– Что? – Забудь. Поедем ко мне. Сердце Эньи неустанно и громко стучит в груди, пока она едет по улицам, а девушка рядом скрещивает длинные, обтянутые лайкрой ноги то так, то этак. Это же не убийство. Никто никого не убьет. Это просто фагус, информационный пузырь, вихрь энергии Мигмуса, обретший форму и цель благодаря миф-сознанию. Ему только кажется, что он живой. Нет, это не то же самое, что убить человека. Кем бы тот ни был. «Поедем ко мне» звучит пафосно. Длинный чердак многоквартирного дома, разделенный перегородками, которые не достают до крутых изгибов крыши. Гирлянды мокрого белья. По потолочным окнам стекает конденсат. Бумбокс, черно-белый ноутбук, недоеденная пачка шоколадного печенья, матрас на полу. Проститутка ошибочно принимает напряжение Эньи за сексуальную нервозность. Потом замечает спортивную сумку. – Что у тебя там? Я же сказала, без выкрутасов. С выкрутасами двойной тариф. В спортивной сумке лежит тати, катана и наладонник. Энья ставит сумку на пол, устраивается на матрасе. Девушка уже раздевается, повернувшись к ней спиной. – Не возражаешь, если выключим свет? – Почему? – У меня родимое пятно на все тело. Некоторые пугаются. Но кое-кому нравится. – Не выключай. Пока девушка вылезает из кружевного платья и серебристых колготок, Энья распаковывает и вынимает из ножен мечи, разматывает провод портативного компьютера. – Господи, еще и со светом… Может, содрать с тебя три цены? – Теперь я готова, – шепчет Энья. Весь многоквартирный дом как будто бьется в такт ударам ее сердца. Девушка (шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать?) поворачивается, нагая, видит обнаженное лезвие катаны на коленях Эньи, кричит. Однажды Энья видела, как в полночь на скоростном шоссе сбили кошку. Она так кричала. – Я знаю, кто ты. – Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи… – Пожалуйста, не надо. Девушка сидит на корточках на грязном ковре, голая, уязвимая, съежившаяся, прижав колени к груди. – Что ты собираешься делать? – Думаю, это очевидно. – Тебе обязательно это делать? – Я должна. Две безмолвные слезинки скатываются по скулам проститутки. Она шмыгает носом. – Знаешь. Знаешь, думаю, я всегда надеялась, что ты – кто-то вроде тебя – придет и поможет мне вернуться туда. Я ненавидела ее за то, что она отправила меня сюда, но еще больше я ненавижу ее за то, что она так и не позволила мне забыть, откуда я родом. Она встает, открывается взгляду Эньи. Зелено-коричневое родимое пятно покрывает ее от правого плеча до талии: грудь, живот, предплечье, шею. – Она оставила мне его как напоминание. – В каком смысле? – Посмотри внимательно, – говорит проститутка. В холодной комнате на чердаке, где конденсат стекает по треснувшим окнам в крыше, Энья осматривает тело девушки, и пятно, кажется, наводит на мысль о заливах и полуостровах, обширных внутренних землях с морями бледной, безупречной кожи, о далеких архипелагах, разбросанных по животу и бедрам. Карта. – Приглядись как следует, – повторяет проститутка. Энья дотрагивается пальцами до ужасной отметины. – Нет, – шепчет она, – это вовсе не карта, а пейзаж… Миф-сознание демонстрирует, что фрактальная геометрия береговых линий и рек – нечто большее, чем выкрутасы пигментации. Отметина на теле – не карта, а реальный Потусторонний мир, запечатленный на коже несовершеннолетней шлюшки. Энья чувствует, что если бы она могла приглядеться получше, то увидела бы, как зелено-коричневая текстура кожи превращается в леса и равнины, горы и долины, города и замки и прекрасные кэр-паравели [128], где паладины и всадницы охотятся со своими красноухими гончими на оленя в лесах, глубоких, как вечность. В тишине чердачной комнаты слышатся звуки рогов Эльфландии, доносящиеся из микролесов Потустороннего мира. – Рябь. Вот и все, что мы собой представляем. Рябь. Брось камень в пруд, и рябь распространится, пока не достигнет края, где волны что-нибудь вынесут на берег. Она пришла туда, откуда я родом, как будто упала с небес, прорвав границу между мирами, и рябь нашего мира перетекла в ваш. Нас вышвырнуло, словно… – Обломки кораблекрушения. – Знаешь, в определенном возрасте доходит, почему вопросы бесполезны. Почему это? Почему то? А потому что. Вот и весь ответ. Потому что. Я часами смотрела на себя в зеркало, вглядывалась в свое отражение с помощью увеличительного стекла в надежде однажды увидеть себя там, в тех долинах, в лесах – такую, какой я была до того, как она швырнула меня сквозь границу в этот мир. – Ты их убила? – Мы не все твои враги, госпожа. И не все из нас – твои союзники. Некоторые просто… такие, какие есть. Кое-кто неплохо устроился в этом мире. А я ничего вокруг не вижу, кроме улиц, мужчин, больших машин… вот это все, господи… Отправь меня обратно. Ты можешь. Ты бы именно так поступила, если бы не сомневалась, что их убила я. Хватит канителиться. Энье недостает решимости. Она видит свой обнаженный меч, лежащий на кровати, видит бескомпромиссную остроту обоюдоострого клинка. – Ты же ради этого пришла. Давай приступай. Проститутка берет наладонник Эньи, смотрит на него, как будто в ожидании чуда. – Если не ты, тогда кто? – Нас много, госпожа. Все разные. Мы не все знаем друг друга. Есть один, кто знает… он такой, уникальный. – Кто? – Аргус [129]. Так он себя называет. Я никогда не встречалась с ним, но чувствовала, что он наблюдает. В этом его суть. Он должен знать. – Как я могу его найти? – Так же, как меня, госпожа. Ну давай. Сделай это. Серые линии переплетаются на маленьком экране. Обнаженная девушка берет многоканальный разъем. Открывает рот. Улыбается. Вставляет разъем в рот. Энья не смотрит на нее, когда нажимает Enter. И унылая, холодная комната на чердаке становится пустой. (Вскоре после падения империи Каменная Садовия престарелый спрингер-спаниель цвета печенки и сливок Шейн (которого в щенячьем возрасте Энья переехала на своем трехколесном велосипеде, и с той поры он хромал, как Ричард III) отправился в свое последнее путешествие на смотровой стол к ветеринару. Его внезапные, неожиданные приседания и бесплодные усилия были забавными, хотя и сбивающими с толку, в саду или на прогулках; когда то же самое случилось перед гостями посреди ковра в гостиной, и не один-два, а семь раз, доктору Курту Морроу, выпускнику Королевского ветеринарного колледжа, пришлось осуществить экстренную вечернюю операцию. – Это сердце, – сказал он. Симптомом сердечного заболевания может быть поза игрока в боулинг? Да, такое случается. И вдруг доктор Морроу спросил ее мать, не хотела бы она побыть рядом, пока он избавит бедолагу от страданий, и ее мать застыла как громом пораженная, не в силах даже заплакать, и Энья вдруг сказала, что все сделает сама. Кто-то должен быть с ним. Можно? Она сидела у стола с прорезиненной столешницей и держала лапу Шейна, пока доктор Морроу опорожнял шприц, и она не ощутила момента, когда лапа превратилась из живой в мертвую. Похоже, но не совсем. Нет; она вспоминает мертвую собаку на столе и то, как держала ее за лапу, потому что кто-то должен был держать – на самом деле сейчас все не так.) (Однажды сине-желтым январским днем, когда Энья была совсем маленькой, – до того как нечто неназываемое начало происходить дома, вызывая визиты в Баллибрак, – она увидела на пляже двух мальчиков; плотные силуэты на твердом, блестящем песке, покрытом рябью. Они били по чему-то палками. Она пошла посмотреть и увидела выброшенную на берег медузу. Под ударами купол из полупрозрачного желе лопнул, хрупкие внутренние органы цвета индиго и пурпура были раздавлены, трепещущие куски плоти разбросаны и втоптаны во влажный январский песок. Преисполненная праведного гнева по поводу их радостной жестокости, она крикнула: «Не убивайте ее. Это жестоко. Не причиняй ей вреда!» Они приостановили бойню, чтобы высмеять малявку: «Дурочка, ты разве не знаешь, что оно уже мертвое!» Вот так просто. Уже мертвое. И разве кого-то волнует невыразимая жестокость.) Энья представляет себе, какое зрелище ждет Сола, когда он откроет дверь. Истощенная, мрачная, окутанная тенями, окруженная призраками: словно побывала в аду и той же ночью вернулась, говорит Сол, преодолев первоначальную растерянность при виде гостьи, явившейся к его порогу в глубокой ночи. Почти угадал, думает она. Энья спрашивает, можно ли войти. Входи, входи, пожалуйста, входи, говорит Сол. Господи, ты ужасно выглядишь. Она знает, что выглядит ужасно. А чувствует себя еще хуже. Глубоко внутри, в душе, поток ее энергии ци загрязнен. Последние микрограммы шехины, циркулирующие в крови, ощущаются как хлопья пепла. Она знает, что приходить сюда опасно. Знает, что мечи, наладонник и таблетки шехины в машине и что он обязательно задаст вопросы, но он ей нужен, ей нужно его присутствие, его жизнь, его свет, его тепло и энергия, чтобы заново разжечь костер внутри. Она обнимает его, притягивает и зарывается в его геологический рельеф. Впервые за долгое время она чувствует, что исцеляется. К его приходу она пропылесосила квартиру, разложила в ванной маленькие индивидуальные мыла в форме ракушек, отполировала латунь, полчаса промучилась над тем, что должно быть на ней надето, когда она небрежно откроет дверь. Маленькое черное платье. Оно никогда раньше не подводило. С берберскими серебряными серьгами. Он пришел точно в назначенный час.