5 Сцена: СТЕКЛЯННАЯ БАШНЯ [52] вырастает из темно-серого моря. Стены башни отвесные, поверхность гладкая, неприступная. На море волнение, и влекомые ветром волны разбиваются об основание башни. Волна Дублинского залива № 7: Эге-гей, ребятки, эй, ребятишечки, разогнались и плюх, разогнались и плюх, не отдыхаем, не отлыниваем, не увиливаем, не прогуливаем, никаких больничных, каникул, праздников, ярмарок, фестивалей, поминальных дней, забыли про Рождество, Пасху, Святого Пэдди, госпадибоже, боженька, Иисусе, разогнались и плюх, разогнались и плюх, мы должны этот берег превратить в песок до конца тысячелетия, ребята! Песочный человек: Прошу прощения, просто хотел предупредить, что в этом сне я не играю никакой роли, спасибо за внимание. Чайки, очень похожие на лебедей (или лебеди, очень похожие на чаек), летают вокруг башни. Они скованы посредством ошейников и цепей из красного золота. Чайколебеди/лебедечайки: Эскадрилья вызывает башню, эскадрилья вызывает башню, бандиты на десять часов, на десять часов – парни, разберемся с ними! Вж-ж-ж-жу-у-у-ухПЫЩЬпыщь… СТЕКЛЯННАЯ БАШНЯ гудит на ветру, точь-в-точь как если намочить палец в вине и провести им по кракракраю бокала. Бокал: О-о-о-о-о-ом-м-м-м-м… Разгневанные тучи собираются вокруг СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ, как болельщики на финале Всеирландского футбольного чемпионата в Кроук-парке. Футбольные фанаты: Мы пришли из Типперери, папу римского имели! Хотя повсюду бушует шторм и низко нависают черные тучи, вершину СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ освещает одинокий луч чистого солнечного света. Певцы рождественских гимнов: Носки стирали пастухи, Стоял меж ними таз. Тут мыло «Санлайт» [53] к ним пришло, О нем пойдет рассказ. При ближайшем рассмотрении видно, что верх СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ представляет собой солнечные часы. На циферблате расположен сад: фонтаны, лабиринты, перголы, беседки, итальянские сады, живые статуи, нимфы, фавны, сатиры, херувимы, планетарии, розы, вино и т. д. В центре небольшой лужайки стоят два дерева. На одном бутоны, цветы, спелые плоды и вперемешку зеленые и сухие листья. Другое как будто составлено из двух половин с границей от корня до кроны: по одну сторону зеленеет листва, по другую полыхает пламя. Первое Древо: Все времена года в одном, И одно на все времена года, Зеленый, коричневый лист, Цветок, бутон, Спелый золотистый плод, Голые зимние ветви Времена жизни И все – одно время Все дни одной жизни Жизнь за один день. Древу аккомпанирует объединенный хор нимф, фавнов, сатиров, живых статуй, херувимов, водных органов, эоловых арф, поющих птиц, хрюкающих свиней, механических оркестров, исполняющих музыку сфер. Второе Древо: Пожар! Пожар! Дзыньдзыньдзыньдзыньдзынь! Девять-девять-девять! Девять-девять-девять! Здравствуйте, с кем вас соединить – пожарная служба, полиция, скорая помощь? Пожар! Пожар! Горю! Вызовите Моисея! Вызовите дитя пылающее [54] купину неопалимую с дитем вкупе пыль выпалить пылая в купине помогите спасите на помощь! Входит КОРОЛЕВА ФЕЙ [55], одетая с ног до головы в горностай по три фунта три шиллинга шесть пенсов за милю на распродаже, купленный на втором этаже галантереи «Арнотт». Ее корона – огромная крышка от бутылки «Карлинг Блэк Лейбл», вверх тормашками. Королева фей: Джессика! Джессика! Джессика! Музыка звенит как лед в стаканах для виски. Джон Джеймсон, Олд Бушмиллс, Пэдди, Пауэрс и компания: Шатался по свету бродягой… Немало так минуло лет… А главное, не был я скрягой… Виски – вот весь мой секрет… КОРОЛЕВА ФЕЙ улыбается, обнажая зубы Дракулы… (Дублинские дантисты: Дважды в день, дважды в день. Сверху вниз, сверху вниз, Чтоб сверкали от чистоты.) …блестящие от крови. Она проводит тыльной стороной ладони по влажным губам, замечает кровь. Смущенная, вытирает руку о свою горностаевую накидку (три фунта три шиллинга шесть пенсов за милю и т. д.), которая к настоящему времени увеличилась в размерах и, свисая с края сада на поверхности солнечных часов, ниспадает вдоль стены СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ. Горностай Арнотта: Эти капли крови, о, эти капли крови, Эти капли крови на полуночном снегу… Королева фей: Джессика, Джессика, пожалуйста, Джессика, я люблю тебя, Джессика, я люблю тебя… ДЖЕССИКА просыпается с раскалывающейся головой, бешено колотящимся сердцем, вся в поту. Голос будильника: Дзынь-дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь-дзынь! Половина девятого, яркая и солнечная суббота, половина девятого, веселись и порхай, грусть-печали не знай, половина девятого, утро наступило, йо-хо! Свет струится через окно, рисует на стеганом покрывале решетку из теней. Снаружи доносятся звуки улиц: клацанье и цоканье каблуков; звяканье конской сбруи; грохот трамваев; хлопанье почтовых ящиков. Изнутри дома долетают бульканье водопровода и манящий аромат жарящегося бекона. Джессика: Госпадибоже, вот это сон! Феномен суперсубботы (с упором на «супер», а не на «субботу») заключался в одном из тех редких календарных совпадений, когда согласно графикам работы больницы Уэсли, конторы «Даджен и Гоувс: управомоченные землемеры» и ресторана Мэнгана всем трем девушкам давали выходной в один и тот же день. Суперсуббота была ожидаемым явлением, ею наслаждались с мрачным энтузиазмом, как праздником в кругу семьи: ни дождь, ни град, ни революция не помешали бы выжать из суперсубботы все удовольствие до последней капли. В дублинском трамвае не ездят, а путешествуют. Он весь из латуни и дерева, а над открытой всем ветрам верхней площадкой бегут провода, наполняя ее морским запахом озона, так что просто невозможно не думать о причалах и почтовых пароходах; не хватает только праздничных флажков на каждом телеграфном и фонарном столбе. На задних сиденьях верхней площадки разговор зашел о парнях. Джессика поведала Эм и Роззи о мужчине, которого повстречала в трамвае. – Получается, я врала вам обеим, когда мы были у Роззи; однако этот настоящий. – Как в тот раз, когда ты поклялась на Библии, что видела Кларка Гейбла выходящим из большого автомобиля возле отеля «Шелбурн»? Отец Джессики был убежден, что клятва на Библии – пример тщеславия, принижающего Священное Писание, что давало его дочери исчерпывающие основания своекорыстно злоупотреблять Заветами. – Ткнуть бы вас обеих чем-нибудь острым в жопу, да не один раз! Трамвай высадил троицу у Банка Ирландии, пересек Лиффи и отправился в холодные, неблагополучные районы Северного Дублина, где, по словам Чарли Колдуэлла, те штуки, которые надевают на ноги, зовут «ногавками», тем самым доказывая – если доказательства вообще нужны, – что Южный Дублин во всех смыслах превосходит Северный. Девушки пообедали в ресторане, который был им слегка не по средствам; слышать обращение «мадам» в конце недели, на протяжении которой говоришь «мадам» другим женщинам, было для Джессики приятной роскошью. Потом подруги отправились по Графтон-стрит, мимо манящей дороговизны «Суитцерс» и «Браун-Томас», к Гайети-Грин. Гайети-Грин, зайки мои, котятки, гадкие мои утятки: назвать это место «блошиным рынком» – значит оскорбить каждую изысканную и благородную блоху из тех изобильных орд, коим здешние троглодиты торговли предоставили крышу над головой. Назовите его лабиринтом со стеклянной крышей, назовите голкондой с опционом покупателя [56], где богатства легендарного царя Соломона лежат грудами и мерцают под яркими цветными лампочками (по непонятной причине синие вечно не работают), где в воздухе витает запах горячего жира, смешанный с вонью мочи от алкашей в лоснящихся штанах и теплым, масляным смрадом женщин в менопаузе, где какаду декламируют непристойные лимерики и на отрезке пути в десять шагов можно услышать десять разных мелодий, от новеньких пластинок Джанго Рейнхардта и Луи Армстронга до примитивных завываний исполнителей баллад, чьи подбородки поросли седой щетиной, а очи, ослепшие от газа под Ипром, навеки устремлены на лик какой-нибудь Прекрасной Кейтлин из местечка с названием вроде Гарикеннеди, где карманников обворовывают коллеги по ремеслу, а полицейские попадаются так же редко, как оранжист в соборе Святого Петра, и разносчики с лавочниками кричат: покупаем берем мимо не проходим ближе подходим, пять штук за шиллинг, да-да пять за шиллинг, лучше не бывает, супер-пупер-дупер выгодная сделка, если что деньги взад, что крупный шрифт дает то мелкий отнимает.