– Может, они не влюблены, – сказал он. – Ты думаешь что-то другое? – Я думаю, что его подруга может быть удобной выдумкой, – с улыбкой сказал Арман. – Я думаю, он симпатичный парень, которому нужно найти способ выбраться из неудобных ситуаций. – Значит, он выдумал несуществующую подружку? – Он внимательно посмотрел на тестя. – Только не говори мне, что когда-то ты тоже выдумывал. Арман рассмеялся: – Когда я был молод, выдумывал и я. Вот обзавестись настоящей было проблемой. – Я понимаю, почему у тебя были трудности, но зачем этому парню выдумывать себе подружку? Вряд ли у него возникали проблемы с девчонками. – В этом-то и может быть собака зарыта. Так ему легче избавляться от нежелательных заигрываний. – Вымышленная любовница. Умно. Он пожалел, что не подумал об этом раньше. Вспомнил приглашения, на которые он не хотел отвечать, которые отклонял. Можно сослаться на подружку. Черт. Если так, то этот Бенедикт умнее, чем кажется. Впрочем, это не так уж трудно. – Так если она не существует, то откуда эта прическа? – спросил Жан Ги. – Ведь она это сделала, правда? – Это трудно объяснить. Ты не видел, какой на нем был свитер. Она сделала его из стальной стружки. – Значит, она должна существовать. Молодому человеку нужно с кем-то заниматься сексом. Я помню… – Он вовремя сообразил, с кем говорит, – и осекся. – Хочешь, чтобы я его проверил, шеф? – Нет, не стоит. Это не наше дело. – Конечно, другой вопрос, почему он назначен душеприказчиком в завещании, – сказал Жан Ги. – Почему все вы названы душеприказчиками. Ты и вправду считаешь, что она была баронессой? – Нет, – ответил Арман. – Не считаю. Думаю, ее дочь права. Она выдумала себе титул для собственного удобства. У нас всех есть свои фантазии, в особенности в детстве. Но большинство из них вырастает. Я думаю, мадам Баумгартнер так и осталась в детстве. – И передала свою фантазию детям. – Я в этом сомневаюсь. Я думаю, дочь с фантазией рассталась, Энтони относится к ней иронически. А вот младший сын, Гуго… тут я не знаю. – Может, поэтому она выбрала вас и Мирну. В момент здравомыслия она поняла, что запудрила им мозги своими фантазиями. Ты можешь себе представить, какая началась бы драка, если бы дети сами разбирались с завещанием? – Но это не объясняет, почему именно мы, – сказал Арман. – И уж точно не объясняет Бенедикта. – Верно. – Жан Ги задумался на секунду. – Он понравился Оноре. Этот вывод казался непоследовательным, но Арман знал: последовательность есть. Он тоже обратил внимание на то, как Оноре воспринял Бенедикта. Глупо было бы доверяться инстинктам ребенка. Но и полностью скидывать их со счетов тоже было бы неразумно. Арман устроился поудобнее, потом спросил: – Так как прошел вчера разговор? – С расследователями? Ответом ему было молчание, и Жан Ги сразу же понял свою ошибку. Задавая этот вопрос, он как бы сообщал, что был и другой. Бовуар ждал, что его тесть спросит. Был и еще разговор? Но Гамаш не спрашивал. Он просто сидел, закинув ногу на ногу, и ждал. – Нормально прошел. – Слушай, не забывай, с кем ты говоришь. Гамаш сказал это спокойно, будничным тоном. Но предупреждение было четким. Не лги. Через закрытую дверь они слышали голоса в соседней комнате. Анни и Рейн-Мари. Мало в жизни было вещей столь же успокоительных, как доносящиеся из соседней комнаты голоса людей, которых ты любишь. Вместо генератора белого шума или записи дождя либо океана, если бы его когда-нибудь одолевала бессонница, он бы хотел слушать голоса этих двух женщин. Он погрузился бы в забытье под непрерывное неразборчивое бормотание, которое напоминало бы ему, что он больше не один. А правда состояла в том, что предыдущую ночь он плохо спал. Ему предстояло принять решение, и потому он волновался. Бовуар мысленно вернулся к встрече с расследователями Sûreté днем ранее. – Настроены они были дружески, – медленно, тщательно подбирая слова, сказал он. – Но они словно предлагали мне выход. Спасательную шлюпку. – А ты не чувствовал, что корабль тонет? Бовуар кивнул. – Я думал, что проблема решена. Правда. Я полагал, что приду на эту встречу и мне скажут: всё, дело закрыто. Твое отстранение прекращено. – Ты и вправду так думал? – А ты – нет? Гамаш задумался. Поначалу он, может, и надеялся. Но потом, когда стали задавать все новые и новые вопросы, а он снова и снова объяснял, что случилось и почему, когда это повторялось и повторялось, он понял, что головы у них работают. И он слышал эту работу, понимал, в каком направлении они мыслят. Вся эта история дала ему интересную возможность посмотреть на мир глазами подозреваемого. Попытаться объяснить что-то, казавшееся необъяснимым в ярком свете дня. Впрочем, голова у него в это время оставалась ясная. – Я думаю, на данном этапе возможно все, – сказал он Жану Ги. Голоса за дверью не смолкали. До них доносился тихий смех, когда одна или другая отпускала какую-нибудь шутку. Из маленькой комнаты не было слышно ни звука. Тишина, которая у Жана Ги так редко случалась в прошлом; впрочем, она немного напоминала ему о том времени, которое они провели в отдаленном монастыре Saint-Gilbert-Entre-les-Loups – Святой Гильберт среди волков. Там тоже было тихо, но настолько, что в нем рождалась тревога. Он хотел нарушить нынешнюю тишину, но инстинктивно чувствовал: она ему не принадлежит и нарушать ее он не может. И потому он ждал. Гамаш сидел на своем привычном стуле, но сейчас все казалось непривычным. И он понял, что на самом деле лелеял надежду о своем оправдании. Что Жан Ги позвонит после разговора с расследователями и скажет ему: все кончилось. А потом его вызовет премьер, сообщит, что он оправдан и его отстранение будет снято. Жан Ги так и не позвонил. Правда, телефоны не работали, давая возможность этой призрачной надежде оставаться живой. Гамаш улыбнулся про себя и немного лучше понял мадам Баумгартнер. У нас всех есть свои заблуждения. Теперь он видел, как ошибался. Кто-то должен быть виноват. Если наркотик попал на улицу, что неизбежно случится теперь уже в любой день, его покарают. И почему бы и нет? В конечном счете ответственность нес только он. И больше никто. Это было утешением. Когда корабль все же утонет, Гамаш никого не возьмет с собой. Это будет следствием его собственного решения. И огня по своим. Он видел свою мать: она встала перед ним на колени, поправила на нем рукавицы и шапочку. Завязала громадный шарф на шее, погладила, а он уже чуть не бежал в холодное монреальское утро, в школу. Она посмотрела на него и сказала: «Помни, Арман. Если когда-нибудь попадешь в беду, обратись к полицейскому». Мать смотрела в его глаза таким серьезным взглядом, какого он никогда не видел, и не улыбнулась, пока он не дал торжественного согласия. Вот те крест, чтоб мне не жить. И теперь, пятьдесят лет спустя, он сидел в своем собственном доме, ощущая слабый запах печенья на арахисовом масле. Потом он услышал за дверью тихий смех жены и дочери. Подумал о своем спящем внуке. Вспомнил сына Даниеля, невестку и двух внучек. Он заглянул в глаза своего зятя. Заместителя. Друга. В безопасности. И никаких сожалений. Потом Арман посмотрел на свой стол и лежащую на нем книгу. Ту, которой в него в буквальном смысле швырнули сегодня. «Человек должен страшиться не смерти, а того, что он никогда не начнет жить».