лет назад, в подвале перед штурмом напоила его ядом, после которого он хоть и выжил, но стал инвалидом. А сама она яд не приняла… Полковник Гущин молчал. — Глеб Раух мог через слуг подменить номер телефона детективного агентства и связать Еву со своим человеком, которого нанял, чтобы тот работал на него. И через него он вышел на сестер Лаврентьевых. Вся ненависть Евы обращалась именно против сына. Это же факт. А если таков и был жестокий расчет его истинного отца? Эдемский червячок… так Глеб Раух назвал мальчика. И Клавдия это прозвище, услышанное от Рауха, зацепило очень сильно. Он мне говорил… И теперь я сам мысленно к той нашей беседе в Серебряном Бору возвращаюсь… Эдемский червячок… И его психически больная мать, чей разум Раух безжалостно затмевал через Лаврентьевых, нанятых за деньги, провоцируя в ней синдром Капгра. — Но Раух сам уж никак не мог убить Анну и Евгению. Три инсульта, Макар. Он прикован к инвалидному креслу много лет. И он содержится в пансионате, из которого так просто не выберешься. Если Иван Зайцев еще мог покинуть дом тайком в отсутствие слуг и сына, то… Глеб Раух точно нет. — А нанятый им человек, который общался с заведующей Полонской и Евой, мог быть и не детективом, Федор Матвеевич. Он может оказаться кем угодно. Любым отморозком, киллером. Соседка Анны Лаврентьевой ведь видела кого-то на лестнице в день убийства. Она сначала утверждала, что это Алексей Лаврентьев. Затем стала колебаться — мол, и женщина могла быть переодетая, незнакомая. Мы решили, что Ева, потому что и у нее имелась черная бейсболка, которую заметила соседка. Но это мог быть и кто-то еще… Макар внезапно осекся. Он вспомнил визит в пансионат Серебряного Бора. Парня, явно не медбрата, который привез в инвалидном кресле Глеба Рауха. Того, кого Раух представил им как «своего помощника». Молодой. Худой. Спортивный. В черной одежде. И черной бейсболке. — Клавдия нам как не хватает, а? — полковник Гущин тяжко вздохнул. — Я завтра еду к нему в госпиталь. Интересно, что он скажет на все наши новые версии? У него порой парадоксальные решения ситуации и светлая голова. Глава 44 Сумерки В доме под медной крышей ужинали поздно — в сумерках, не зажигая в столовой верхнего света, а довольствуясь лишь желтой вычурной настольной лампой на итальянском комоде. Впервые за много недель Иван Петрович Зайцев спустился в столовую из своей комнаты-палаты и присоединился к семейной трапезе. Они сидели за столом втроем — он, Василий и Адам. — Теперь только мы остались — мужики, — объявил Иван Петрович Зайцев. — Ева… не вернется. Василий и Адам молчали. Василий налил отцу минеральной воды. — А без нее как-то легче, — продолжил Иван Петрович Зайцев. — Словно воздух очистился после бури… Адам… — Что, Иван Петрович? — Адам глянул на отчима. — Прости, что я все так запустил. Что я не помог тебе раньше. Твоя мать уже не вернется сюда. — Она мне не мать. — И я скоро тоже вас покину. — Иван Петрович Зайцев помолчал. — Вы останетесь вдвоем. Адам, деньги на твое образование я выделил. Пусть все, что заложено в тебе бабушкой-педагогом, не пропадет даром. Вася о тебе позаботится. — Обещаю, папа, — сказал Василий. — Только… — Что, сынок? — отец улыбнулся ему. — Не покидай нас, а? Будь с нами. В вечерних сумерках над Бельским озером плыла луна. Шар ее отражался и в водах другого озера — Бездонного, что в Москве, в Серебряном Бору. Из окна своей комнаты-палаты в частном пансионате луной любовался и Глеб Раух. Он оторвал взгляд от дисплея мобильного, которым занимался весь вечер — чистил книгу контактов, стирал ненужные уже телефонные номера. Луна… Бледный диск — ни облачка не закрывало его от взора. Никаких затмений. Чистый мистический свет… В палату вошел помощник. Он хотел что-то сказать Рауху. Но в этот момент сиделка прикатила столик на колесах, сервированный к их совместному ужину. Глеб Раух покосился на тарелку с картофельным пюре и филе черной трески с маслинами и каперсами. На ужин подали все, что он заказал утром в меню. А своему помощнику он заказал стейк, подумал — для тупых ножей с кухни пансионата стейк жестковат. Нужен другой нож… Он поймал оценивающий взгляд помощника в адрес сиделки — новой, молодой, еще не слишком опытной. У нее были черные густые волосы, которые она прятала под медицинскую шапочку, и темные глаза. Черные очи… они всегда сводили Глеба Рауха с ума, лишали покоя… Сиделка чем-то напомнила ее… Юную Еву из их собственного рая, который они создали на заброшенной ГЭС. Он вспомнил, как одной такой же ясной лунной ночью они с Евой стояли на ржавом мосту, ведущем в их Эдем. Он тогда был робок с ней — только вздыхал и спрашивал, что у нее с Самаэлем-Адамом… любовь или как? А она, тихо засмеявшись, ответила: «Тебе какое дело? Он нас сейчас не видит». Она сама расстегнула ему молнию на джинсах. И он взял ее прямо на ржавом мосту, ведущем в их Эдем. Одновременно сгорая от страсти и леденея от ужаса — потому что каждым толчком боялся опрокинуть ее с перил в воду. Но она … Ева не страшилась ничего. Эдемского червячка они зачали в ту шальную ночь. Так он считал всегда — потому что Ева тогда была истинной Евой из апокрифов и легенд. А он сам уподобился Эдемскому змею, у которого не имелось ни рук для объятий, ни губ для поцелуев. А лишь упругий змеиный хвост. Глава 45 Взгляд из подвала Клавдий Мамонтов встретил Макара в больничной палате госпиталя МВД — после операции по извлечению пули ему наложили на плечо тугую повязку и прибинтовали левое предплечье к туловищу. Кисть руки покоилась на перевязи. Его держали пока на сильном обезболивающем. Но по палате он уже ходил, несмотря на слабость из-за кровопотери. Кроме Макара, который отвез его с острова в больницу, и полковника Гущина, приказавшего перевести его из Бронниц в госпиталь МВД на лечение, никто больше в полиции за все эти дни даже не поинтересовался состоянием Мамонтова — как только полицейский подает рапорт на увольнение из силовых структур, он отрезанный ломоть. Коллеги и начальство, некогда бросавшие Мамонтова на самые опасные задержания вооруженных преступников, «арендовавшие» его силу, ловкость, отвагу и профессиональные навыки бывшего бодигарда, теперь полностью вычеркнули его из своих списков, потому что использовать его уже было нельзя. Если бы не жесткий приказ полковника Гущина, то Мамонтова и в госпиталь бы не положили, оставили бы в городской больнице Бронниц. Лишь Макар и полковник Гущин, как только Клавдий покинул реанимацию, звонили ему по два раза в день: как ты, герой? Макар привез Мамонтову целую сумку гостинцев — домашнюю выпечку горничной Маши. Привез ему чистую одежду — окровавленная годилась теперь лишь в утиль. Он передал ему приветы от всех. Но самое главное — он привез ошеломляющие новости последних суток. Рассказал подробно все, что им с Гущиным стало известно от Евы, и свои версии. Клавдий Мамонтов слушал внимательно. — Помнишь, когда мы впервые навестили шаманку после убийства Анны, она все допытывалась у нас настойчиво: а это точно сын ее убил? — спросил он, помолчав. — Наверное, в тот момент она решала для себя — что же случилось с сестрой и как ей самой теперь быть. После встречи с нами она, видимо, посчитала, что Анну убил именно сын. А она это допускала, зная об их конфликте, точнее, она тоже так искренне считала. И с человеком, в интересах которого она действовала в роли акушерки Малявиной, пугая и сводя Еву с ума, она не порывала контакты. Она ведь сама — хладнокровная убийца, закопавшая труп любовника на собственном участке. Когда мы явились к ней, она не только о сестре убитой думала, но и о трупе Маркиза… Он ее больше тревожил, чем сестра и ее смерть. Так что они с ее тайным нанимателем похожи. Евгения-шаманка его не слишком боялась. Она сама впустила его на участок, когда он заявился к ней… — Может, в силу его физических недугов — поэтому он не внушал ей страха? — спросил Макар.