Еще до того, как в положенное время приехала, позвякивая, тележка молочника, Джессика запихнула в саквояж то немногое, что могла назвать своим, и ушла. Никаких записок; обманщикам записки не положены. Вместе с гонцами из булочных, почтальонами, разносчиками газет и молочниками она следовала по викторианским улочкам Ренелы и Ратмайнса, дошла до кондитерской «У Ханны» и, когда там открыли ставни, написала сообщение для Деймиана. Он должен был прийти не раньше половины пятого. Пришлось придумать, как скоротать время. Пожилая мисс Ханна заметила, что гостья встала этим утром очень рано. Джессика ее не услышала. У нее в голове все еще громко хлопали мощные крылья предательства. Она провела день на вокзале Пирс: то неторопливо пила чай в буфете, то сидела на скамье на платформе и наблюдала за часовой стрелкой, еле-еле ползущей по циферблату вокзальных часов. Солнце с аналогичной неторопливостью плыло над стеклянной крышей. Наверху, в стропилах и колоннах, жили голуби. Прибытие каждого поезда, сопровождаемое клубами пара, заставляло молодняк хлопать крыльями и в панике биться о грязное стекло. Деймиан появился вместе с последними утомленными пригородными путешественниками, возвращающимися в Бутерстаун, Блэкрок, Дун-Лэаре и далее на юг, до Брея. Посмотрел на ее саквояж, ее каменное лицо. Молодые люди обнялись под часами. За сандвичами с беконом и яйцом она поведала о лжи, о годах, наполненных враньем, притворством и фальшью. – Я должна была сбежать, Деймиан. Где правда, где ложь, кому можно доверять, кому нельзя, кто врет, кто нет – ничего больше не понимаю. Я не знаю… Забери меня с собой. Ты же сказал, что можешь, что хочешь этого больше всего на свете! Забери меня в холмы и горы – куда угодно, лишь бы не было так больно. Ты говорил, мне надо просто попросить, и вот я прошу. Куда бы ты ни направлялся, что бы ты ни делал, я хочу пойти с тобой. Деймиан… ты все, что у меня есть. Он не смотрел на нее. Его внимание – как и внимание всех пассажиров, собравшихся отправиться на юг, – было приковано к крыше. Она до последнего дюйма была покрыта пернатыми шариками птичьих тел. – Пора, Деймиан. Пора. Надо идти… Она взяла его за руку и, стуча каблуками по чугунным ступенькам, повела по вокзальной лестнице в сторону Уэстленд-роу. Птицы над ними сорвались с места, шумно хлопая крыльями. Машина притормозила, когда уже совсем стемнело. После двенадцати миль пешком по Маллингарскому шоссе Джессика натерла ноги, а от голода и усталости была в полубреду. Общественный транспорт Деймиан исключил: у полиции наверняка было описание сбежавшей девушки, а автобусные и железнодорожные вокзалы входили в число мест, которые проверят в первую очередь. Попутки так же означали некоторую степень опасности. Однако через двенадцать миль, устав бороться с ночным холодом, Джессика села на свой саквояж и заявила, что больше не ступит ни шагу. Прошло двадцать минут, и фары машины мистера Питера Тухи, коммивояжера, продавца сельскохозяйственного инвентаря «Томелти и Мэллой» из Малтифарнема, высветили беглецов. Пока мистер Питер Тухи, коммивояжер из Малтифарнема, отпускал непристойные намеки по поводу того, чем может заниматься молодая пара на шоссе в половине двенадцатого ночи, Джессика исподтишка кусала спрятанные в саквояж сэндвичи из привокзального буфета и глотала красный лимонад, освобожденный во имя ирландской республиканской идеи из фургона доставки, припаркованного у чьего-то крыльца в Чейплизоде. Деймиан попросил мистера Питера Тухи высадить их у безликих ворот фермы сразу за перекрестком Киннегод, что коммивояжер и сделал – не без вопросов, ни один из которых не был удостоен ответом. Только когда красные габариты автомобиля мистера Питера Тухи исчезли в направлении Малтифарнема, Деймиан счел обстановку достаточно безопасной, чтобы заговорить про убежище на ферме. – Проведем здесь ночь, а завтра отправимся дальше. Он помог Джессике перелезть через калитку. – Куда? Они осторожно пробирались через заросшее сорняками пастбище. Коровы жевали и пускали ветры с коровьей непринужденностью. – Слайго. У меня там друзья. Нас приютят, пока не решим, что делать. Сеновал находился за второй калиткой и еще одним полем. Из фермерского дома слышались звуки радио и лай что-то подозревающих собак. Джессика остановилась у корыта для питья с застоявшейся водой. – Послушай. – Что? – Послушай… они здесь. Я их не вижу, но они здесь. – Кто? – Птицы. Они последовали за нами. Они здесь. – Чушь. Птицы не летают по ночам. – Эти летают. – Будь добра, иди за мной, хватит стоять и таращить глаза, как балда. Хочешь, чтобы фермер нас застукал? – Ты же сказал, эта ферма – убежище. – Она им была в двадцать первом, двадцать втором. – То есть в ИРА служат восьмилетки? – В этой стране мало что меняется. – И насколько безопасно твое убежище? Она с трудом могла различить выражение его лица в тусклом свете звезд. – Достаточно безопасно. «Достаточно безопасно». Джессика поддалась порыву – желанию дистанцироваться от предательства, ранившего куда сильнее, чем она была готова признать, – но ведь ей этого и хотелось, действовать импульсивно, в кои-то веки руководствоваться собственными побуждениями, а не чужими вероломными махинациями. Деймиан тихо приблизился, держа в руках хлеб и карту. – Без тостов? – А также без масла, джема и огня. Она вгрызлась в хлеб белыми зубками. Деймиан пальцами отмерил расстояние на карте. – Как думаешь, мы доберемся сегодня до Слайго? – Возможно. Если повезет. Ты уже подумала о том, что хочешь делать, когда окажемся там? – Не знаю. Мне все равно. Могу просто развернуться и отправиться прямо домой. Мне нужно время на раздумья, понять свои чувства – понять, кто я такая. При свете низко стоящего солнца, казавшегося медным сквозь туман, они осторожно крались мимо птичьих стай прочь от сеновала. От каждого треска и щелчка, шелеста перьев и хлопанья крыльев сердце Джессики начинало биться быстрее. Они прошли по тропинке и оказались на шоссе. Живые изгороди блестели от птичьих глаз, а клювы торчали отовсюду, словно шипы. Повернув на дорогу, путники услышали нарастающее хлопанье крыльев, похожее на начало грозы. Они не обернулись. Еще полчаса река птиц текла у них над головой в северо-западном направлении. 16 Черт бы побрал этого Колдуэлла! Какая муха его укусила, заставив примерить очки? Мы были в считаных минутах от беглецов. А теперь они уже могут приближаться к Слайго, в то время как мы торчим в «Окружном отеле Маллингара», ожидая, пока – и если – к Колдуэллу вернется нормальное зрение. Каждые полчаса мы снимаем с его глаз плотные бинты и убеждаемся, что даже в затемненном гостиничном номере он испытывает мучительную боль. Тиресий не может предсказать, сколько времени пройдет, прежде чем отец Джессики достаточно восстановится, чтобы продолжить путь. Да чтоб ему провалиться! Очевидно, мы не можем оставить его в номере и продолжить преследование сами. Я также не могу продолжить его в одиночку, поскольку понадобятся оккультные таланты Тиресия и Гонзаги. А они не могут двигаться вперед без меня, потому что не умеют водить машину. Похоже, им вообще не по нраву любой вид транспорта, они предпочитают передвигаться на своих двоих. Итак, мы продолжаем куковать в захудалой гостинице, словно герои комедии братьев Маркс. Какой я дурак, что позволил Колдуэллу сопровождать нас. «Чувство вины» – не та концепция, с которой психологам приходится иметь дело, и все же я испытываю угрызения совести. Она не оставила записку, но я преисполнился уверенности, что наши совместные занятия были прямой причиной ее бегства. Я был так осторожен, я затыкал и конопатил каждую щель и дырочку, но заточенные в глубинах памяти воспоминания просочились наружу. Она вспомнила не только о детстве и его травмах, но и об опасном наследстве, полученном от своей настоящей матери. Ответственность, вина: психолог, исцели себя сам. Джессика опаздывала на назначенную встречу. Я трепетал, почти как в лихорадке, предвкушая возможность целенаправленного погружения пациентки в исконное состояние сознания, позволяющее управлять материей и энергией при помощи разума. Ощущение было сродни интеллектуальному головокружению, которое испытываешь, стоя на краю утеса и глядя на ранее неведомый ландшафт, обширный и волнующий, взывающий к осторожным исследованиям. И, конечно же, она опаздывала. Двадцать минут превратились в сорок, а потом – в полтора часа. Я достаточно разволновался, чтобы позвонить в ресторан Мэнгана, где она работала, и мне сообщили, что мисс Колдуэлл на службу не явилась. Я позвонил в дом Колдуэллов – вдруг она заболела и забыла сообщить мисс Фэншоу. Нагрянули дурные предчувствия: я узнал, что она ушла из дома еще до того, как все проснулись; впрочем, этот факт сам по себе не был чем-то из ряда вон выходящим. Я рассказал мистеру Колдуэллу о своем звонке в ресторан, и он, внезапно обеспокоенный, спросил, не могу ли я навестить их как можно скорее. Поскольку в тот вечер у меня больше не было никаких запланированных встреч, я согласился прийти немедленно. Как раз в тот момент, когда я вешал трубку, раздался громкий стук в дверь. Я поспешил впустить посетителя. – Джессика, – сказал я, – что тебя задержало? Где ты была? Входи. – Прошу прощения? В коридоре стояли два старых бродяги. Один был низеньким и приземистым, похожим на жабу, с растрепанной копной лоснящихся черных локонов; другой – высоким и худым, смахивающим на птицу, в самых необычных очках, которые я когда-либо видел. Они представились как Тиресий и Гонзага. Первый, тот, что повыше, объяснил, что они ищут мисс Джессику Колдуэлл – «юную леди», как он ее назвал с удивительно архаичным англо-ирландским акцентом, словно франт XVII века, – и отследили небольшой узел энергии Мигмуса до этого места. Могу ли я помочь им в поисках? У них имелась информация чрезвычайной важности, которую надлежало сообщить нашей общей знакомой. И пока я слушал высокого и худого гостя, меня осенило: у дверей моего кабинета стояли два подлинных мифических феномена. Это были не мимолетные эльфийские тени в Брайдстоунском лесу, не полуреальные-полуфантастические образы, запечатленные на фотопластинке. Хотя своим видом и поведением они походили скорее на владык Малого Египта и графов Кон-Домских [86], чем на Вечно Живущих, вассалов Царицы Воздуха и Тьмы [87], я все же видел перед собой фейри – Прядильщика Снов и Стража. Я рассказал про курс гипнотерапии, который проходила Джессика, – очевидно, то самое «средоточие энергии Мигмуса», на что они намекали, – и про ее серьезное опоздание на сегодняшнюю встречу. Потом прибавил, повинуясь внезапному импульсу, что с утра ее не видели ни на работе, ни дома. По взглядам, которые они бросили друг на друга, по тону, которым коротышка произнес слова на языке, похожем на русский, и по мрачному кивку его высокого товарища я понял: мои гости подозревают, что происходит что-то нехорошее. Мы сразу же поехали на Белгрейв-роуд. Семья Джессики встретила меня в гостиной, обставленной словно на семейном снимке Викторианской эпохи. Угрюмая напряженность, повисшая в воздухе, намекала на какую-то ссору, произошедшую за несколько минут до моего прихода. Младшие дочери, готовые, казалось, разрыдаться; миссис Колдуэлл в образе усталой и отрешенной голливудской женщины-вамп, вплоть до сигареты, которую она сжимала двумя нервными пальцами; мистер Колдуэлл с лицом человека, собравшегося с духом перед неким мучительным откровением, – как у члена российской царской семьи в ночь революции. Я принял меры предосторожности, оставив Тиресия и Гонзагу в машине – они не слишком возражали. Гонзага откинулся на спинку сиденья, в то время как Тиресий, нацепив свои жуткие очки, внимательно осматривал фасад «резиденции Колдуэллов». Присутствие бродяг только спровоцировало бы вопросы, на которые я не хотел отвечать в тот момент. – Пожалуйста, расскажите доктору Руку то, что рассказали нам, – велел дочерям Колдуэлл. Едва сдерживаемые слезы полились рекой, и сперва средняя – темноволосая, только что вступившая в пору цветения красавица по имени Джокаста, а потом младшая – дитя почти вдохновляющей невзрачности, похожая на современных католических святых, по имени Джасмин, поведали свои части истории. Когда они закончили, я смог в полной мере оценить отразившееся на лицах маман и папа́ Колдуэллов замешательство. Наличие у Джессики в течение последнего месяца друга-мужчины, с которым она тайно встречалась, в то время как мать считала, что она навещает приятельниц (или даже меня!), – новость сама по себе шокирующая; то, что этот друг (если верить свидетельству Джокасты, и мне казалось логичным, что у Джессики имелась хоть одна наперсница, с которой можно было откровенничать) оказался членом отряда активной службы ИРА, в голове уже вовсе не укладывалось. Однако больше всего меня поразило – и, должен признаться, встревожило – заявление младшей дочери о странном человеке, слепом шарманщике, знавшем о жизни Джессики все, включая тайну ее удочерения. Именно Джасмин узнала этот секрет чрезвычайной важности; они с Джессикой друг друга не любили, и обоюдный антагонизм вылился в разрушительное откровение о том, что старшая дочь Колдуэллов – приемный ребенок, причем получила она это известие в тот вечер, когда вернулась домой после свидания со своим возлюбленным из ИРА. Юная дурнушка Джасмин, получив выговор, в слезах выбежала прочь. – Что ж, теперь мы знаем, почему она ушла, – сказал мистер Колдуэлл. – Узнать бы еще куда. Мы должны найти ее и привести в чувство. – Она может быть в любом чертовом месте, – заявила миссис Колдуэлл, не стесняясь в выражениях. – А если она ушла с головорезом из ИРА, господи, ее в этот самый момент могут вытаскивать из озера – или она лежит мертвая в канаве, с пулей в затылке. Боже мой, в самом лучшем случае он ее сейчас… они сейчас… – Маска женщины-вамп треснула. Охваченная неудержимыми рыданиями, миссис Колдуэлл также покинула комнату. Теперь заговорила Джокаста Колдуэлл: – Кажется, я знаю, куда они могли отправиться. – Никакая тишина перед мессой под куполом собора Святого Петра не сравнилась бы с той тишиной, что воцарилась после этих слов. – Она говорила, что Деймиан – так зовут ее друга – уговаривал поехать в его родные места, к друзьям, в Слайго… Колдуэлл даже не стал спрашивать, можно ли присоединиться ко мне; я бы ему, разумеется, не отказал. Он схватил пальто, шляпу и бумажник, и мы вместе вернулись в автомобиль. Мой спутник, конечно, на миг растерялся при виде Тиресия и Гонзаги. – Кто они такие? – спросил он, и небезосновательно. Тиресий вызвал у него особое любопытство из-за очков. – Это довольно долгая история. Достаточно сказать, что в этом деле есть аспекты, которые, по моим ощущениям, не стоило раскрывать перед вашей женой и детьми. Я все объяснил по дороге в наш первый пункт назначения – кондитерскую «У Ханны». Ее, по словам Джокасты, влюбленные использовали как своего рода дупло для переписки. Пожилая мисс Ханна как раз опускала ставни на ночь, но, почувствовав срочность нашей проблемы, с радостью согласилась услужить при условии, что бродяги не войдут в магазин. Пока мы ехали на вокзал Пирс и Колдуэлл пытался переварить выдвинутые мною неприятные гипотезы, я пересказал все новости Тиресию и Гонзаге. Шарманщик вызвал у них сильнейшее волнение. Гонзага выпалил нечто вроде: