Гайети-Грин: где еще в этой цветущей Господней Вселенной можно купить дюжину пышек, череп маленького Бриана Бору [57], раритетную трехфунтовую банкноту, первое издание Grimorium Verum [58], портрет Святейшего Сердца с электрическими глазами, бывшее в употреблении платье с прошлогоднего бального сезона, старый оранжистский котелок, свиные ножки, волшебные синие панталоны по шесть пенсов за пару («Никогда не слышали о волшебных синих панталонах? Расстаньтесь с шестипенсовиком, и посмотрим, сбудется ли ваше самое заветное желание!»), священную медаль папы Пия XII, бутылку святой лурдской воды, открытку в цветах сепии с изображением женщины, вступившей с тамуортским хряком в акт орального непотребства, описание своего настоящего, прошлого и будущего, прочитанное мадам Майзотис, королевой Малого Египта, [59] при помощи чернильного отпечатка ладони на старом экземпляре «Атлон Газетт» и стаканчика джина «Корк Драй» (понятное дело, чтобы душа воспарила); волчок, кладдахское кольцо,[60] коробочку ирисок йеллоумэн, от которых даже у мула зубы слипнутся (причем откалывать ириски от общей массы будут молотком), ботинки, познавшие путь до Ташкента и обратно, латунного спаниеля, мешок бананов, раскрашенную вручную открытку с королевой Викторией без намека на акты орального непотребства с чем и кем бы то ни было, фунт знаменитых сосисок из заведения самого Дэви Берна [61] (чтоб познать вкус Дублина), галлон портера, короб ассамского чая, иеровоам шампанского, хогсхед хереса,[62] и вдобавок получить сдачу с шиллинга? Джессика обожала это местечко за его вульгарность. Вещи, найденные в темных углах, под паутиной и пылью, ее бесконечно очаровывали. Она так увлеклась, что не заметила, как потеряла Эм и Роззи в маленьком аду с лампами, от жара которых бросало в пот, синим пламенем фритюрниц и скрежещущим, как кирпичная крошка, дублинским акцентом. На прилавке со старыми книгами, не видевшеми дневного света лет двадцать, она нашла экземпляр книжки доктора Эдмунда Цвингли Кроули «Блудница на звере багряном: Истинное учение об Откровении», опубликованной издательством «Файэбренд Пресс» в 1898 году. Стоило оно всего три пенни, и Джессика решила купить его для отца. Чарли Колдуэлл увлекался кальвинистской теологией – к счастью, хобби не переросло в одержимость. Основываясь на разных авторитетных источниках, он доказал, что святой Патрик был первым протестантом, после чего отец Джессики перешел к масштабному переосмыслению Книги Откровения в свете недавних официальных заявлений Святого Престола и событий в сталинской России. Девушка уже собиралась расстаться с тремя пенни, как вдруг среди общего шума чей-то голос обратился к ней. – Сюда, милая, сюда. – Маленькая женщина, высохшая и сморщенная, как первозданное эдемское яблоко, манила ее из-за груды дешевой бижутерии. Джессика огляделась в поисках кого-нибудь еще, кого могла бы иметь в виду старушка. – Да, ты, душа моя. Иди сюда, я тебе кое-что покажу. Толпа расступилась, и вакуум втянул Джессику. Крошечная женщина перегнулась через прилавок и раскрыла ладонь. Там лежал браслет: исцарапанный и потускневший от времени, но посверкивающий несомненным золотом. – Красивый, да? – спросила крошечная женщина. – Смотри, на нем гравировка есть. – Крученая штуковина мерцала в свете десяти тысяч лампочек. Джессика с трудом разглядела кельтское плетение вроде узора из отцовской книги, по которой она практиковалась в рисовании. Не то корова, не то бык; что-то в этом духе.[63] – Хочешь? – Мне такое не по карману. – А кто говорит про карман? Он предназначен для тебя. – Торговка внезапно схватила Джессику за запястье. Девушка вздрогнула и покрылась гусиной кожей. – Бери его. – Я не могу. Принять такую вещь в подарок – это… – Он должен быть у тебя. И не возражай. Хватка сделалась крепче, рука Джессики как будто попала в костяной капкан. Девушка выругалась и попыталась вырваться. Старуха сипела, хихикала и старалась надеть браслет на сжатый кулак. А потом Джессика узрела его – с ней случился момент ясновидения, сродни тому, на поиски которого мадам Майзотис потратила всю жизнь. Это лицо, этот беглый взгляд через плечо грязной армейской шинели, этот проблеск узнавания, невзирая на море посетителей субботнего рынка, и эта едва заметная улыбка. И чары непостижимым образом разрушились. Джессика почувствовала, как пальцы старухи увяли и отвалились, словно осенние листья. Ощутив себя героиней голливудского сна, девушка попыталась пробиться сквозь массовку, но чем сильнее стремилась вперед, тем больше ее толкали и пихали. Да уж, ни одна старлетка не ругалась с таким энтузиазмом, как Джессика Колдуэлл в тот миг, когда незнакомец из трамвая с почти насмешливой улыбкой исчез из вида. Девушка вернулась тем же путем, каким продвигалась до этого через толпу, чтобы как следует отчихвостить старушку за прилавком с ювелирной дребеденью, но прилавок исчез. Между киоском с религиозными сувенирами и чайной лавкой пышнотелая бабенка торговала хлопчатобумажными простынями. Вид у нее был мрачный, как у человека, который простоял на рынке весь день и ничегошеньки не продал. – Чего вылупилась, прошмандовка? – Никогда не видела, чтобы жопа умела наряжаться и разговаривать одновременно, – ответила Джессика и запомнила кое-что из последовавших красочных ругательств: вдруг пригодится. Эм и Роззи были заняты актами орального непотребства с рожками мороженого, купленными за полпенни у входа. – Где ты шлялась? – Где надо. У меня тут кое-какие дела. – Бессмысленно даже пытаться объяснить. Она видела, как подружки поглядывают на часы, проверяя, много ли минут осталось до прихода Колма и Патрика, когда их суперсуббота по-настоящему начнется. А ее – закончится. Чтобы избавить их от неприятной миссии по изгнанию своей персоны из компании, Джессика сообщила, что должна вернуться домой к чаепитию, и они приняли отговорку, хотя отлично знали, что это вранье. Когда подруги уходили, Джессика заметила, как их шаг ускорился: они высмотрели своих парней, которые шли против течения толпы покидающих рынок покупателей, сворачивающей вверх по Графтон-стрит. Она с изумлением обнаружила, что вот-вот расплачется. В свои почти восемнадцать она живет в Дублине, и в самый разгар субботы ей некуда и не с кем пойти. С характерной мстительностью Джессика напророчила им беду – пожелала, чтобы девочки забеременели, а парни скукожились и позеленели от венерических болезней. – Простите, огоньку не найдется? Это же он. Он! Она громко сглотнула. – Конечно. Вот… – Руки тряслись. Джессике показалось, что ее сейчас хватит удар. – Ждете трамвая? Она посмотрела на табличку с указанием маршрутов на столбе, как будто впервые увидела – как будто у этой штуки могло быть какое-то другое назначение. Молодой человек ухмыльнулся. Ей это понравилось. – Я вас уже не в первый раз вижу, – продолжил он. – Может, провожу до дома, раз уж мы направляемся в одну и ту же сторону? Джессика небрежно улыбнулась. Ее язык взбунтовался против голосовых связок. К остановке величественно подкатил трамвай. Звякнул колокольчик, и опоздавшие бросились к дверям. – Всецело прекрасный вечер, – сказал молодой человек в шинели, сидя рядом с Джессикой на верхней площадке. – Знаете… надеюсь, вы простите такую откровенность… мне трудно поверить, что у столь миловидной молодой леди нет парня, который пригласил бы ее прогуляться по городу в субботу. Вы уж извините, но это какой-то позор. Трамвай проехал перед отелем «Шелбурн». У входа остановилась большая и чрезвычайно блестящая машина. Носильщики и коридорные наперегонки бросились вниз по лестнице, чтобы открыть двери, схватить чемоданы, вытянуться по струнке, выклянчить чаевые. Из автомобиля вышел высокий мужчина с классическими чертами лица и тоненькими усиками. «Вы видели? Неужели это действительно Кларк Гейбл?» Трамвай повернул, объезжая сквер, и голливудская звезда вместе с отелем затерялись в потоке машин. «Это точно был Кларк Гейбл». – «Это Дублин, душа моя – тут может случиться все что угодно». Они сидели, выдыхая клубы бледно-голубого дыма «Вудбайн» и обмениваясь дурацкими репликами, как люди, которые слышат неумолимое тиканье часов и понимают, что им придется расстаться, но при этом не могут сделать первый, робкий шаг к тому, чтобы открыться друг другу по-настоящему. Белгрейв-роуд приближалась остановка за остановкой. От вожделения Джессику словно парализовало. Трамвай с шумом остановился, и она встала, спустилась на тротуар. Она смотрела трамваю вслед со смесью вины и беспомощности – такое бывает, когда из-за собственного нежелания действовать видишь, как совсем иная, полная чудес жизнь уплывает прочь. Через сотню ярдов трамвай резко остановился, как будто кто-то дернул аварийный шнур. Оказалось, именно это и произошло. В дверях появился силуэт – молодой человек в армейской шинели. – Господи, это обойдется вам в пять фунтов! – вскричала Джессика. – Оно того стоит, до последнего пенни! – крикнул он в ответ. – Завтра в десять, в Герберт-парке, у пруда? И она сказала: да, я там буду, да. Затем трамвай возобновил прерванное блуждание по викторианскому пригороду, а Джессика побежала по Белгрейв-роуд, сжимая в руке экземпляр «Блудницы на звере багряном». 6 Стены. Облака неведения.[64] Дыры в воспоминаниях. Существуют пути через стены, сквозь туман, существуют также огни, которые озарят любую тьму, и все они известны опытному гипнотизеру-практику. Эти маршруты не столько в буквальном смысле пролегают «через» или «сквозь», сколько позволяют переместиться с одной стороны препятствия на другую, не минуя промежуточное пространство. Я не знал, что может находиться за стеной забвения, поэтому тщательно подготовил Джессику с помощью ряда постгипнотических команд, чтобы вывести ее из транса и стереть любые воспоминания о сеансе, если переживание окажется слишком мощным. Затем мы вместе изведали разницу между «не помнить» и «не знать». – У речной дамбы припаркованы фургоны. У фургонов борта из ткани. Кажется, зеленая холстина. Оттуда выпрыгивают мужчины. У них вокруг голеней обернуто что-то вроде бинтов. Бинты зеленые, как и холстина. Мы наблюдаем из окна, но, когда видим мужчин, папа заставляет нас лечь на пол и спрятаться под столом. Почему? Это плохие люди? Они кричат; у них забавный акцент. Потом мы слышим выстрелы. Пуля попадает в окно. Странно, но я вздрагиваю не от звука выстрела, а от грохота падающего стекла. В потолке появляется большая дырка. Пуля летела снизу вверх. Мы слышим, как по улице бегают люди, в воздухе стоит запах парафина. Мама говорит: «Боже милостивый, что с нами будет?» – и начинает тихо плакать. Снова слышны голоса. Они звучат уродливо, самодовольно. Я думаю: похоже на собачий лай. Затем… бабах! Пожар! Пожар! Они подожгли дома на обоих концах набережной! Подожгли дома! Мы спускаемся вниз, чтобы выйти. Открываем входную дверь, а там стоит мужчина в черно-коричневой униформе. У него винтовка. Он говорит: «О нет, только не ты, Пэдди. Ты никуда не денешься, старина!» – и поднимает винтовку. Мы захлопываем дверь, бежим обратно вверх по лестнице. Раздаются выстрелы. Я вижу, как внутренняя часть двери разлетается на длинные белые щепки. Понимаете, что они делают? Стреляют в любого, кто попытается убежать. Хотят, чтобы мы все сгорели. Огонь распространяется по крышам. В сточные канавы стекает расплавленный свинец. Дом номер три уже исчез, номер четыре горит, номер пять только что загорелся, а номера шесть и семь дымятся. Слышны выстрелы, крики, визг и топот бегущих людей. Комната наполняется дымом. Я ничего не вижу, я не могу дышать! Не могу дышать! Становится так жарко. Где пожарная команда? Почему никто не приехал? Что им помешало? Пусть там «черно-пегие» [65], мы должны выбраться. Мы рвемся к входной двери, но внизу все горит. Коридор полон дыма и пламени. Мы не можем выйти. Мы не можем выйти – мы в ловушке! Мы у окна. Это единственный выход. На улице внизу люди – наши знакомые, не «черно-пегие». Те возвращаются в свои крытые холстиной фургоны. Люди кричат: «Не прыгайте. Не прыгайте, держитесь, пожарная команда уже тут». Они пришли! Они спасут нас. У пожарных серебряные шлемы. В свете пламени шлемы кажутся золотыми. Они достают такую ткань… как же она называется? – Брезент. – Да, и разматывают шланги. Это пожарные; они пришли, чтобы спасти нас. Они кричат, чтобы мы прыгали. Я сомневаюсь, ужасно высоко. Люди внизу похожи на муравьев, а вовсе не на людей. Они смотрят на нас. Никто не смотрит на «черно-пегих». Посмотрите на «черно-пегих», они же перерезают шланги, пожарные шланги! Сейчас нам придется прыгать. Но тут очень, очень высоко, держись за меня. Мамочка, не дай мне выскользнуть. Джессика закричала. – Крыша обвалилась. Крыша обвалилась. Мама… папа… я их не вижу. Везде огонь… Мамочка… папочка… где вы? Я их не вижу, я вижу, что на них упала балка… я вижу папино лицо и руки, они горят… – Все в порядке, Джессика. Все в порядке. Посмотри в окно. Не оглядывайся на комнату. Выгляни в окно. Скажи мне, что ты видишь? – Людей, они кричат мне, чтобы я прыгнула, но я не могу прыгнуть, это слишком высоко. Я не могу прыгнуть. Я хочу к маме, но ее нет, она горит. Мне никто не поможет. Я тоже сгорю. Мне никто не поможет, кроме Стража и Прядильщика Снов. Я бы хотела, чтобы они пришли и все исправили, как обещала старуха. Она говорила, что они будут присматривать за мной и проследят, чтобы мне не причинили вреда. Погруженная в транс Джессика замерла, повинуясь моему указанию. Начиная с этого момента каждый шаг требовал осторожности. Возможно, мы в буквальном смысле ходим по краю пропасти. В голову не приходило, что в ее памяти могут таиться такие ужасы. – Расскажи мне об этих людях, Джессика: Страже, Прядильщике Снов и старухе. Кто они такие? Ужас на ее лице уступил место блаженной ностальгии. – Страж и Прядильщик Снов присматривают за мной, когда я сплю. У Стража есть волшебные очки, через которые видно землю до самого края, и он может заметить то, что способно причинить мне вред, пока оно еще далеко, а Прядильщик Снов запускает руку в свой мешок, где хранит вещи, из которых сделаны сны, нанизывает их, как бусины, и развешивает вокруг моей кровати. Старуха мне про них рассказала – про того, кто насылает сны, и того, кто охраняет меня, пока я сплю. Раньше казалось, что я вижу их в ногах кровати – двух стариков, одного высокого и худого, другого маленького и кругленького, и оба заботятся обо мне. – Спасибо, Джессика. Пожалуйста, вернись в ночь пожара. Поразительно, как на ее лице вновь отразился ужас четырехлетней малышки, угодившей в самый жуткий кошмар, какой только можно вообразить. – Я хотела, чтобы они пришли. Я хотела, чтобы они мне помогли, как обещала старуха. Она сказала, что они обо мне позаботятся, но где они? Почему не приходят? Почему не помогут? Пламя… пламя… Огонь повсюду. Языки пламени прыгают вокруг меня, тянутся ко мне. Куда я ни кинусь, везде огонь. Ничего не осталось, только пламя. Я чувствую, как мое лицо горит. Моя ночнушка… та, которая с цветочками… она дымится. Пламя касается подола. Она горит, я горю. Я пытаюсь сбить огонь, но он обжигает мне руки. Я горю, горю! Мое сердце бешено колотилось. Я с трудом подыскал слова, чтобы попросить Джессику продолжать. – А потом вижу: рука! Там рука. Она чем-то посыпает пламя – и мою ночнушку, и меня, – и оно похоже на пыль. Пламя гаснет! Там, куда падает пыль, огонь гаснет. Это они. Они пришли! Наконец-то! Старуха сказала, что они присмотрят за мной и не допустят, чтобы мне причинили вред. Один из них поднимает меня – высокий, Страж. Он не совсем такой, каким я его представляла, но люди никогда не бывают такими, как ты о них думаешь. Другой – Прядильщик Снов. Он идет впереди, рассыпая пыль снов из своего мешка со сновидениями, и там, где падает пыль снов, пламя гаснет. Они выносят меня, опускают на землю. Вокруг люди. Я озираюсь, но не вижу моих спасителей. Они ушли. Интересно, куда они подевались? Я тяжело вздохнул. Эмоциональный накал был ошеломляющим. Время от времени, слушая рассказ Джессики, я как будто переносился туда во плоти. – На сегодня хватит, Джессика. Спасибо, это было очень поучительно. Можешь вернуться. – Я провел ее по уровням гипнотической внушаемости до полного сознания. Она покачала головой. – У меня охре… ужасная мигрень. Вы что-нибудь узнали? Я порылся в ящике стола в поисках аспирина и попросил мисс Фэншоу заварить нам свой превосходный чай. – Многое. Ты что-то помнишь? – Ничегошеньки. Впрочем, кажется, я побывала в каком-то жарком месте. Вся мокрая. Ой, простите. Это был ад, куда попадают те, кто врет и сквернословит? Когда черный чай высшего сорта от мисс Фэншоу и две таблетки аспирина принесли плоды и я благополучно вверил Джессику дублинскому общественному транспорту, появилась возможность просмотреть сделанные во время сеанса записи. Оказавшись в крайне опасной ситуации, когда ее жизнь была под угрозой, Джессика призвала детские воспоминания о мистических хранителях, и каким-то образом спасители из плоти и крови, как будто наделенные волшебными дарами, действительно пришли ей на помощь. Дежавю обрушилось на меня, как физически ощутимый удар, и я пошатнулся. Туман забвения, накрывший мой собственный разум, внезапно рассеялся, как настоящий туман под лучами солнца. Я соединил фрагменты знаний, которые пылились, заброшенные и забытые, как будто снял с витрин музейные экспонаты: произошла божественная вспышка, и я понял. Не все – даже не одну десятую, не одну сотую, – но начал понимать. Я прозрел.