Она так и не сумела уснуть. Ночь перед выездом выдалась пасмурной, шел мокрый снег — как и до того. Неплотный, скорее напоминавший дождь. "Как-то мы поедем…". Скрипнула дверь. — Сударыня, Ваше Сиятельство? Пора. Караван готов. — Да, Ганц. Сейчас. Сейчас. — Лилиан не стала поворачиваться от окна. Дверь не закрылась. — Не отчаивайтесь, Лилиан. Это не крушение. И не смерть. — Отчаяние… что вы знаете об отчаянии, Ганц? — Думаю, что больше вас. Хватит. Это даже не отступление. Воспринимайте это как деловую поездку. — Ганц, я отправляю ребенка непонятно куда — и вы мне говорите, что все нормально? — Я не знаю слова Normalno, Лилиан. Но знаю, что Миранда Кэтрин — не грудной младенец. Вы учили и воспитывали ее больше года. Она из рода, славного своей волей и своими свершениями. Все в руке Альдоная, хочу вам напомнить. И никому из нас он не посылает испытаний, которые нельзя выдержать с честью. Идемте. Нам лучше успеть к пирсам до рассвета. Что-ж, в чем-то Ганц Тримейн, королевский представитель, следователь по особо важным делам, был прав. Лиля взяла себя в руки, встряхнулась, и вышла навстречу новой дороге. До берега они ехали бок о бок. Лилиан даже не знала, что ей сказать. Скорость движения определялась возами — и ее взгляд в сочетании со скрипом, с фырканием лошадей и чавканием колес это перечеркивало всю маскировку. — Мам. Ты не волнуйся, я же не первый раз на корабле плыву. — Я постараюсь. Ну, ты все-таки не лезь к борту… — "И надевай шапку". Господи боже, она же клялась себе слушая бабушку, что никогда в жизни — ну и вот. Всего-то год ребенок рос у нее под боком, и пожалуйста. Начинало светать, но на берегу было еще темно. Лиля и Мири спешились, и она в последний раз ее обняла. — Ну все, давай, кадет Третьего кавалерийского. С Богом. Командуй. — До свиданья, мама! Ты не плачь! Я проверю! Парни, грузимся! В темноте фигуры с мешками и бестолково выглядевшими пиками забрались в лодки. Здоровенные фигуры легко оттолкнули их от берега, не побоявшись замочить ноги в ледяной воде и лодки ходко пошли к темной туше корабля Эрика. Караван пошел дальше. Говорить Лилиан не хотелось. В голове вертелось. что поездка на телеге для аристократа как-то уж очень плотно связывалась с казнью. С другой стороны, не все же жили в Париже?.. А весь путь верхом — о, бедная ее спина. И не только. Вдали, у пирсов послышался какой-то шум. — Госпожа, пересядь пожалуйста в фургон. — Что случилось? — То, чего мы и ждали. За тобой охотились. Но сейчас это все не наша работа. Лейс Антрел там для этого и ждал. — Но он же должен был присоединиться… — Он бы и присоединился. Но, сама видишь. Вдали лязгнул металл, кто-то кричал — явно там была какая-то заваруха. Фонари — которых там быть не должно. — Но надо помочь! — Нет. Мы будем следовать своим курсом, госпожа. Прости. — Но там раненые! — Они ранены за то, чтобы ты благополучно перебралась в более спокойные места. Не делай их жертву и работу бесполезной. — А почему вы решили, что этим займется он?! — спрашивать этого совершенно не следовало, но Лилиан разозлилась и не подумала. — Потому, что солдатам куда проще помогать ему, чем мне. Четыреста лет набегов не забываются за полгода. О том, что Лейс сам настоял на этом опасном прикрытии снедаемый стыдом за своего предателя, Лейф не сказал. Каждый решает за себя, за что ему биться. В фургоне Лилиан приготовили хорошее место, постелив на мешки овчину и сделав из них что-то вроде кресла. Девушки и женщины в фургоне усадили ее и караван тронулся дальше. Говорить Лилиан не хотелось, плакать было нельзя, так что она продолжила тоскливо думать о том, в какой ситуации оказалась. Это не прошло незамеченным. — Госпожа. Пастер Воплер, помнится, говорил, что уныние — тяжкий грех? — Пастер Воплер — нехотя ответила Лиля. — Много чего говорил, и немало из того называл грехом. Помнится, он еще не рекомендовал мужчинам и женщинам сидеть на одной лавке. А то греховно появляются дети… — А у мужа и жены — тоже греховно? Или вот если, скажем, не сидеть? — Это ты при следующей встрече у него самого спроси. Даже представить механизм такого затрудняюсь. Я ж не пастер…и, слава Альдонаю Милостивому, не Воплер! — буркнула в ответ Лилиан. — Ну-у-у… если подумать… — задумчиво протянула Гудмунд. Против воли, Лилиан заинтересовалась. И, уже услышав совершенно неприличное и весьма подробное предположение, фыркнула под общий хохот и поняла, что ее команда просто напросто веселит ее. Потому, что с их точки зрения жизнь шла своим чередом — и не следовало терять предводительницу из-за мелких житейских затруднений. Следовало признать — веселит небезуспешно. — Хэй, малявка, ну-ка отдай палку! Здоровенный чернобородый мужик с третьего от кормы весла протянул руку к ее пике. Мири не успела даже задуматься, как стукнула его тыльником под локоть. Здоровый — значит медленный, говаривал сержант. Так и оказалось. — Ух, черт мор… ской! — от неожиданности и боли в локте вирманин аж плюхнулся назад на скамью. — У тебя одна есть, а этой ты сначала пользоваться выучись! — на вирманском это прозвучало еще нахальнее, и как-то двусмысленно. Вообще-то она имела в виду весло, чего они? Вокруг заржали. — Что, Снорри, тяжелая палочка оказалась? — Эй, Снорри, ты палки не перепутал, а? Ну ты в штанах глянь, там вроде у тебя что-то было… Сам Снорри не обиделся, а заржал вместе со всеми. — А ты бойкая, муха! Шагай на ют, ярл ждет. Ее парни, тоже не отдав пик и кинжалов, устроились возле надстройки, ожидая ее. "Собрался Малли в поход морской Весло тяни, вирманин. В дружине Малли сам он шестой… Весло поднимай, вирманин…" Скрипели уключины, плескалась вода под носом драккара и казалась густой, как кисель. Корабль под тяжелую и ритмичную песню гребцов шел вперед, оставляя рассвет слева и сзади. Миранда смотрела на уходящий берег, с рассыпающимися огоньками фонарей и факелов, которых там не должно было быть, и берег плыл у нее перед глазами. Мама осталась там. Этого же не могло быть, а она… Как же это, опять без мамы? На плечо ей легла тяжелая, загрубевшая от весла и меча лапища Эрика. — Вставай на румпель, графиня, да держи на мыс.