– Твоя прежняя комната, – сказала хозяйка. Ее пухлявая рука с ногтями, желтыми от никотина, легла на дверь и толкнула ее; изнутри хлынул застоялый запах. Несмотря на морозную ночь, здесь была духота, старые металлические батареи не регулировались. Они излучали тепло, которое только ускоряло тление. Запах был такой, будто здесь что-то разлагалось. Вонь мочи никуда не делась. Как никуда не делись стоны, ворчание людей. Чувствующих, как ускользают их жизни. Уходят через их пальцы и в сточную канаву. Хозяйка стала еще толще, еще рыхлее. Единственный зуб висел на ниточке резины и раскачивался, когда она фыркала от смеха, а от ее дыхания несло скотобойней. Дверь закрылась, и Амелия услышала шаркающие шаги, удалявшиеся по коридору. Она вдохнула через рот, пощелкала пирсингом по зубам, швырнула рюкзак с книгами на односпальную кровать. Она сожалела, что бросила книгу в Гамаша. Не о самом акте насилия. Он-то как раз доставил ей удовольствие. Шоке жалела о том, что у нее нет Марка Аврелия для компании. Открыв дверь, чтобы уйти, Амелия чуть не перевернула швабру и ведро. Вероятно, их оставила хозяйка. Ее работа в обмен на комнату состояла в уборке. Здесь, казалось, ни разу не мыли после того, как она съехала. «В жопу», – сказала она, перевернула ведро ногой, посмотрела, как жидкость растекается по коридору. Это подождет. У нее были более насущные дела, чем ошиваться в этой вонючей дыре. – Идем, – сказал Гамаш, и, к удивлению Жана Ги, к его разочарованию, он увидел, что Арман собирается не в кухню за добавкой шоколадного торта. Гамаш пошел к двери, снял куртку с крючка. – Вы куда? – спросила Рейн-Мари, поворачиваясь в их сторону. – Прогуляться. – В бистро? – спросила Анни, вставая, чтобы присоединиться к ним. – Нет, вокруг площади. Она вернулась на диван: – Тогда пока. Анри и Грейси понеслись к двери, предполагая еще одну прогулку, но Арман объяснил, что для них слишком холодно. – А для нас – нет? – спросил Жан Ги, все же следуя за Гамашем. Выйдя из дому, они направились по снежному туннелю к дороге. Потребности в фонарике не было. Вечер стоял ясный и тихий. Только снег хрустел под ногами в тяжелых зимних ботинках. Шеф часто говорил: все можно решить прогулкой. Что же касается Бовуара, то он считал, что все можно решить в кухне с кусочком торта. – Ну, уже готов? – А? – Ты прекрасно знаешь, что мы будем ходить и ходить кругами, пока ты не скажешь, что у тебя на уме. – Ты… – Тсс, – предостерег его Арман. – Тсс ничего, – сказал Бовуар. – Я не чувствую ног, мои пальцы онемели. Нос смерзся, глаза слезятся от боли в пазухах. – Тогда ты, вероятно, готов говорить. – Это пытка, – сказал Жан Ги. – Я не очень хороший палач, – сказал Арман дружеским голосом. – Поскольку я и сам здесь. Хрусть. Хрусть. Хрусть. Гамаш шел размеренным шагом. Его руки в варежках были сцеплены за спиной, словно температура не упала до абсолютного нуля, словно холод не сковывал ему лицо так же, как Жану Ги. – Есть и еще кое-что, верно? Состоялась и еще одна встреча. – С нашим банком. Мы собираемся купить дом. Хрусть. Хрусть. Хрусть. – Это вдохновляет. Хрусть. – Я не хотел вам говорить, пока мы не собрали все финансы, – сказал Жан Ги. Как ему хотелось заткнуть себе рот. Прекратить врать. – Понятно. Арман остановился и закинул голову: – Посмотри-ка, Жан Ги. И он посмотрел. И увидел северное сияние. Нездешний зеленоватый свет, заливавший вечернее небо. Потом Жан Ги опустил голову и увидел, что Арман глядит на него. Лицо было ясным в необыкновенном пляшущем свете. Он увидел собственное отражение в этих мягких глазах. И ему было известно, что видел его тесть, когда посмотрел на него: человека в спасательной шлюпке. Который уплывает все дальше и дальше. Глава пятнадцатая – Может кто-нибудь сходить и разбудить Бенедикта? – спросил Жан Ги, раскладывая вилкой на сковороде бекон. В кухне пахло свининой, копченной на кленовых поленьях, и свежезаваренным кофе. Готовы были и яйца. Часы показывали четверть девятого, и солнце уже встало. А Бенедикт еще нет. – Я схожу, – сказал Арман. Он только что вышел из кабинета, сделав звонок по своим делам. Начал подниматься по лестнице, и вид у него был немного рассеянный, отсутствующий. Они услышали стук в двери спальни, голос Армана: – Бенедикт… Завтрак готов. Потом снова стук. – Эй-эй, петушок давно пропел. Рейн-Мари улыбнулась. Сколько раз она слышала от Армана эти слова: «Петушок давно пропел». У двери их сына Даниеля. Хотя те последние несколько месяцев, проведенные Даниелем дома, не давали особого повода для веселья с учетом причины, по которой он в десять утра все еще спал. И она помнила ярость, в какую впадал их сын, когда отец входил в его спальню и начинал будить. Ярость легко могла перейти в насилие. И все же Рейн-Мари улыбалась. Начиналось это вполне нормально и естественно – какой молодой парень не любит понежиться в кровати. Так оно продолжалось довольно долго. Но потом изменилось. – Можете сюда подняться? – проговорил Арман с верхней площадки. Они переглянулись, Анни взяла Оноре на руки, и все пошли вверх по лестнице. – Его здесь нет, – сказал Арман, отходя в сторону, чтобы они могли посмотреть в открытую дверь.