– И твоего. – Oui. Но немалая часть ушла. Килограммы. Здесь. В Монреале. Где-то. Мы несколько месяцев искали. Использовали всех наших информаторов. И ничего. Когда эта дрянь попадет на улицы… Он не закончил предложение, не зная, что сказать. – Это просто ужасная дрянь, Анни. – Я знаю. Жан Ги отрицательно покачал головой: – Ты только думаешь, что знаешь, но ты не знаешь. Представь себе худшее. Хуже не бывает. Она представила. – И вот это будет лучшим из того, что может случиться, – сказал он. Анни улыбнулась, думая, что он шутит. Наверняка преувеличивает. Но потом улыбка сошла с ее лица. Так плохо. – Я думаю, они догадываются, какая говнобуря поднимется, когда эта дрянь попадет на улицы. Им нужен козел отпущения. – Им? – Им. – Он поднял руки. – Я не знаю. Я плохо разбираюсь в этой политической мерзости. Этим занимался твой отец. – Но дело политическое? – Я так думаю. Никого особо не беспокоит судьба тех несчастных сукиных сынов, которые будут покупать дрянь на улицах. Они прикрывают собственные задницы. – А отец знает? – Я думаю, догадывается. Но он все еще пытается отыскать эту чуму. Он не смотрит в том направлении. Я, честно говоря, думал, когда входил туда сегодня утром, что они мне скажут: расследование закрыто и твой отец восстановлен в правах. – И что теперь? – спросила Анни. – Не знаю, – сказал он, тяжело откидываясь назад. – Устал я от всего этого, Анни. Наелся. – Я знаю. Это мерзость. Спасибо, что поддерживаешь отца. Жан Ги кивнул, но ничего не сказал. Он снова услышал увещевающий голос Мари: «Все это уйдет, старший инспектор. Когда вы подпишете. Тогда вы сможете продолжать жить своей жизнью». Глава седьмая Бенедикт, Мирна и Арман сидели, уставившись на страницу перед ними. Потом они подняли головы и переглянулись. Потом, словно по команде, посмотрели на Люсьена. – Это какая-то шутка, верно? – спросила Мирна, а Арман рядом с ней снял очки для чтения и посмотрел на нотариуса. – Не понимаю, – сказал Бенедикт. – Все предельно ясно, – сказал Люсьен. – Но это же чепуха, – сказала Мирна. – Лишенная всякого смысла. Арман перевел взгляд на документ. Они наконец добрались до восьмого раздела завещания, при этом нотариус читал каждый предшествующий раздел, каждый пункт, каждое слово своим гнусавым голосом. Из-за усталости и утренних стрессов, после еды, в тепле, исходящем от печки, и под заунывный голос Люсьена им приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы не уснуть. Гамаш несколько раз замечал, как веки Бенедикта смыкались и голова падала, а потом молодой человек с трудом прорывался назад к действительности. Широко раскрыв глаза, он держался, пока его тяжелые веки не смыкались снова. Но теперь сна у него не осталось ни в одном глазу. У всех них. – Здесь сказано, – Мирна посмотрела на страницу, ткнула пальцем в нужную строку, – «Я завещаю трем моим детям по пять миллионов долларов каждому». Она снова жестким взглядом посмотрела на Люсьена. – Пять. Миллионов. Долларов, – повторила она. – По вашему мнению, есть в этом какой-то смысл? – Каждому, – заметил Бенедикт. – Всего… пятнадцать миллионов. – Пять, пятнадцать, сто миллионов, – сказала Мирна. – Какая разница. Чепуха. – Может быть, она имела в виду деньги «Канадской покрышки»[12], – сказал Бенедикт, пытаясь быть полезным. Нет, не имела. – И что мы должны делать с этим? – спросила Мирна. Она показала на завещание, потом воззвала к Арману, который смотрел на нотариуса, подняв брови. – У нее есть такие деньги? – спросил он. – У Берты Баумгартнер? – добавила Мирна. – Мы все в одном доме были сегодня утром? Эта женщина с явно богатым воображением вряд ли была миллионершей. – Может быть, она была… как это говорят… – сказал Бенедикт. – Скрягой? – спросил Арман. – Сумасшедшей, – сказал Бенедикт. – Мы еще не закончили, – сказал Люсьен. Он загундосил дальше, но теперь они слушали внимательно, следили за каждым словом, а дары следовали один за другим. Продаже подлежал ее дом в Швейцарии, а также здание в Вене. Вырученные деньги подлежат разделению между детьми и внуками. При этом миллион долларов получал местный приют для животных. – Это мило, – сказал Бенедикт. «Секция 8», – подумал Арман, просматривая цифры на странице. В армии США так называлось подразделение для умственно непригодных. Может быть, Бенедикт нашел точное слово. – Титул, конечно, переходит, – читал нотариус, – моему старшему сыну Энтони. – У-у? – протянула Мирна. Слова к этому времени уже не давались ей, и она перешла к звукам. – Титул? – спросил Бенедикт. – Это что такое? – Может, имеется в виду право собственности на дом? – сказал Арман. Лампы в кухне замигали. Все присутствующие умолкли, уставившись на светильник, стоящий на сосновом столе, мысленно давая ему команду гореть. Но подача мысленных команд, как они это обнаруживали на примере мадам Баумгартнер, и их исполнение – нередко две разные вещи. Свет снова замигал, потом зажегся в полную силу. Они переглянулись и облегченно вздохнули. И в этот момент электричество во всем доме вырубилось. На сей раз без всяких подмигиваний. Прекратились и все звуки. Перестал верещать холодильник, затихла печка, смолкли часы. Они сидели в тишине за кухонным столом. Дневной свет продолжал проникать внутрь через окна кухни, но он был слаб. Словно растерял силу на долгом пути сюда.