– А я-то надеялся… Куда деваться? Дома от страха умру. Вдруг опять увижу?.. – Что увидите? Опишите. – Нет… Не просите… Пощадите. – В таком случае мой вам совет: оставайтесь в этом номере еще дня три. Пока срок не выйдет. А там видно будет. – Я так не могу, Ирина от волнения заболеет. – Как хотите. Вам решать. – Пушкин пожал плечами и направился к двери. – Постойте! – вдруг вскрикнул Немировский. Пушкин остановился. – Я вспомнил, – продолжил Виктор Филиппович. – Как раз лет двадцать назад отец исчез из дома дня на два или даже на три, а маменька рыдала сутками напролет. Потом все сразу кончилось. Что случилось, нам не рассказали, но настрого приказали забыть и ни с кем даже полусловом не обмолвиться. Забыть навсегда. Быть может, это то самое. – Прикажите убрать номер и поживите в нем в тишине и покое, – сказал Пушкин. – Еду заказывайте сюда или спускайтесь в ресторан гостиницы. Только не в часы позднего завтрака, когда там кушает ваш старший брат. Дверь захлопнулась. Немировский так и стоял, сжимая револьвер. 14 В подданном Российской империи взращено особое начальственное чувство. Если подданный видит перед собой начальника, даже не своего, а вообще начальственную персону, спина его сама собой приобретает прямое положение, а руки вытягиваются по швам. Что можно считать большим прогрессом: ранее, еще лет пятьдесят назад, колени подгибались бухнуться барину в ноги. Нечто подобное испытал Сандалов. Он нюхом чуял, что чиновник полиции не минует его. И оказался прав. Пушкин не спеша подошел к конторке. Портье исправно приветствовал его. – Имею честь доложить важные сведения! – отрапортовал он. – Важные сведения нам нужны, – ответил Пушкин, поворачивая к себе книгу записей гостей. – Та самая девица преступного умысла взялась за свое! – Какой ужас! Что она себе позволяет? – возмутился Пушкин, разыскивая нужную запись. – Что в этот раз? – Совершила знакомство с важным постояльцем. – Что вы говорите? Кто таков? – Синьор Коччини, знаменитый фокусник. – Опять не без вашей помощи? Сандалов благородно возмутился: – Что вы, господин полицейский, тогда леший попутал! Чтоб я еще когда-нибудь. Сама назвала его имя. Пушкин оторвался от записей. – Сама? – Именно так! Подходит и говорит: укажи мне, любезный, синьора Коччини. – Поразительная наглость. Но жалоб на кражу к нам не поступало. – В том-то и дело! – Сандалов перешел на доверительный шепот. – Она эдак ловко с ним познакомилась, но портмоне не срезала, а отдала ему! – Зачем? – Ума не приложу! – Коварная девица. Не спускайте с нее глаз, портье! – строго сказал Пушкин. Сандалов выпрямился до невозможной стройности, если учесть округлое брюшко. – Слушаюсь! – рапортовал он. – Вот что, любезный, есть дело не менее важное. Портье был готов служить верой и правдой. – Постоялец ваш, маг Алоизий Кульбах, так и не появлялся? – продолжил Пушкин. – Никак нет, с тех самых пор не видел. – С «тех самых» – это с каких конкретно? Мгновенная задумчивость окончилась прозрением. – Так ведь с вечера воскресенья уже как не был! – сообщил Сандалов. – Вспомните, что он делал в тот вечер. – Хоть не положено гостей обсуждать, но скажу по чести: странный господин. Только заехал, не прошло и получаса, как убежал. Вернулся, наверное, часа через три и тут обратно бежит, к выходу. Сильно взволнованный и спешил сильно. Как сейчас помню: проскочил мимо, ключ швырнул и прямиком в двери. Господин далеко не вежливого обхождения. – В котором часу это было? – Точно не скажу, около девяти, вероятно. – Можете описать, как он выглядел? – спросил Пушкин, вынимая черный блокнот. Сандалову пришлось напрячь все извилины. Результат того стоил. По описанию выходил мужчина среднего роста с густой рыжей бородой, шевелюрой, бровями и особо пушистыми рыжими бакенбардами. Из-за обилия рыжей растительности на лице трудно определить возраст. Вспоминающий постояльца портье казался котярой, который подбирается к крынке сметаны. Закончив быстрый эскиз, Пушкин развернул блокнот. – Похож? Сандалов с радостью подтвердил, что портрет удивительно похож. В рисунке не передать одну особенность: маг сильно горбился. Как будто хотел казаться ниже ростом. Портрет загадочного медиума появился. Вот только где он сам мог прятаться в Москве, было большим вопросом. Пушкин выразил портье благодарность за старания, чем значительно ободрил его дух. – И вот еще что, любезный, – продолжил он. – Если господин Кульбах появится, немедленно отправляетесь за городовым, от моего имени требуете задержать и доставить в сыскную полицию. – Так точно! Можете не сомневаться! Исполним, как полагается. – Рад слышать. Теперь прошу ключ от его номера, – и Пушкин протянул ладонь. Колебался Сандалов лишь секунду. Нарушить правило для пользы сыскной полиции? Кто его осудит? Вот именно. И он снял ключ с номерной доски. Пушкин, в который раз, поднялся на второй этаж. Коридор был хорошо знаком. Он без труда нашел восьмой номер. Замок был заперт. Открыв его, Пушкин быстро вошел, не закрывая дверь. Шторы были задернуты, создавая тьму посреди дня. Спертый воздух означал, что в номер давно не заглядывали. Пушкин откинул шторы, чтобы солнечный свет разогнал темноту. По классу номер был таким, как двенадцатый, который снимал Виктор Немировский. Похожая мебель и обои. Только этот номер блистал порядком и чистотой. У Пушкина осмотр помещения занял совсем немного времени. Потому что осматривать особо было нечего. К кровати не прикасались, платяной шкаф пуст, личных вещей путешествующего мага нет. Что удивительней всего: ни одного чемодана, или баула, или хоть дорожной сумки. Оставалось предположить, что человек с русским именем, который просил называть себя Кульбахом, путешествует налегке или с узелком. Во всяком случае, недешевым номером он не воспользовался. За все эти дни. 15 Михаил Аркадьевич любил умную беседу, как любил запить крепкий кофе доброй мадерой. Умный человек вызывал в нем жадность состязания. Добившись в жизни всего своим умом, Эфенбах испытывал невольное восхищение перед тем, кто был достойным соперником в дискуссии. Нет, не умнее или проворнее, таких Михаил Аркадьевич невольно сторонился, а вот чтобы вровень, но чуточку слабее. Тогда победа будет не слишком трудна, но приятна. Что же касается женщин, Эфенбах всегда был с ними приторно мил, не беря в голову, что они лепечут. Женщину по умственному развитию начальник сыска держал где-то между дрессированной белкой и говорящим попугаем. От белки в женщине он видел неугомонную прыть и острые зубки, которые частенько покусывали его в семейном счастье. А яркие платья, шляпки с перьями и неугомонная болтовня вызывали в памяти южную птичку. Всех без исключения женщин Михаил Аркадьевич заранее отнес к существам милым, полезным, но безнадежно отсталым. Тем большим было его удивление. Как только он вышел в приемное отделение сыска и наткнулся на барышню, которую вообще-то следовало бы держать в клетке (да-да, как белку или попугая!), ему захотелось проверить, что же такое нашел в ней Пушкин, что согласился рискнуть всем. Михаил Аркадьевич задал ехидный вопрос и тут же получил ловкий ответ. Прыть преступницы столь поразила, что он незаметно втянулся в беседу. Баронесса фон Шталь была не только мила, она была умна, она была ловка на язык и говорила такие чудесные комплименты, что Эфенбах не заметил, как оказался полностью очарован ею. Когда же она назвала его «мой генерал» (что было заветным и невозможным желанием статского человека – чтобы к нему обращались: «ваше превосходительство, господин генерал», и чего не будет никогда), Эфенбах размяк окончательно. Они болтали, как старые приятели. Баронесса рассказывала истории из своей жизни, удивляя и поражая начальника сыска. Когда в отделение вошел Пушкин, Михаил Аркадьевич заливался таким искренним смехом, как будто ему рассказали новый анекдот про обер-полицмейстера. – Надо же, как, однако, бывают глупы мужчины! – проговорил он, вытирая выступившие слезы и тяжело дыша. – Вы даже не представляете, как бывают! – ответила Агата, бросая взгляд на Пушкина. – Ах, какая досадная жалость! – проговорил Михаил Аркадьевич, сворачивая платок, мокрый от слез. – Жаль, что вы с вашими проворностями не познакомились с Королевой брильянтов. Агата одарила его загадочной улыбкой. – Кто вам сказал, что я с ней не знакома?