На первый взгляд атмосфера дружелюбная. Но в то же время они едва ли и словом обменялись. – Почему Энтони? – спросил он. – Потому что он с виду самый неподходящий кандидат. Мне всегда подозрительны люди, которые кажутся слишком уравновешенными. – Иногда сигара…[24] – сказал Арман под смех Мирны. Он заметил что-то за ней на полке и протянул руку. Маленькая фотография. Серебряная рамка потускнела, черно-белый снимок подвыцвел, но он знал, кто на ней и где сделан снимок. Трое детей Баумгартнер напротив фермерского дома, двое худых и один пухленький, руки небрежно лежат на плечах брата или сестры. Снимок сделан летом, на ребятах сползающие купальные костюмы, на лицах – широченные зубастые улыбки. За ними в саду он увидел высокие стебли наперстянки и легкоузнаваемого аконита. – Это что? – Он показал на еще один пучок. – Ха! – сказала Мирна. – Баронесса, вероятно, была настоящим садовником. Не думала, что эта штука растет здесь, но ее, вероятно, защищает дождь. Или же она посадила ее как однолетник. Это красавка. Еще известна как белладонна. Арман вернул фотографию с тремя детьми, которые росли сорняками среди ядовитых растений. – А вот и мы, – сказала Кэролайн, и вошел Энтони с чаем и печеньем, а за ним Гуго с пивом. Гамаш начал понимать, что это и казалось его естественным местом. В нескольких шагах за братом и сестрой. Отдельно от них. Чуть-чуть. Рядом, чтобы ощущалась их близость, но и достаточно далеко, чтобы не быть включенным. – Мы можем продолжить? – спросил Люсьен, который отказался от всех угощений. – Я думаю, мы должны немного вернуться назад, теперь, когда Арман здесь, – сказала Мирна. – Он не слышал, что сказала Кэролайн перед его приездом. – Это не имеет отношения к делу, – сказал Люсьен. – Мы здесь для того, чтобы огласить завещание, – не больше. – Вы говорили нам, почему ваша мать любила, чтобы ее называли баронессой, – подсказала Мирна Кэролайн. – Любила? – Энтони подбросил полено в камин. – Она не «любила», она настаивала на том, чтобы ее называли баронессой. Он вернулся на свой стул. Кэролайн села, соединила колени, скрестила щиколотки, поправила на себе юбку и повернулась к гостям. Дама развлекается. – Наша мать называла себя баронессой, потому что была баронессой. Арман уставился на нее, потом обвел взглядом других. Челюсть у него не отвисла, но зрачки расширились. Мирна посмотрела на него. Она сияла. Если бы она могла взорваться от удовольствия, то взорвалась бы. То, что началось как повинность, – согласие на работу душеприказчика по завещанию незнакомого человека – быстро превращалось не только в развлечение, но и во что-то замечательное. «Баронесса» – говорили ее сверкающие глаза. Уборщица благородных кровей. Может, будет и еще интереснее? По другую сторону стола дети Баумгартнер реагировали по-своему. Энтони, казалось, разделял шутку и вскинул брови в выражении: «Родители – чего вы хотите?» Кэролайн казалась собранной, но цвет лица выдавал ее. На щеках появились розовые пятнышки. А Гуго… – Она вполне могла быть баронессой, – сказал он. – Мы не знаем. – Думаю, знаем, – сказал Энтони. – Есть вещи, которые нужно научиться принимать, Гуг. Какими бы неприятными они ни были. Он произнес имя брата как «Уг» и теперь смотрел на него. – Никогда не видел настоящей баронессы, – сказал Бенедикт. – Вот это круто. – Так и не видел по сей час, – заметила Мирна. – Почему она считала себя баронессой? – спросил Арман. – Ну, среди многого другого есть и семейное имя, – сказал Энтони. – Баумгартнер? – спросил Бенедикт. – Нет, – ответила Кэролайн. – Это фамилия отца. Ее девичья фамилия Бауэр. Но ее дед, наш прадедушка, носил фамилию Киндерот. Она внимательно посмотрела на них, явно в ожидании чего-то. – Киндерот, – повторил Гуго. – Мы слышали, – сказала Мирна. – Вы пытаетесь что-то донести до нас этим именем? Бенедикт прищурился, его губы шевельнулись, он поднял пальцы. Явно пытаясь нащупать связь. – Киндерот, – сказал он наконец. – Ребенок рот[25]. – Ребенок рот, – повторил Арман, потом задумался. – Рот чайлд? Ротшильд? Гуго кивнул. – Это смешно, – сказал Люсьен, фыркнув. Потом посмотрел на детей Баумгартнер. – Вы же не хотите сказать, что Берта Баумгартнер была Ротшильд? Энтони откинулся на спинку стула, явно дистанцируясь от этих претензий. Вид у Кэролайн был вежливо-вызывающий, она словно говорила им: ну-ка, попробуйте оспорить это. А Гуго, судя по его виду, торжествовал. – Да. – Те самые Ротшильды? – спросила Мирна. – Банкирская семья? Стоимостью в миллиарды. – Вернее сказать, одна из ветвей семьи, – сказала Кэролайн. – Та, которая приехала в Канаду в тысяча девятьсот двадцатых годах и решила вложить все свои средства в фондовую биржу. – Им повезло, – сказал Энтони. – Они хотя бы выкарабкались. – И никакого «все» не было, – сказал Гуго. – Они приехали сюда, потому что все у них было украдено. У нас. – Хватит, – сказал Энтони, поднимая руку. – Мы всю жизнь жуем это. Это преследовало наших родителей и наших дедов. Они с ума сходили от жажды мести. Давайте кончим об этом. – Энтони прав, – сказала Кэролайн. – Даже если это правда, мы бессильны что-либо изменить. – Маман говорила… – начал было Гуго. – Маман была желчная старуха, которая сочиняла всякие глупости, чтобы чувствовать себя лучше, чистя туалеты у других людей. Она вырастила нас с любовью и желчью, заставила нас поклясться, что мы продолжим борьбу. Но, давая обещание, мы были детьми. – Киндерами, – сказал Бенедикт. Кэролайн не без раздражения посмотрела на него. – Откуда вы знаете это слово? – спросила Мирна. – Киндер? – спросил Бенедикт. – Моя подружка из немецкой семьи. И потом, я ходил в киндергартен[26]. А разве все мы не ходили? «Детский сад», – подумал Гамаш и перевел взгляд на выцветшую фотографию в тусклой серебряной рамочке. Фотография детей в саду смерти. – Мы не немцы, – сказал Гуго. – Мы австрийцы. – А-а-а, – сказал Бенедикт, потом понизил голос: – Которые были осужденными каторжниками? – Нет, конечно, – ответила Кэролайн. Они смотрели на него секунду-другую, наконец Мирна сообразила: – Не австралийцы. Австрийцы. Как семья фон Трапп[27]. – Это имя, судя по его лицу, ни о чем ему не сказало, и она добавила: – «Звуки музыки»? «Горы живут»? Арман, помогите мне. – О, я думаю, вы вполне справляетесь. Слева от него зазвучал тонкий голос, поющий «Эдельвейс, Эдельвейс…»[28], и смолк. Они посмотрели на Гуго, а он опустил голову, явно изучая свои руки. – Маман пела нам это, – объяснил Энтони. – Мы, наверное, сто раз смотрели этот фильм. Арман тоже видел этот фильм с детьми. Он и сосчитать не мог – сколько раз. Теперь Гамаш уже смотрел его с внуками. И он пел им эту навязчивую песню перед сном.