Пушкин жестом указал войти в номер. С трудом оторвав себя от стены, Немировский двинулся в проем двери, как жертва, которую отправили на съедение дракону. Он с трудом перешагнул порог, сделал шаг внутрь и отпрянул, прижавшись к портьере, оформлявшей вход. Пушкин вошел следом и захлопнул дверь. От резкого звука Немировский вздрогнул и схватился за сердце. Страх держал его на коротком поводке. Он рассматривал номер – все, что попадалось на глаза, только больше пугало. – Ч-ч… что это? – запинаясь, проговорил он, указывая на меловой пентакль на полу. Огарок черной свечи еще стоял на полу. Прочие были снесены суматохой, когда приводили в чувство Кирьякова. – Именно это хотел у вас спросить, – ответил Пушкин. – Я… Откуда я… Не знаю… Не понимаю, – язык плохо слушался Немировского. В таком состоянии толку от него было мало. Пушкин зашел в меловой круг, показывая беспомощность и колдовских чар, и родовых проклятий, и всяких призраков. Беспомощность перед разумом. И математикой. Ну и сыскной полицией, разумеется. – Ваш брат, Григорий Филиппович, провел здесь ритуал, – сказал Пушкин, оглядываясь и невольно проверяя: не появилось ли чего-то нового. Твердость и спокойствие чиновника полиции оказали целительное действие. Виктор Филиппович немного успокоился. Взгляд его стал осмысленным. – Ритуал? Какой ритуал? – Ритуал снятия проклятий. По методике средневековых магов. Нарисовал мелом пентакль, разместил по концам лучей каббалистические символы и черные свечи. Зарезал петуха и выпустил его кровь. Сам же был в кальсонах и сорочке в центре пентакля на коленях. – Гриша?! – проговорил Виктор Филиппович с таким изумлением, будто не ждал от брата подобной лихости. – Он сам все это сделал? Петуха зарезал? – Не похоже на привычки вашего брата? Немировский окончательно оправился. Страх был побежден. Он сделал несколько шагов к пентаклю, но не решился пересечь меловую черту. – Гришка крови боялся, не то что петуха зарезать. Значит, провел все-таки ритуал. Решился… – Намекал вам на это или говорил прямо? – Говорил, что нашел средство избежать проклятия. Научился ворожить или что-то такое. Я не верил, думал, просто так болтает. А он… Какой молодец. – Тут Виктору Филипповичу в голову пришла мысль, которая стала для него откровением. – Позвольте, но если Гриша провел ритуал, выходит, проклятие снято? Почему же мне записка от него пришла? На такие вопросы сыскная полиция отвечать не может. – Ваш брат не говорил, что ему кто-то обещал помощь в магии? Виктор Филиппович отрицательно мотнул головой. – Не знаю, Гриша ничего толком не говорил, все намеками. – Намеки на конкретную личность? – Не знаю. Ничего не знаю… – Кто из знакомых вашего брата имеет инициалы «А.К.»? Тяжелой голове нелегко справляться с работой мысли. Немировский тужился. Но так никого и не смог вспомнить. – Не припомню таких людей, никто не подходит. Чем вызван ваш интерес? – Вечером девятнадцатого декабря у Григория Филипповича была назначена встреча с господином, носящим эти инициалы. – Господин Пушкин, позволите вопрос не из любопытства? Ему позволили. – Отчего же Гришка умер? Не справился с… с призраком? Из спальни раздался звук, будто треснула половица. Или сломалась сухая ветка. Немировский охнул и схватился руками за шею, словно невидимые руки душили его. Страх вернулся с новой силой. В счастливую случайность Пушкин не верил: застукать убийцу, который прятался за кроватью и случайно выдал себя, – так не бывает. Но проверить надо. Он вынул из кармана револьвер Немировского и вошел в спальню. Постельное белье и трюмо были не тронуты. Заглянул в платяной шкаф и на всякий случай под кровать. Призрака не было. Делать здесь было нечего. Немировский от напряжения кусал кулак. – Кто там? – сдавленно проговорил он. – Старая древесина, треск рассыхающейся мебели, – ответил Пушкин, пряча оружие, и продолжил как ни в чем не бывало: – Хотели знать, отчего умер ваш брат? – Да, да… Конечно. – Его отравили. Виктор Филиппович ждал, что будет продолжение, но оно не последовало. – Как отравили? – растерянно проговорил он. – Дали лекарство, которое ему категорически запретил врач. – Дигиталис?! Но это глупость! – Немировский откровенно возмутился. – Все прекрасно знали, что ему запрещен дигиталис. И сам он никогда бы не прикоснулся. Этого не может быть. – Факт отравления установлен доктором Городского участка. Ваш брат выпил огромную порцию лекарства. Немировский растерянно развел руками. – Но как?! Зачем?! Откуда у него взялся дигиталис?! – Эти вопросы не будем обсуждать, – сказал Пушкин. – Сейчас важнее другой: почему вы так боялись этого номера? Ударение на «вы» было сделано слишком явно. Виктор Филиппович опять попал в затруднительное положение. – Должны знать, что тут произошло, – ответил он, подбирая слова. – Я – знаю. Откуда вы знаете, что здесь двадцать лет назад ваш отец убил цыганку? – Так ведь… Это же… Давно… Известно… – Иными словами, ваш отец рассказывал детям об убийстве, хвастался им и даже точно указывал номер в «Славянском базаре»? Как же так? Вроде бы семья узнала о семейном проклятии два месяца назад? Виктор Филиппович понял, что попал в западню. – Отец ни словом не обмолвился, – проговорил он. – Мы узнали про эту историю из письма, что Гришка раскопал. – Там был указан точный номер гостиницы? – Нет… Разумеется… Нет… – Тогда откуда знаете его? Вот теперь приперли окончательно. Деваться некуда. – Гришка рассказал. – А ему откуда стало известно? – Не знаю. Слово чести – не знаю! – Немировский даже приложил ладонь к сердцу. – А я не подумал уточнить. Говорил: четвертый нумер, самый лучший в «Славянском базаре». Где все началось, там все и кончится. – Знали, что Григорий Филиппович был здесь в ночь с воскресенья на понедельник? – Нет! – чуть не выкрикнул Виктор Филиппович. – Не знал! А если бы знал… Он на утро праздничный завтрак назначил. И не пришел… Пушкин не отступал. – Разве не заглядывали к брату в тот вечер? – Зачем мне? – Например, вон тот стол подвинуть. – Пушкин указал на мебель, так и стоявшую не на месте. – И в мыслях не было! – Таким образом, вы признаете, что вечером девятнадцатого декабря были в этой гостинице. Виктор Филиппович издал звук мыши, которую прихлопнула мышеловка. – А? – проговорил он. Пушкин прошел к двери и распахнул. – Пройдемте.