– Иарууфст еойпасл гусифа кенераяанв тээо. Тиресий мрачно объявил: – Господа, ситуация хуже, чем мы опасались, Джессику преследуют враждебные ей силы, хотя на данный момент она в неведении относительно того, насколько эти силы мощные и опасные. – Вы подразумеваете ее мать – Эмили. – Совершенно верно, доктор Рук. – О чем вы говорите? – потребовал объяснений Колдуэлл. В этот час вокзал Пирс был вотчиной алкашей и пьянчуг, ожидающих последнего поезда домой. Мы с Колдуэллом проверили каждую скамейку, каждый киоск, но никто из пассажиров не мог – да и не был способен – вспомнить девушку на фотографии, вытащенной Колдуэллом из бумажника. Один носильщик вспомнил девушку, евшую бутерброды на скамейке у мужского туалета во время семичасового затишья, но не высокого, темноволосого, бледнокожего молодого человека в шинели британской армии – это были все особые приметы Деймиана, которые дала нам Джокаста. Тиресия и Гонзагу пришлось оставить на Уэстленд-роу – сотрудники вокзала не пустили бы их внутрь, и то полицейский едва не арестовал наших спутников за то, что они забрались на заднее сиденье дорогого автомобиля. – Они с нами, офицер, – сказал я. Тот тем не менее записал номер автомобиля. Когда мы проезжали мимо входа в парк Феникс с Паркгейт-стрит, где-то позади, на востоке, прогрохотал гром, и крупные капли дождя забарабанили по лобовому стеклу. К тому времени, как мы добрались до Мейнута, дворники едва справлялись. Мой фаэтон «Морган» не был рассчитан на четырех пассажиров, тем более с поднятым верхом. Учитывая, что Тиресий и Гонзага практически сидели у нас на плечах, как попугаи долговязого Джона Сильвера, что от их влажной одежды исходила густая вонь и что Колдуэлл у каждого куста и кочки тянулся к ручному тормозу бормоча: «Вот теперь мы их точно обогнали», у меня, возможно, остались не слишком приятные впечатления от поездки, но о чем-то подобном было трудно даже помыслить. Напряжение в салоне соответствовало грандиозному электрическому хаосу, разразившемуся позади нас над Дублином. Мы добрались до перекрестка Киннегод, и вот-вот должно было произойти самовозгорание. Колдуэлл и я обменивались резкостями и грозными взглядами, и казалось, разногласия относительно того, какую дорогу могли выбрать беглецы, можно устранить только дракой. И дело вполне могло закончиться потасовкой, если бы не вмешательство наших дурно пахнущих спутников. Гонзага втиснулся между нами, не давая махать кулаками, а Тиресий достал из пергаментной упаковки свои волшебные очки, терпеливо протер стекла, надел и жестом попросил выпустить его из машины. Полы лоснящегося от грязи пальто развевались на теплом влажном ветру. Бродяга постоял под указателем, медленно повернулся вокруг своей оси, снял очки, протер от капель дождя, спрятал в карман жилета и указал рукой на размытую дождем Маллингарскую дорогу. Когда он опять забрался на заднее сиденье и мы поехали в сторону Маллингара, Колдуэлл с невинным видом спросил: – Откуда вы знаете, что они отправились именно туда? – По нарушениям в миф-линиях, сэр. Будучи сама одаренной, юная леди не может пересечь миф-линии, не создав при этом возмущений… скажем так, она оставляет за собой кильватерный след. Чем ближе мы к ней подходим, тем сильнее помехи, связанные с ее продвижением. – А она близко? Они? – Я бы сказал, сэр, что мы отстаем примерно на час-полтора. – Этот кильватерный след, вы его видите? Благодаря очкам? – Верно, сэр. Мои очки делают сеть миф-линий, покрывающих эту страну, видимой глазу. – Любому глазу? – Любому, хотя для интерпретации увиденного необходимы кое-какие навыки. – А я, например, мог бы ими воспользоваться? Чтобы узнать, куда подевалась моя дочь? – Существенных возражений не имею, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы… – Вы не могли бы еще раз взглянуть, просто проверить, не сошла ли она с дороги в поля? – Я в значительной степени уверен, сэр, что она следовала по шоссе. – Мое душевное спокойствие существенно возрастет, если вы сделаете одолжение… – Ладно, сэр. Колдуэлл повернулся на своем сиденье, чтобы посмотреть, как Тиресий достает очки. Старик подышал на линзы, тщательно вытер их мягкой пергаментной оберткой. Взглянув в зеркало заднего вида, я успел заметить, что внутри стекла вьются сияющие ленты. И тут Колдуэлл атаковал. Словно кобра! Он выхватил очки из рук Тиресия и нацепил себе на нос, а старый бродяга даже охнуть не успел. С нечленораздельным ревом Гонзага бросился через спинку сиденья и схватил Колдуэлла за лацканы пальто. Колдуэлл издал долгий противоестественный вопль и упал лицом вперед, со страшным стуком ударившись лбом о деревянную отделку бардачка. Падая, он потащил Гонзагу за собой, и тот оказался почти на мне. Руль выскользнул из моих рук. Я хватался за него, за ручной тормоз, за что попало, а машину в это время несло. Живая изгородь мчалась навстречу в свете фар, а потом автомобиль застыл как вкопанный в считаных дюймах от кювета. Все это произошло более-менее одновременно. Тиресий сорвал очки с Колдуэлла и вернул их в карман, яростно бормоча: – Так нельзя, нельзя… ну какой же дурак, до чего глупый человек. Не обучен, ничего не знает, дара не имеет… Я держу в бардачке маленькую бутылочку бренди. Решив, что это поможет, я вернул Колдуэлла в нормальное положение; даже в темноте был виден багровеющий у него на лбу синяк. Рот и глаза отца Джессики были открыты, вызывая у меня недобрые предчувствия. Когда я посветил фонариком для чтения карт ему в лицо, раздался пронзительный крик, от которого у меня все внутри превратилось в лед. – Слишком ярко! Ярко! – простонал Колдуэлл. – Свет, свет! Гонзага торопливым шепотом посовещался с Тиресием. – Надо поскорее доставить его в безопасное место, – перевел Тиресий. Я предложил больницу. – Нет, не в больницу. Там с этим не справятся. – С чем? – С тем, что он слишком много увидел. – Что конкретно? – Миф-линии, сэр. Он увидел их все, сразу, и это превзошло возможности его разума. Его следует немедленно доставить в безопасное место. Колдуэлла переместили назад, и, пока Тиресий перевязывал ему глаза сомнительной чистоты носовым платком, севший впереди Гонзага бормотал нечто непереводимое по поводу моих навыков вождения. – Когда он поправится? Это вообще возможно? – Я не знаю, сэр. Случай беспрецедентный. Теоретически нормальное зрение должно к нему вернуться, но я затрудняюсь сказать, сколько времени на это уйдет. – Часы? Дни? – Как уже было сказано, сэр, сие мне неведомо. Мы прибыли в Маллингар и колотили в дверь «Окружного отеля», пока не появился закономерно раздраженный менеджер. Он был совсем не в восторге от присутствия двух явных бродяг, угрожающих испортить старинный декор заведения, но после денежного поощрения таких размеров, что даже владелец отеля «Мюнстер армс», истинный грабитель, сменил бы гнев на милость, выделил нам номер с видом на улицу. Я заказал чай и, пока мы ждали, перевязал глаза Колдуэллу более подходящими случаю бинтами из автомобильной аптечки. Даже крошечный проблеск света, проникший сквозь плотно сомкнутые веки, причинял пострадавшему жуткие муки. Гонзага попробовал принесенный чай, взвизгнул от отвращения и вылил все в тазик для мытья рук. Достав небольшую баночку из своего патронташа военного образца, бродяга приступил к приготовлению новой порции, воспользовавшись предоставленным отелем кипятком. Лапсанг сушонг. Словно выпил чашку жидкого дыма. В жизни не пробовал ничего вкуснее. 17 Закат почти театральной яркости догорал над Атлантическим океаном, когда беглецы достигли начала длинного спуска в прибрежную низменность, где располагался город Слайго. Еще утром они украли у входа в один из пабов графства Роскоммон чьи-то черные простые велосипеды с корзинами и теперь под небом, разукрашенным полосами багрянца, охры и имперского пурпура, покатили вниз по склону к погружающемуся во тьму городу. Тяжелый день измотал Джессику, и все же она ликовала. Они ехали по улицам, крутя педали, один за другим загорались фонари. Из баров полилось желтое сияние, знаменуя единение выпивки и голосов, вовлеченных в дружеские прения; более сдержанный, интимный свет каминов, сопровождаемый бормотанием радио, исходил от жилых домов. Над ними роились и метались стаи некрупных птиц: скворцов, воробьев, зябликов. Джессика не ощущала руководящего разума – пернатые просто действовали сообразно психологии толпы. Ту, другую стаю она не видела с той поры, как они с Деймианом покинули сеновал и птицы вспорхнули в небо. Деймиан объявил, что ехать дальше бессмысленно. Он решил найти место для ночлега в городе, а утром отправиться в горы и присоединиться к его друзьям. Он взломал замок протестантской церквушки, ютившейся в тени грандиозной католической базилики. Ржавый металл поддался без труда, и они оказались внутри. Джессика никак не могла прийти в себя от такого кощунства. – Разве существует более безопасное место, чтобы переночевать? – спросил Деймиан. Они прошли по проходу между рядами скамей. Сквозь витражные окна пробивалось уличное освещение, рождая отблески, напоминающие о небесной благодати. Деймиан открыл скамью с ящиком и достал коврик и подушечку, на которую вставали коленями во время молитвы. – Вы, протестуны, любите блага земные. – Он соорудил для Джессики постель из тюфячков для коленопреклонения, собранных у алтарной преграды. – Ты поспи здесь, а я пойду поищу что-нибудь поесть. – Думаешь, я буду спать одна в таком месте? Деймиан? Деймиан! Он уже выскользнул через дверь ризницы. Джессика присела на корточки и прижала колени к груди. Сквознячок шевельнул засохшие лепестки прошлогоднего макового венка под военным мемориалом. Она сосчитала имена погибших на войне, органные трубы, плитки на алтаре, херувимов на витражах. Неподвластные времени и нетленные в своих гробницах внутри стен, англиканские мертвецы Слайго крепко спали, заключенные в коннемарский мрамор, в то время как Джессика Колдуэлл придумывала ребусы и виртуозно извлекала в уме квадратные корни из чисел на табличке с номерами песнопений. Деймиан вернулся с кучей сэндвичей, завернутых в вощеную бумагу, и бутылкой вина для причастия. – «Альто Вино». – Он присмотрелся к этикетке в тусклом свете уличного фонаря. – «Принкнэш, 1932». – Глотнул из бутылки. – Так себе, но сгодится. – Это богохульство. Ты пьешь вино для причастия. – Это не кровь Христова, пока ее не освятили. И даже тогда ваше протестунское винишко ею не станет. Перебродивший виноградный сок как он есть. Джессика приоткрыла свой сэндвич, чтобы взглянуть на начинку. – Огурец. Господи, ненавижу огурцы. Деймиан протянул ей «Альто Вино. Принкнэш, 1932». Когда они поели, Джессика прилегла на свою импровизированную кровать, укрывшись шинелью, закурила «Вудбайн» и стала наблюдать за игрой света, возникающей всякий раз, когда через окно северного трансепта проникал свет фар. – Деймиан, почему ты никогда не рассказываешь мне о себе? – Эти сведения для тебя небезопасны. Тишина. – Ну ты и говнюк, Деймиан Горман. Вновь тишина. Потом Деймиан заговорил тихим, доверительным голосом, как будто начал молиться: – Мне было четырнадцать, когда мой брат Майкл попал в плен к сторонникам Свободного государства. Его подставили, в этом нет сомнений; кто-то донес. Его подстерегли на выходе из бара «Дохлый номер» на Д’Олье-стрит. Февраль двадцать третьего года. В одном кармане у него оказался немецкий автоматический пистолет и три обоймы с патронами; в другом – британская граната Миллса. В те дни незаконного владения огнестрельным оружием было достаточно, чтобы тебя вздернули. Косгрейв и его приспешники из «Кланн на Поблахта» [88] не знали пощады. При британцах мы и не надеялись на лучшее, но это ведь были наши соотечественники – люди, которые сражались бок о бок с нами у Центрального почтамта и Сант-Стивенс-Грин, а также на дорогах и тропинках Западного Корка и Типперери. Состоялся судебный процесс или его жалкое подобие – судья выбрал веревку уже в тот момент, когда Майкл оказался на скамье подсудимых. Мы подали апелляцию. Все затянулось на два года; два года мы ждали, чтобы министр юстиции даровал моему брату помилование. А потом однажды утром мы получили по почте уведомление: Майкла повесили на рассвете того самого дня в тюрьме Маунтджой. Простая открытка. «Министерство юстиции информирует вас…» Господи!