Потратив несколько дней на психологическую войну, в конце концов Джессика убедила Деймиана отвести ее в танцзал «Аркадия». Вручить пальто гардеробщице, купить сигареты у разносчиц с подносами на шее и выйти под зеркальный шар означало пройти обряд посвящения и стать по-настоящему взрослой. Роззи и Эм уже бывали в «Аркадии» со своими приятелями, от их шикарных описаний тех удовольствий, которые можно было испытать под куполообразным потолком, танцуя в легких туфельках, ее терзала зависть. Она бы ни за что не пошла туда самостоятельно – ее могли принять за девушку легкого поведения. Но для пары это был не просто респектабельный досуг, а социальная необходимость. Джокаста помогла и поддержала обман. Маман и папа́ Колдуэллы не должны были ничего заподозрить, если не удастся избежать трудных вопросов и еще более трудных ответов. Чувственному мурлыканью кларнетов вторили тихие саксофоны: оркестр Гарри Холла играл «Серенаду лунного света», как Джессика и надеялась. Музыканты в белых смокингах, с напомаженными волосами сидели за усыпанными блестками пюпитрами. Сам Гарри Холл дирижировал с ленцой и бросал двадцатичетырехкаратные улыбки танцорам, перемещающимся по своим орбитам в тесноте танцзала и покрытым, словно веснушками, бликами света, которые рассыпал зеркальный шар. Джессика прижалась к Деймиану. Она была шокирована и польщена, ощутив нечто твердое в его парадных брюках. – Ах ты проказник, что это такое я сейчас чувствую? – Вариант «мое профессиональное удостоверение» подойдет? Услышанное ошарашило Джессику куда сильнее, чем если бы «нечто твердое» оказалось просто эректильной тканью. – Хочешь сказать, ты притащил сюда… Он закрыл ей рот рукой. – Мало ли что случится… Танцоры плыли сквозь туман сигаретного дыма с ментолом. Солист проворковал что-то лирическое в низкий микрофон. Пары зааплодировали. Ночь и музыка продолжились. Нить сексуального напряжения все туже натягивалась между Джессикой и Деймианом. Девушка посмотрела на спутника и почувствовала, как что-то в ее груди рвется на свободу. Сила эмоций испугала ее, и привкус страха обострил голод. Перед завершающим вальсом они покинули танцзал, чтобы успеть на последний трамвай. Сидя на открытой верхней площадке и ощущая ночную жару, они курили, общаясь на уровне, превосходящем речь. Через какое-то время Джессика оперлась руками о перила, устремила взгляд на родной город, побагровевший и разомлевший в жаркой летней ночи, и произнесла: – Вот думаешь, что в твоей жизни все устроено, что ничего никогда не изменится, а потом все резко меняется. Внезапно что-то происходит, и жизнь становится очень сложной. – Ты о чем? Она не сразу ответила, а прижалась щекой к медным перилам и смотрела, как мимо проплывает Дублин. – Да, сложной. Как будто ты видишь, что все, чего ты когда-либо хотела в своей жизни, утекает сквозь пальцы и ты не можешь это остановить. – Уходи со мной, и станешь кем захочешь. – Не зли меня, Горман. – Что ты. Я серьезно. Пойдем со мной. – Да? Ты все время это повторяешь – ну идем со мной скорей, в край озер и камышей, в Слайго, к новой жизни, только мы, вместе навсегда. Мечты, Деймиан, мечты. В жизни все по-другому. Она вернулась, когда дом № 20 уже спал и было темно, если не считать полоски света под дверью Джасмин. Полоска превратилась в клин. Дрянь стояла, скрестив руки на груди, и выглядела в своей байковой ночнушке немного грозно. – Иди спать, чепухня шпионская. Дрянь повела себя дерзко и упрямо: – А вот и не пойду, не пойду. И ты меня не заставишь. – Джессика безрезультатно попыталась втолкнуть сестру обратно в ее комнату, полную плюшевых мишек, игрушечных лошадок и вымпелов Девичьей бригады. – Тебя никто не любит, Джессика. Ты разве не знала? Ты врешь, и сквернословишь, и никому не нравишься, потому что вбила себе в голову, что должна отличаться от остальных. Ты не можешь быть как все, ты обязана быть другой, лучше. Парни тебя не любят; они все говорят о тебе со смехом. «Помойка Колдуэлл», так они тебя называют – ты в курсе? Никто из них не пойдет с тобой на свидание. И только убийца из ИРА снизошел до подобного уровня. – Заткнись! – прошипела Джессика, опасаясь разбудить чутко спящих родителей, но Дрянь преисполнилась вдохновения, ее несло. Она вдруг поняла, что может причинить сестре боль, и с мстительной самозабвенностью пользовалась новообретенным оружием, снова и снова поворачивая клинок в ране. – Тебя никто не любит. Я тебя не люблю… совсем не люблю. – Ну, тебе-то деваться некуда – мы же сестры. – А вот и нет, – выдохнула Дрянь. – На самом деле ты мне не сестра. Это тот милый шарманщик с обезьянкой рассказал. Ты мне вовсе не сестра, не по-настоящему, как Джо-Джо, и мама тебе не мать, и папа тебе не отец, и ты им не дочь. Тут Дрянь замерла, прижав руки ко рту, – осознала, что пересекла грань между праведным гневом и просчитанной жестокостью; перешла в то пространство, где причина и следствие больше не находились друг с другом в строгом соотношении и где мимолетное действие порождало колоссальные результаты. Джессика побелела, словно вампир высосал из нее всю кровь. Ее губы слабо шевельнулись: – Ч-что? Ты о чем? Ты что сейчас сказала?.. Услышав нарастающие истерические нотки, Дрянь, всхлипнув от страха, подалась назад, захлопнула за собой дверь спальни. Ключ повернулся в замке с неестественно громким звуком. В этот момент зазвонил телефон. Джессике показалось, что в мире больше ничего нет, кроме настойчивого телефонного звонка. Она спустилась вниз, чтобы снять трубку. – Алло? Резиденция Колдуэллов. – Мать настаивала на такой формулировке, чтобы придать дому аристократический флер. – Алло? – Женский голос, невероятно далекий. – Это Джессика? – С кем я говорю? – Это Джессика? – Кто вы? – Джессика, это ты? – Да, это Джессика. Кто вы? – Я твоя мама, Джессика. Твоя мама. – Алло? Алло? Алло… – Мама, Джессика. Мама. В холле стояла удушающая жара. – Что происходит? – Вспомни, Джессика. Вспомни! Связь оборвалась. – Алло? Алло! Алло… Рухнув на потертый ковер, переживший многих и многое, она… вспомнила. Как будто жизнь была полуразрушенным мостом и Джессика стояла на краю воспоминаний, глядя на пропасть, слишком широкую, чтобы перепрыгнуть к той части прошлого, которая забылась. А потом прозвучали слова – и они стали краеугольным камнем, завершившим поврежденную арку, и теперь Джессика могла без труда перейти на другой берег, чтобы все вспомнить. Шаг за шагом она преодолела этот путь, и вся ложь, из которой состоял ее мир, упорхнула прочь стайкой потревоженных птиц. Девушка увидела, услышала, ощутила – вспомнила! Она любила их интуитивной, некритичной любовью ребенка, и все это время они знали, что пользуются тем, на что не имеют права. Они не заслужили любви к Матери, к Отцу. Мать. Отец. Сестры. Она вырвала у них имена, титулы и оставила им чистые лица без индивидуальности, узы формальных отношений, не наполненных смыслом. Одним коротким четким ударом были рассечены нити, связывающие отдельных людей в семью. Приемная дочь. Приемная дочь! Завертелись шестеренки предательства. Через фрамугу над входной дверью на Джессику падал розовый свет, который становился все ярче; короткая летняя ночь подошла к концу. 15 Когда она проснулась утром, они снова были на страже. Она выбралась из-под шинели, вытряхнула соломинки из волос и одежды, открыла ставни на окне сеновала, и оказалось, что они уже ждут ее. Птицы. Поле перед сеновалом побелело от огромных, злющих желтоглазых чаек; на изгородях и телеграфных проводах было полным-полно скворцов. В ветвях деревьев хлопали крыльями грачи; на телеграфных столбах вороны хорохорились и щелкали клювами. Все взгляды были прикованы к ней. Она увидела, как другие пернатые скользят сквозь низкий предрассветный туман, чтобы присоединиться к бдению. Она услышала, как Деймиан двигается во все еще темных закоулках сеновала, готовясь к новому путешествию. – Деймиан, подойди и посмотри на это. Он поднял глаза и увидел ее силуэт на фоне прямоугольника утреннего неба. – Господи Иисусе, отойди, пожалуйста, от окна! Хочешь, чтобы все в округе увидели тебя? – Я была права. Они преследуют меня. – Ради бога, детка! Он с быстротой молнии подскочил и оттащил Джессику в сторону. Она тяжело опустилась на тюк сена. – Мерзавец, у меня же синяк будет! Он закрыл окно. – Я думал, мы договорились; в вопросах безопасности не бывает компромиссов. Хочешь сбежать – выполняй приказы. Мои приказы. – Сомневаюсь, что мне так сильно хочется сбежать, раз уж ты только и знаешь, что командовать… – Вчера мне показалось, ты все решила. – Это было вчера. Сегодня я устала, замерзла и проголодалась, и я чувствую себя грязной, и это совсем не весело, Деймиан. – Я и не обещал, что будет весело. – Господи, я, наверное, ужасно выгляжу. Я должна что-то сделать со своим лицом. Уйди. Просто уйди. Оставь меня в покое, ладно? Деймиан пожал плечами и принялся отрезать складным ножом ломти хрустящего хлеба. Джессика достала пудреницу и села, разглядывая свое отражение в маленьком зеркале. Осознав всю нелепость своих действий, захлопнула бесполезную штуковину. Действия, как и гнев, маскировали мрачные предчувствия. Она думала, что побег позволил вырваться из все более неумолимого потока событий за несколько мгновений до падения с водопада в панику и хаос. Она думала, что выскользнула на свободу и обрела власть над собственной жизнью. Но на самом деле она всего лишь сменила одно бурное течение на другое. Такие вот «Опасные похождения Полины» [85]. Джессике казалось, что ее привязали к рельсам и экспресс уже приближается.