– К-куда… В-в… в тюрьму? – пролепетал Немировский. – В номер двенадцатый. – Откуда вы… Откуда узнали? – Это было нелегко. Но мы справились. Взяли девятнадцатого декабря? – Кажется… Не помню чисел. – Номер до сих пор за вами. Приглашайте в гости, хозяин – вы. Немировский будто прирос к полу. Страх опять вцепился в него. 12 Агата не подозревала, что следить за человеком – дело настолько скучнейшее и утомительное. Второй час тряслась на диванчике пролетки, замерзла до полной нечувствительности, но ничего полезного не узнала. Ольга Петровна вела себя на удивление обыденно. С Кузнецкого моста прибыла в Варсонофьевский переулок, зашла в ломбард, побыла недолго, вышла, перешла на другую сторону улицы и зашла в кредитную контору «Немировский и сыновья». Теперь на вывески Агата стала обращать внимание. Ясно, что по какому-то делу зашла к брату погибшего мужа. Выйдя из конторы, Ольга Петровна завернула в соседний ювелирный магазин, над которым возвышалась фамильная вывеска. Пробыла с четверть часа, вышла явно рассерженная, села в пролетку и поехала на Воздвиженку, к дому Скворцовых, где зашла в ресторан Генриха Стевера. Пробыла там совсем недолго, наверняка и кофе не пила, после чего погнала извозчика на Тверской бульвар, к ресторану Быкова. Но и там не нашла себе покоя, а отправилась на Мясницкую улицу в ресторан «Пальма». Агата терялась в догадках, для чего вдове совершать тур по московским ресторанам. Или слишком хитра и путает следы, или подбирает место для достойных поминок. Что тоже является не чем иным, как игрой для отвода глаз. Не иначе. На «Пальме» Ольга Петровна не остановилась. А поехала во «Францию» на Тверской улице. Извозчику хорошо: платят – он катает, куда прикажут. Агата прикинула, что уже накатала рубля на три, не меньше. И, кстати, Ольга Петровна тоже. Однако «Франция» вдове не подошла. Отправилась в «Прагу» у Арбатских ворот. Даже такое пристойное заведение ее не устроило. И мадам Немировская заехала совсем уж в странное место: трактир Амбросимова на Малой Лубянке. Что делать пристойной женщине в таком заведении? Агата не могла понять и терялась в догадках. Однако Ольга Петровна знала. Вернее, нашла там что-то важное. Выскочила из трактира в нервном состоянии, забралась в пролетку и что-то крикнула извозчику. Агата не могла расслышать адрес, но вскоре все выяснилось. Ольга Петровна приехала в полицейский дом Городского участка. Вошла в него в сильном волнении, а вышла в сопровождении самого пристава, который поцеловал даме ручку, подсадил в пролетку и даже помахал на прощание. Агата видела, что настроение Ольги Петровны решительно изменилось в лучшую сторону. Запутанным путешествиям пришел конец. Пролетка неторопливо доехала до Замоскворечья, Ольга Петровна расплатилась, дав хорошие чаевые, судя по поклонам извозчика, и вошла в одноэтажный дом купеческой архитектуры. Агата сочла, что миссия исполнена. Она узнала все, что хотела. Вернее – не узнала ничего. 13 Двенадцатый номер походил на благородную помойку. Старая, но добротная мебель, потертый, но персидский ковер, шелковые гардины, обои с остатками позолоты и бронзовая люстра ставили номер в категорию для путешествующих господ средней руки. Во всей этой благопристойности был разведен изумительный беспорядок. На ковре – остатки еды и полупустые бутылки. Полные и пустые бутыли на столе среди разбросанных тарелок с остатками закусок. Запах подгнивших продуктов витал крепкий. Хозяин не приказывал убирать номер, а коридорным соваться без разрешения не полагалось. Что для сыска было на руку. Пушкин обошел номер, старательно избегая объедков, и вернулся к хозяину, который держался поближе к дверям. – С кем была приятная встреча? Немировский изобразил упрямое молчание. – Виктор Филиппович, не стоит делать вид, что оглохли. Стол накрыт на две персоны. – Захотелось свободы, разнообразия. – Кто она? – Взял… бланкету. Пушкин кивнул. – Заказали у портье? – Сам… взял, – ответил Немировский, старательно разглядывая морозный узор на стекле. – Как зовут девицу? – Не помню. Первый раз видел. – Значит, для бланкетки заказали роскошный ужин. Для бланкетки выбрали лучшие вина. Для бланкетки принесли букет, что вянет на столе, ценой эдак в двадцать пять рублей. Для бланкетки, которую первый раз увидели. – Да, вот такое было движение души, – с вызовом ответил Виктор Филиппович. – Имею право. На свои гуляю. – И не помните, как ее зовут? – Отшибло память. – Мы вам поможем. Соберем всех бланкеток, которые работают в этом участке, и спросим, кого изволили выбрать. Немировский сквозь зубы выругался и плюхнулся в ближайшее кресло. – Зачем мучаете? Чего от меня хотите? – Имя женщины, с которой провели вечер, когда был убит ваш брат. – Какое вам дело? – От этого зависит очень многое. Когда отступать некуда, даже самый слабый человек может преобразиться. Вцепившись в подлокотники кресла так, что пальцы побелели, Немировский сгорбился. Губы крепко сжаты, глаза сузились. Готов идти до конца. – Она не пришла, – проговорил он. – Это все, что я могу вам сказать. Пушкин взглянул на стол. Один прибор чистый и нетронутый. Цветы так и остались в бумажной упаковке. К ним никто не прикасался. – Охотно верю. Однако я спросил ее имя. – Можете рвать меня на дыбе, засадить в каторгу, но об этом ничего не скажу. Решительность Виктора Филипповича была столь велика, а напор столь натурален, что испытать его намерения могла только дыба. Жаль, давно отменили в полиции. Уж лет двести как. – Хорошо, – просто сказал Пушкин. – Тогда поясните мне про семейное проклятие. Немировский готовился к яростной битве, а победа далась легко. Как будто провалился в полынью на твердом льду. Он немного растерялся. – Что именно? – Столько лет жили, зная, что придет срок расплаты. – Думать не думали! – Виктор Филиппович отпустил кресло, на котором остались вмятины от его пальцев, и сделал широкий жест. – Пока Гришка не раскопал это проклятое письмо, ничего не знали. Батюшка никогда словом не обмолвился. – Петр Филиппович никогда не рассказывал о печальном происшествии? Немировский искренне удивился. – А при чем тут Петя? – Когда ваш отец убил цыганку, вашему старшему брату было лет… десять, наверное? – Одиннадцать. – Возраст, когда старший сын входит в семейное дело. Неужели вашему отцу все удалось скрыть от старшего сына и домашних? – Мне было… – Виктор Филиппович задумался. – Лет семь… Нет, восемь. Многое помню, очень хорошо помню. Но чтобы в доме обсуждали какое-то страшное происшествие… Батюшка наш, Филипп Парфенович, нрава был крутого, ему никто поперек не смел сказать, весь дом в кулаке держал. К нам был в строгости, но зря никогда не обижал. Гришка был тогда маленький, а я… Нет, не было никаких разговоров. Уж мы бы точно узнали. – Значит, Филипп Парфенович дело не только замял, но и огласки не допустил, – сказал Пушкин, подтолкнув носком ботинка бутылку, отчего она завертелась волчком. – Больших расходов стоило. – Батюшка за ценой никогда не стоял. Получал что хотел. – В ресторан «Славянского базара» ездил? – О своих делах никогда не рассказывал, а нас никогда не возил. Пушкин сунул руку в карман пальто, достал револьвер и протянул, держа за дуло. – Спрячьте как можно дальше. Виктор Филиппович принял оружие, неумело держа обеими руками, как будто это было тяжело для него. – Благодарю, – сказал он. – Подарок отца. Один из редких, что от него достались. Мне-то теперь что делать? Посадите? – Сажают картошку, – ответил Пушкин. – А у нас заключают под стражу. Оснований пока не вижу. Немировский тяжко вздохнул.