Было на что посмотреть. Дама за решеткой выглядит совсем не так, как дама без решетки. В ней появляется нечто новое, свежее, неожиданное и загадочное. Прутья, на сей раз настоящие, тюремные, толщиной в полдюйма, бросали на печальное личико и заплаканные глазки романтический флер. Агата странным образом похорошела. Стала более женственной, хотя, казалось бы, куда уж больше. Появилось в ней то, что так украшает женщину, – искренняя беззащитность. Или что-то вроде того. Так подумал Пушкин, хоть и гнал от себя несвоевременные мысли. – Господин пристав, оставьте нас наедине, – сказал он. Свешников издевательски хмыкнул. – Ключи дать? – Под замком надежней. – Понимаю, та еще кошка. Мои бедные городовые до сих пор водкой в казенном буфете отпиваются. Двое здоровых мужиков еле справились. Рвалась, как фурия! – Били? – строго спросил Пушкин. – Красивых женщин полиция не бьет, – ответил Свешников. – Ну, разве приводит в чувство. Ткнули разок под дых, чтоб не рыпалась. Зато потом на руках донесли. В лучшем виде… Пойдем, Семеныч, – пристав хлопнул полицейского надзирателя по плечу. – Оставим поворковать удава с кроликом. Поставив табурет охранника напротив арестованной, Пушкин сел. Он ждал, старательно отгоняя жалость. Для жалости было не время. – Что вы смотрите? – наконец не выдержала Агата. – Ну скажите хоть что-нибудь. – Говорить придется вам, – ответил он. – Сделала все, что обещала. Наша сделка… – Нет никакой сделки, – перебил Пушкин. – Московский сыск не заключает сделок с убийцами. – Я не убийца, – тихо проговорила она. – Вы мне врали. Нагло, беззастенчиво. Говорили, что не знали Немировского. – Я не знала его имени! – вскрикнула Агата. Из кармана появилась бархатная коробочка. Пушкин приподнял крышку. – Как этот перстень попал к вам? Она медленно и глубоко вздохнула, будто готовилась к прыжку в омут. – Хорошо, я расскажу, как было на самом деле… Пушкин не стал упреждать, что, ничего кроме правды, его не интересует. Еще не всякую правду он примет. Зависит от глубины признания. – Портье обещал мне указать мужчину, который остановился в самом дорогом номере, – начала она. – Сколько взял? – не удержался Пушкин. – Сто рублей. Задаток того стоил. Я приехала ближе к вечеру. Ждала в холле. Портье дал знак, когда он спустился. Дальше началось, как обычно. Обратила на себя внимание, он сразу клюнул. Я подумала, что добыча будет легкой. Но дело пошло не так. Он был слишком взволнован, не пьян, а именно взволнован, лицо в красных пятнах, часто хватался за сердце. И говорил странные вещи. Вцепился в меня обеими руками и не отпускал. Даже синяки остались. – Что такого странного он говорил? – Я не знаю, как это объяснить, – Агата подбирала слова. – Для меня мужчина – как открытая книга, никаких секретов. Просто и примитивно. Но с ним… – Немировский вам не представился? – Не успел, все произошло очень быстро. Он слишком торопился. – Сандалов не назвал его имя? – Знакомство выходит натуральней, когда не знаешь имен. Только с вами ошиблась. – Вернемся к Немировскому, госпожа арестованная, – напомнил Пушкин. Агата взялась за прутья и отдернула руки: металл был холодным и скользким. – Он как будто изливал душу, – сказала она. – Выговорился и побежал на улицу. – Исповедовался первой встречной? – Да-да… Ему надо было выговориться. – О чем была исповедь? – Говорил, что жизнь его стала ужасной, что он не живет, а мучается, что больше так не может продолжаться. И что сегодня должно случиться нечто, что покончит с его мучениями. Завтра начнется новая жизнь, светлая, радостна, чистая. Он пережил тяжкие страдания, теперь им придет конец… – Каким образом? – Не знаю, – ответила Агата. – Я не умею исцелять мужские истерики. Он говорил и не мог остановиться, поток слов. Держал меня за локти, а я просто стояла и слушала. А потом сорвал перстень, с большим трудом снимал, кольцо вросло в кожу, положил в мою ладонь и сжал мои пальцы. Сказал, что перстень – залог нашей встречи завтра, когда у него начнется новая жизнь. Он хочет меня увидеть завтра утром в десять часов, чтобы встретить день новой жизни. Чтобы начать все заново. – Дальше, – только и сказал Пушкин. – Дальше – ничего. Утром приехала с небольшим опозданием, но его не было. Попросила портье узнать, в чем дело. Он долго не соглашался, пришлось его уговорить. Пошла в ресторан выпить чашку кофе. Не успела допить, как портье позвал, сказал, чтобы убегала, в гостинице полиция. – Разве Сандалов не сказал, что ваш клиент мертв? – Он был слишком напуган. Ну, а мне встречаться с полицией ни к чему. Еле ноги унесла. Больше не собиралась возвращаться. Помыслить не могла, что с Немировским что-то случилось. Решила, что рыбка с крючка сорвалась: вместо навара вышел убыток. Сразу отправилась на Сухаревку, чтобы сбыть перстень. Его не взяли. Тогда пошла в ломбард. – Зачем же в ломбард Немировского? В чем смысл? – Не знала я, что это его ломбард! – крикнула Агата. – Нелепость. Случайность. – Видели вывеску: «Немировский и сыновья». – Повторяю: не знала ни его имени, ни фамилии! – в отчаянии проговорила она. – Больно надо вывески разглядывать, какая разница, какой ломбард. Пушкин спрятал перстенек, который натворил столько бед. – Вечером ушли ни с чем из «Славянского базара». Что дальше? С некоторым усилием Агата заставила себя продолжить. – Приехала в «Дюссо». Там – как обычно. Попался какой-то чиновник из городской управы. Он воображал себе ночь любви в номере. А остался без кошелька. – Бедняга, – сказал Пушкин. – Господин Улюляев день и ночь печется о городских тротуарах, а вы у него кошелек срезали. – Ничего себе, бедный! – возразила Агата. – У него на полу меж ногами корзинка стояла, крепко ботинками держал. Ну, я заглянула ненароком. Корзинка платочком прикрыта, под платочком колбаски лежали, а под ними пачки ассигнаций! – Что же не прибрали? – Поздно сообразила, что под колбасой деньги. Встав, Пушкин перенес табурет в дальний конец коридора, подальше от задержанной. Мало ли что ей придет в голову. – Пушкин, вы мне верите? С ответом он не спешил, медленно подходя к решетке. – Верите?! – повторила она. – Я никогда не говорила столько правды! Никому! – Зачем вам понадобилось ехать в морг смотреть на Немировского? – Он взял с меня слово, что мы увидимся, – сказала Агата. – Мы увиделись. Я сдержала слово. В это было трудно поверить. Практически невозможно. Эфенбах точно не поверил бы и поднял на смех. – Воровка держит слово?! – переспросил Пушкин. Хорошо, что прутья удержали. Ладонь Агаты чуть-чуть не долетела до его щеки. Только ветерком обдало. Пощечина вышла б знатная. – Как смеете! Я душу выворачиваю наизнанку, а он… А он… Индюк бесчувственный! Слезы текли бурно. Агата захлебывалась в плаче. Индюком его еще не обзывали. Лентяем, лодырем, бездельником – да. Только не индюком. Новые ощущения… Первым движением Пушкина было достать платок. Он заставил себя не делать этого. Слезы слишком скользкий аргумент, чтобы ему верить. Верить вообще нельзя. Трезвым умом надо сопоставить факты. Фактов было много, а вот трезвого ума сильно не хватало. Пушкин вышел не прощаясь. В приемном отделении участка Свешников попивал чай.