Подковкину комплимент был приятен. – Не жалуемся-с, – ответил он с поклоном. – Знаете господина, который часто завтракает вон за тем столом? – Пушкин указал на середину зала. – Как не знать, личность известная, господин Немировский. Да и не только завтракают-с, почитай, каждый день ужинают. Завсегдатай, иначе говоря-с. С супругой почти всегда. За стол к себе никого-с не приглашают-с, такой порядок держат. – Вечером в воскресенье ужинал? – Само собой-с. – Завтракал в тот же день? – Обычным порядком-с, – ответил Подковкин, довольный, что его наблюдения за странным семейством пригодились. – Подолгу засиживается. Только, доложу вам, характер у господина Немировского не из легких-с. Сколько раз примечал, как супруга его слезки утирала-с. Ценному наблюдению Пушкин выразил благодарность, заказал принести, что будет угодно душе официанта, и отпустил. От Агаты исходили волны арктического холода. – Вы за этим хотели меня видеть? – спросила она. – Госпожа Керн… – Кажется, просила обращаться ко мне по имени. Неужели трудно исполнить такой пустяк, господин Пушкин? В ответ ей нагло, как посчитала обиженная женщина, улыбнулись. – Как прикажете… Агата. К сожалению, не имею права разглашать детали розыска, который ведет сыскная полиция в отношении смерти Григория и Виктора Немировских, но скажу самое важное: вы ошибаетесь. – И в чем же? – В отношении Ольги Петровны и Коччини. В один миг Агата забыла, что готовилась быть беспощадно строгой. – Хотите сказать, они не любовники и не убийцы? – с жаром проговорила она. – Не верите моему чутью на людей? Формула в блокноте для вас важнее моих слов? Нет у вас никакой формулы, а только раздутое самомнение! Еще пожалеете, что не послушали меня. Вот увидите, они убьют Петра Немировского. Эта смерть будет на вашей совести! Из глубин сюртука Пушкина вынырнул черный блокнот и раскрылся перед Агатой. – Формула сыска, ознакомьтесь. Агата дала себе слово делать все наперекор тому, что он попросит. Но любопытство было сильнее. Она смотрела на лист и ничего не понимала. Какие-то точки, буквы, линии, соединяющиеся в фигуру, похожую на распластанного жука. В центре жука, куда сходились отдельные линии, пустой круг. Рядом с жуком нарисована табличка. В самый левый столбец вписаны буквы. Эти же буквы находились в верхней строчке таблицы. В квадратиках, которые получились пересечением столбцов и горизонтальных строчек, кое-где вписано «+», в некоторых «Х», еще виднелись «—». Агата точно знала, как выглядят математические формулы. То, что ей подсунули, было не формулой. Значит, ее провели, как глупую девчонку. Элементарно провели. Блокнот она толкнула к Пушкину. – Очень интересно, господин полицейский. Только не пытайтесь меня обмануть. Этого еще никому не удавалось. – Вы видели то, чего никто не видел, – ответил Пушкин, пряча бесценную для сыска вещь. – Даже наш начальник, господин Эфенбах, которого вы сразили в самое сердце. Агата чуть не выпалила: «А вас я сразила?», но вовремя сдержалась. – Для чего мне знать вашу формулу? – строго спросила она. – В формуле пустой круг. Не заполнив его, нельзя поймать убийцу. В этом круге должна быть цель преступления. – Но я тут чем могу помочь? Мое чутье вы отвергаете. Приподнявшись со стула, Пушкин наклонился и в самое ушко, обдавая теплым щекочущим дыханием, задал короткий вопрос. Вопрос был такой неожиданный, что Агата растерялась. И вместо того чтобы мстительно помучить Пушкина, сразу ответила. – Это вся задачка? – добавила она. – Зачем спрашивать, когда сами знаете. – Нужно подтвердить женским чутьем, – в задумчивости ответил он. Агата не могла разобрать: сказано всерьез или опять виртуозно издевается? – Получили все, что желали? – спросила она. – Что-нибудь еще, господин Пушкин? – Завтра около девяти вам надо прибыть в Городской участок. – Зачем?! – Сыскной полиции понадобится женское сердце, – ответил он. – Женское сердце, – проговорила Агата. – Ничего иного сыскной полиции не требуется? – Наденьте это же платье. – Вот это черное платье? – повторила она, не веря своим ушам: мужчина диктует ей, что надевать?! Да где такое видано… – Верно. – Полагаете, черное мне к лицу? – Не могу знать, что вам к лицу. Нужно черное платье. Неброское. – Неброское и черное? – Или черное и неброское. На выбор. Из вашего гардероба. Поклонившись как ни в чем не бывало, Пушкин просто встал и ушел. Агата вдруг поняла, что впервые случилось то, чего не могло случиться: мужчина бросил ее. – Наглый, самоуверенный, надутый болван! – в сердцах проговорила она, швырнув салфетку на пол. К столику спешил Сеня Подковкин с подносом, полным яств. Сеня рассчитывал на хорошие чаевые. Только не знал золотого правила: барышни не платят. Никогда. Даже если их бросают. 22 Выбор был невелик. Адресный стол закрыт, бежать в сыскную, лезть в справочник жителей Москвы – время бесценное, время на вес золота будет упущено, утечет песком сквозь пальцы. Пушкин так спешил, что от Никольской улицы до Варсонофьевского переулка добежал лихим рысаком. Переулок был темен и пуст. Чиновник сыска достал свисток, полагавшийся каждому полицейскому, дал двойной тревожный сигнал. Из-за угла прибежал дежуривший городовой Первой Мясницкой части. Узнав Пушкина, подмороженный постовой выразил горячее желание помочь, благо обязан знать всех обитателей своего околотка. Вопрос, откуда владелец ювелирного магазина берет извозчика, чтобы ехать домой, был простым. Городовой доложил: ниоткуда не берет. Потому как господин Немировский, Петр Филиппович, личность известная на весь переулок отвратительным характером и неуемной страстью к еде. Из-за страсти этой летом лотошники с пирожками норовят почаще пройтись мимо его витрин, а зимой – разносчики горячих саек. Так вот. Незачем господину Немировскому брать извозчика, когда проживает в том же доме, прямо в бельэтаже над своим магазином. Между прочим, весь этаж занимает. После подробных сведений Пушкину оставалось узнать, где лестница в квартиру. Городовой повел, как к себе домой. Поднявшись на этаж, Пушкин дернул за рычажок дверного колокольчика. Из глубины квартиры послышались торопливые шаги. Дверь открылась, на пороге стояла Ольга Петровна, тесно закутавшись в серую шаль. – Вы? – произнесла она в искреннем изумлении. – Что… Не договорив, зажала ладошкой рот и мотнула головой, словно хотела отогнать догадку. Пушкин спросил разрешения войти. Свет в гостиной шел от керосинной лампы с изящным абажуром. Сидя за столом, Ирина жалась к Марине Петровне, которая обнимала ее за плечи. Вошедшего встретило напряженное молчание. Пушкин отдал общий поклон и попросил Ольгу Петровну представить его младшей сестре. Его представили, забыв предложить сесть. Так близко Марину Петровну он видел впервые. Невысокая блондинка, чуть в теле, была удивительно хороша в черном платье. Траур шел ей. Выражение лица ее было живым и чистым. То, что рядом с мужем выглядело тихой покорностью, рядом с нервной Ириной и сухой Ольгой Петровной открывалось шаловливостью хорошенького котенка, которому не дают развернуться. Марина казалась спокойной, сжимая в руках тряпицу, от которой торчал белый хвостик. Пушкин не мог или не хотел начать первым. Сестры не шевелились. Было тихо. – У меня дурные новости, – сказал Пушкин, старательно глядя на Марину. – Нет! Крик вырвался у Ольги Петровны. Марина молча смотрела на гостя. – На мне лежит нелегкая обязанность сообщить, что ваш супруг Петр Филиппович Немировский… Ольга Петровна издала звук, похожий на стон падающего дерева. – Я же говорила! Как я просила! И ничего и никого не слушал! – Она быстро подошла к сестрам, встала за ними и обняла, как птенцов. Композиция трех сестер в черном смотрелась по-своему привлекательно. Марина Петровна как будто плохо понимала, что происходит. – Что с Петей? – еле слышно проговорила она. – Найден мертвым, – ответил Пушкин. – Неужели Пе-Пе все-таки отправился в проклятый номер в «Славянском базаре»?! – опередив сестру, спросила Ольга Петровна.