— Не из жадности, — продолжил Василий Зайцев. — А из высшей справедливости. Фабрика была наша с отцом. И моей матери она тоже принадлежала, они вместе начинали дело. Я решил убить мачеху, она не имела прав на нашу семейную собственность. Но я бы тогда первым попал под подозрение. Я это отлично понимал и все искал способ, как убить ее и обезопасить себя. Но не находил его. А тут вдруг Ева свалилась в ковиде, и мы все заболели дома. Я боялся за отца. Но он перенес в легкой форме. Вызвал юристов и завещал фабрику Еве. Она в тот момент лежала в госпитале. Затем она вернулась, но все еще очень больная, и я заметил… да мы все дома заметили, как она изменилась. Она стала нервной, подозрительной, раздражительной. Они с Адамом не ладили с первого дня, как он к нам переехал. Отец и Ева продали московскую квартиру, где он жил, — деньги нужны были для фабрики. И он понял, что мать его фактически ограбила. О том, что она унаследует наше производство, он, наивный, и не думал и бесился… Об этом день и ночь думал я. И внезапно мне крупно повезло — настал тот вечер, когда Ева поскандалила с Адькой, наехала на него как мегера, разбила его игровую приставку… А ночью он из мести ее напугал до смерти. Я рассказывал вам — это случилось в отсутствие отца, его забрали в частную клинику. Я сыграл тогда роль невольного громоотвода, утихомирил Адьку, выкинул из кровати мерзких жаб, которых он матери подкинул. И Ева… она прониклась ко мне доверием. Я успокоил ее истерический припадок, но видел — что-то в ней еще кардинально изменилось. Она напугана и… наверное, так и начинается безумие, психоз. Словно лавина с горы… Все, что я рассказывал вам прежде, — правда. Ева объявила мне вдруг, что Адька ночью пытался ее убить, бросив совок ей в голову. И что он и прежде хотел ее прикончить, мол, убил ее во время родов, когда она пережила клиническую смерть. Мол, это его вина, и он вообще — не ее сын, не человек, а «отродье», зачатый от Тьмы. Вы заметили, сейчас люди вновь стали верить в разный бред — Ретроградный Меркурий, Петнакли, Таро, потому что живут в страхе и неопределенности… Макар, слушая, вспоминал рассказ Глеба Рауха о событиях в секте Мессалиан-Энтузиастов. Они ошиблись, думая, что Ева действительно вычеркнула те события из жизни, нет, воспоминания о тех днях и страшный конец секты не давали ей покоя… И все это было связано с ее сыном. — Ева истерила, орала, а я глядел на гримасы ее лица, как оно дергалось, искажалось и… меня вдруг осенило: вот же решение, — продолжал Василий Зайцев. — Не надо мне ее убивать, чтобы затем всю жизнь быть под подозрением у полиции и трепетать в страхе. Все и так плывет мне в руки — можно развить в ней ее истеричность, нервность, подозрительность, ее дикий бред насчет Адама. Можно попытаться выставить ее перед всеми полоумной дурой, и тогда отец… он все увидит своими глазами. Как такая ненормальная может управлять фабрикой, как ей доверить бизнес? Довести ее до точки кипения, лишить ее мозгов… И тогда папа сам изменит завещание в мою пользу — оставит фабрику мне, больше-то некому… — И вы предложили Еве разузнать все в роддоме об обстоятельствах клинической смерти? — спросил полковник Гущин. — С целью использовать информацию против нее? — Я предложил, и она была мне так благодарна, что я ей поверил, будто это Адька стал причиной ее клинической смерти. Понятно, я и сам сомневался — прошло столько лет, в роддоме могли все забыть, но… все же клиническая смерть — довольно редкое явление. Я надеялся — может, врачи что-то вспомнят. Ева умоляла меня съездить в Морозово, где она рожала. Но я не хотел светиться, я вообще решил остаться в стороне. Я предложил ей нанять частного детектива для поисков. — И кого ты ей подсунул? — спросил Клавдий Мамонтов, хотя он в глубине души догадался обо всем еще в клубе «Чацкий», когда актер поведал им о встрече Василия Зайцева с сестрами Лаврентьевыми. — Себя, — Василий Зайцев глянул на него. — Зачем впутывать кого-то постороннего в столь деликатное семейное дело? — Но детектива и Ева, и другой свидетель описывали нам как солидного мужчину в возрасте, судя по его голосу, — заметил полковник Гущин. — А я использовал преобразователь голоса, — ответил Василий Зайцев. — Полезная штука оказалась, в нем несколько программ — и женским можно вещать, и разными тембрами мужского, и даже детским, что выберешь. У нас дома такой есть. Отцу подарили на презентации — фирма, что их производит, в благодарность за офисную мебель нашей фабрики. Клавдий Мамонтов усмехнулся — сводные братья пользовались сложными электронными игрушками для своих нужд. Адам — ультразвуковым отпугивателем, чтобы проверить храбрость перед стаей собак, а Василий — голосовым преобразователем, чтобы свести с ума мачеху — наследницу бизнеса отца. — В роддоме мне снова крупно повезло. Ну, наверное, вы все про роддом знаете, раз до меня добрались… Василий Зайцев опустил голову. Пауза. — Вы Еве дали сразу несколько телефонов детективных агентств, — заметил полковник Гущин спокойно. — Поясните нам. — Когда я ее вознамерился убить, я стал готовиться. Решил, что мне потребуются паленые номера, и купил несколько таких по интернету. Я три продиктовал Еве — по какому бы она ни позвонила, она попала бы на детектива по имени Андрей Григорьевич, то есть на меня. — Василий Зайцев впервые за весь разговор тоже криво усмехнулся, словно вспоминая. — Как в шпионском романе. Меня даже заводило это. Такой драйв… И главное — я в стороне от всего. И убивать ее мне не надо. Только раздуть ее психоз как пожар… Короче, она меня сама наняла на свою голову. Я в роддоме получил адрес бывшей заведующей Анны Лаврентьевой, и мне сообщили, что та алкоголичка. Новая удача! И я решил — попробую и ее использовать. С алкашами всегда ведь можно договорится за бутылку, но… Она оказалась не такой, как я ее себе представлял. — Анна Лаврентьева? — спросил Клавдий Мамонтов. — Какой же она оказалась? — Хитрой, жадной тварью. Я не сразу под видом детектива начал скармливать Еве информацию. Я решил повременить и сначала встретиться с Лаврентьевой. Приехал к ее дому на машине. Купил для нее бутылку хорошего виски. Хотел было подняться к ней в квартиру, позвонить, раздумывал, как мне ее уговорить на контакт, как вдруг… Гляжу — плетется с сумками, а в одной бутылки с пивом, снег загребает ногами, идет, шатается баба в пуховике… Я сразу решил — на ловца и зверь. И точно — это оказалась Анна. Пьяная вдрызг… Я к ней подошел и — что значит пьяница, как-то быстро мы договорились. Я ей: у меня к вам разговор серьезный. Заработать не хотите? А она: интим, что ли, мне предлагаешь, щенок? И заржала противно… Я смотрел на нее — все же она бывший врач-акушер и роддомом заведовала, пусть и деревенским… Но чтобы так деградировать, опуститься… Мы сели в машину мою, и я ей отдал виски, что привез. Она жадно хлебала из горла. Похвалила: щедрый ты. Я в ответ напомнил ей про роженицу, перенесшую клиническую смерть, которую врачи спасли. И она, несмотря на опьянение, все вспомнила. Мол, такое век не забудешь, хотя лично она и не присутствовала при родах. Я сказал, что та роженица — моя мачеха и что я хочу ее сильно напугать, отомстить ей за развод родителей. Что я хорошо заплачу, если Анна поможет мне пугать ее, лишать покоя. Что, мол, такова моя месть. Не говорить же ей насчет завещания и фабрики, правда? Анна выслушала и сразу мне выложила про сынка своего — мол, он меня тоже ненавидит, так что отлично понимаю тебя, дружок… Спит и видит, как меня со свету сжить, убить хочет за квартиру, потому что женился на сущей проститутке… Сказала, что над моим предложением помозгует — ей, мол, надо посоветоваться с сестрицей, потому что ее помощь понадобится, чтобы сделать все в лучшем виде. И чтобы я ей перезвонил через пару дней. И я тогда уже понял — одной дармовой выпивкой мне помощь Анны Лаврентьевой не обойдется, надо будет ей деньги платить, и немалые. Макар слушал — видимо, взяв тайм-аут, Анна прикидывала, сколько содрать с Зайцева и как подключить к делу сестру. Возможно, ей тогда уже пришла в голову идея насчет покойной акушерки Малявиной, чтобы не самой светиться, а использовать ее личину. И, наверное, на следующий день между сестрами и произошел столь знаковый разговор про «коридор затмений» для роженицы, пережившей клиническую смерть. — Я перезвонил с паленого номера в целях безопасности. А позже мы чатились в Signal, я им обеим его порекомендовал. — Поэтому ты забирал мобильные с мест убийств? — спросил полковник Гущин. Василий Зайцев равнодушно кивнул. И продолжил: — Анна потребовала двести тысяч для себя и двести тысяч для сестры Жени, которая, по ее уверениям, сделает все сама в лучшем виде: мол, твою мачеху упекут в дурдом и запрут, так мы ее обработаем на пару. Я согласился им заплатить. И Анна сразу мне: заезжай за мной, вместе махнем домой к сестре, чтобы все уже детально обсудить. — И вы отправились на озеро Старичное? — спросил Клавдий Мамонтов. — Сестра Женя оказалась нашей недальней соседкой. Что-то типа экстрасенса — она так на хлеб зарабатывала. У нее в тот момент находился клиент — безумный алкаш… У него начался припадок. Пришлось ему даже первую медицинскую помощь оказать. Женя, правда, мне сказала: он и не вспомнит ни фига на следующий день и тебя никогда не узнает… Но в тот момент это меня не сильно волновало. Я же тогда не собирался никого убивать. Пауза. — Пугать Еву от имени акушерки Малявиной, в роли которой выступит Евгения, предложила Анна Лаврентьева? — уточнил Гущин. — Она. Перед тем, как я им заплатил по двести тысяч. Я им сказал, что Ева свихнулась на том, что Адам не ее сын, и весь ее бред изложил. А они подумали, пошептались и мне свой план выдали. И я счел его гениальным. Если бы Еву даже стали спрашивать — кто ей рассказывает про Адьку потусторонние выдумки, она бы сослалась на Малявину. На покойницу! Разве это не лишнее доказательство ее полного безумия? Сестры деньги мои отрабатывали сначала очень усердно — Ева по полной у них слетела с катушек… Папа все это видел… но он еще колебался. Думал, может, она успокоится, психоз пройдет. Потом девочка маленькая пропала здесь, в Бронницах, затем ее нашли, несчастный случай с ней произошел, но мы и ее приплели — Женя под видом акушерки Малявиной в разговоре с Евой это сделала. Новый гениальный ход с ее стороны. У Евы моментально зародилась новая идея фикс — мол, что Адька не просто подменыш, а что он крадет и убивает детей себе в жертву, что у него логово на островах. Тут уже и папа не выдержал — он начал ее уговаривать, просил ее образумиться. Я за ними наблюдал, думал: еще немного, еще совсем чуть нам осталось — и все можно будет прекратить, послать подальше сестриц. Потому что психическое состояние Евы уже необратимо. И все это понимают — никакое наследство и бизнес ей уже не светит. Но вдруг мое везение… редкое везение оставило меня. Василий Зайцев поник. — Сестрицы, видно, почуяли, что я их скоро пошлю. Женя заявила, что за каждый звонок Евы, за каждый их «сеанс ужаса» я ей должен по пятьдесят тысяч. И ей дважды заплатил. И еще пятьдесят отдал Анне. Это помимо того транша по двести тысяч каждой. Я почти все выгреб со своей карточки, что накопил и что отец мне давал на жизнь… А они требовали денег. Анне на бухло нужно было постоянно. Она присосалась ко мне пиявкой — давай плати, не то мачеха нам против твоего вдвое заплатит, если явимся к ней и все ей выложим. Что, мол, ты нас заставляешь ее пугать. Насчет Евы я не особо беспокоился, а вот насчет отца, если бы все выплыло… Он бы мне такого поступка не простил. Он бы завещание в мою пользу точно не составил — отдал бы фабрику государству. Анна же все наглела. — И ты решил ее убить? — спросил Клавдий Мамонтов. — Я и хотел, и боялся. А затем подумал — меня ведь с убийством никак не свяжут. Даже ее сестрица на меня не подумает. У Анны давний конфликт с сыном из-за квартиры, и он в самом разгаре. Она мне каждый раз на сына жаловалась. Все решат, что это он ее пришил. Когда она мне чатила и потребовала очередные пятьдесят тысяч, я согласился ей заплатить — мол, привезу деньги налом. Я всегда ведь наличными ей платил. А она мне: давай скорее, а то мне сын телефон обрывает. Скоро заявятся. И я решил — мой шанс. — Какое орудие убийства вы взяли с собой? — спросил полковник Гущин. — Стоппер для двери в виде пергаментного свитка, — ответил Василий. — Он как маленькая палица, удобный в руке и увесистый, литой из металла. Партнеры-финны такие нам поставляли на фабрику — как комплимент для клиентов. Стильная штука и для дома, и для офиса. И для пробитой башки. Анна меня впустила — пьяная, расторможенная: «Голодный? У меня лапша на плите кипит», — а сама еле на ногах держится. Я прошел за ней на кухню по коридору… Когда она повернулась спиной, я ее ударил по голове что есть сил. Она упала. Я думал — она сдохла сразу. Но… Василий закрыл лицо руками. Они ждали. — Она не умерла. Застонала. Ногами стала сучить. И я… схватил кухонный нож. Не знал, куда ее бить, чтобы наверняка, — в сердце слева, но где оно точно… Я встал коленями на нее и ударил в горло. Странное было чувство, когда нож пробил ей шею и вонзился в пол… Ужас и… будто я освободился сразу от чего-то, что не давало мне покоя. — А кастрюлю с лапшой зачем вы сбросили на труп? — продолжал методично допрашивать полковник Гущин. — Ну, она же мне сказала — сын вот-вот должен прийти. Я хотел, чтобы тело ее остыло как можно позже — лапша-то горячая. Чтобы решили, что она умерла, когда сын находился с ней. «Дилетантское объяснение… из ряда фантастики. — Макар созерцал парня. — А мы решили, что так хитрый убийца пытался скрыть свою ДНК…» — Как вы были одеты, когда явились к Анне Лаврентьевой? — задал новый вопрос Гущин. — Оделся во все старое — куртка хаки, джинсы и бейсболка черная. Я все сразу выбросил, на свалку ездил. А стоппер был такой удобный, я его отмыл от крови. И оставил себе. Вы его нашли у нас дома? Полковник Гущин не ответил: стоппер в виде «свитка» значился в списке вещей, которые эксперты лишь «зафиксировали» в доме Зайцевых, однако не изъяли. На стоппер никто не обратил внимания. — И он тебе еще пригодился. — Клавдий Мамонтов кивнул. — Что было дальше? — Мое фатальное невезение продолжилось. Вы к нам явились вдруг. — Зайцев обвел их тусклым взглядом. — Ирония судьбы. Нет, такой я от нее удар получил, почти нокаут! Я все сделал, чтобы остаться вне поля зрения полиции, приложил столько усилий! А он… Адька привел полицию по собственной детской глупости прямо в наш дом. Я испытал шок, когда вы приехали. Не знал, что думать, куда бежать. Потом оказалось, вы явились из-за Адькиных проделок на озере… Но все равно я испытал потрясение. Если бы не ваш внезапный приезд, я бы не тронул Женю. Она мне чатила — она была в ужасе, писала, что ее племянник убил Анну из-за квартиры, его арестовали и теперь посадят. И что она не может больше заниматься моими делами, потому как у нее своих по горло теперь — и похороны сестры, и надо племяннику искать адвоката. Она сильно психовала. «Потому что думала в тот момент о трупе убитого ею любовника Маркиза, закопанного на участке», — решил Макар. — Она потребовала закончить наши дела, заплатить ей заработанное, окончательно рассчитаться. А я вспоминал вас, как вы, полиция, нагло вели себя с нами в нашем же доме. Я испытал панический ужас оттого, что вы уже обратили на нас внимание, зацепили нашу семью крючком и, возможно, станете интересоваться всем и дальше. И раскручивать, раскручивать… А Женя такой опасный свидетель. Пусть она сейчас обвиняет племянника, но кто ей помешает связать убийство со мной и нашими общими делами впоследствии? Она же умная прожженная баба… И она продолжит меня шантажировать, не отпустит уже никогда… Или донесет вам. Короче, погубит меня. — И вы решили устранить и ее? — подытожил Гущин. — Из страха за свое будущее. Идя к ней, я забрал с собой и стоппер, и ножик. Я убил ее в саду. Это далось мне легче, чем убийство Анны. ПАУЗА. Они ждали, что он сделает напоследок — в день смерти своего отца и в момент истины — чистосердечное признание. — Ева утратила остатки разума, отец изменил завещание в мою пользу. — Василий Зайцев словно перечислял, откладывал костяшки на каких-то невидимых своих собственных счетах. — Я не убил Еву, хотя сначала планировал. И добился своего — фабрика отныне моя. Но Ева едва не прикончила Адьку… А я, честное слово, никогда не хотел его смерти. Скончался от рака мой отец. Я, сам того не желая, убил пьяницу и мошенницу, выдававшую себя за покойную акушерку. Первую из-за того, что она меня начала шантажировать, из-за того, что мне с ней перестало везти. А ее сестру я убил… из-за вас. — Из-за нас? Из-за того, что мы явились тогда к вам домой и ты струсил? — Клавдий Мамонтов жестко усмехнулся. В отличие от Макара он, казалось, не испытывал к парню ни малейшей жалости — несмотря ни на какие обстоятельства. — Ну, ты большой оригинал, Вася. Глава 47 Five O’Clock Пролетело десять дней. Клавдия Мамонтова выписали из госпиталя, и он перебрался к Макару. На профессорскую дачу родителей, где он жил всесезонно, работая в Бронницком отделе полиции, переехали его родители — лето вступало в свои права. Июнь… В первые же свободные выходные явился и полковник Гущин, известив, что он останется до среды, использует накопившиеся отгулы, и они с гувернанткой Верой Павловной непременно порыбачат. В пять часов под липами в парке на цветущей лужайке у Макара накрывали вечерний чай на английский манер. Забинтованный Клавдий Мамонтов сидел в плетеном садовом кресле и размышлял, что мир, столь изменившийся на их глазах, отделен от дома на озере невидимой границей. Здесь у Макара все было как прежде. Английский сервиз, расписанный цветами и бабочками, душистый чай, творожное печенье и шоколадный торт, в которые горничная Маша щедро вложила свое кулинарное искусство пополам с затаенной поздней любовью. — Ты сейчас на больничном, затем тебе положен отпуск — глядишь, и лето прошло. А дальше решишь с холодной головой, не с кондачка, увольняться или нет, — полковник Гущин как ребенка уговаривал Мамонтова. Ему не хотелось, чтобы Клавдий покинул полицию. — Времени на раздумья у тебя достаточно. Клавдий Мамонтов не желал его огорчать, но он уже все для себя давно решил. — Через неделю начнешь осторожно разрабатывать плечо, руку, — вещал Макар бодро. — Сначала лечебная гимнастика. Наймем тебе тренера онлайн. Затем будем потихоньку играть в бадминтон, Клава, как в детстве. И Августа с тобой сразится — она ни одного воланчика не пропускает, шустрая! Ну а после перейдешь к своей силовой тренировке и гребле. Еще в боксе с тобой в спортзале кулаками постучим. Клавдий Мамонтов усмехался — вся фишка заключалась в том, что здесь, в доме на озере, ему уже раньше ломали левую руку, и весьма жестоко. Он вспоминал свой поединок с Циклопом в спортзале-пристройке и его самого… Надо же, какой кульбит сделала жизнь — теперь он собирался занять в семье Макара место, принадлежавшее прежде Циклопу — Дроздову. Стать, как и он, хранителем членов семьи и «родового гнезда»… Горничная Маша разлила всем чай по чашкам. Румянец полыхал на ее лице. Тучное тело колыхалось под форменным платьем горничной. Она поглядывала на Клавдия украдкой. А вот Лидочка была тихой-тихой. После страшных событий на острове, разыгравшихся на ее глазах, она все еще не оправилась. Гувернантка Вера Павловна настаивала, что ее необходимо показать детскому психологу. Но Макар психологов не любил — его самого сколько лечили «мозгоправы» и в Лондоне, и в Москве от алкоголизма и депрессий. И неудачно. — Мы своими силами справимся. Дочке нужно время, — отвечал он гувернантке. — С Августой ведь было то же самое. А теперь она в порядке. — Все о’кей? — тихонько спросил Клавдий Мамонтов у Лидочки, сидевшей рядом с ним за столом, болтавшей ногой и вяло ковырявшей чайной ложечкой кусок шоколадного торта.