Но теперь Арман поменял точку зрения. Он рассказал зятю о собрании, о доме, о других присутствовавших. Об их реакции на завещание. – Значит, он сомневался в правомочности вашего назначения душеприказчиком? – спросил Бовуар. – Да, он считал, что они могут все вопросы решить втроем – он, сестра и брат. На такие соображения навела их мать. – Вероятно, что-то случилось, что-то изменилось, если она лишила их такой возможности. – Но при этом она все оставила им, – сказал Гамаш. – Если бы имела место какая-то ссора, то она, вероятно, не только отняла бы у них свободу действий, но и вообще лишила бы наследства. Бовуар слушал, кивал. Думал. – Тебе больше ничего не кажется странным, шеф? Не показалось ли ему что-то странным? Тогда нет, но теперь? Задним числом? Он прекрасно знал, как легко, как искусительно для людей преувеличивать те или иные подробности. Взгляды. Интонации. Вспышки. Во время встречи они были гостями, не подозревая того, что они к тому же свидетели. Теперь он старался быть точным. Не было ли сказано или сделано что-то такое, что всего несколько часов спустя привело к смерти Энтони Баумгартнера? Этот вопрос Гамаш всегда задавал себе, опускаясь на колени рядом с трупом. Почему этот человек мертв? Задал он себе этот вопрос и сейчас. Почему умер Энтони Баумгартнер? Что произошло? – На простое совпадение это не похоже, – признал он. – Я имею в виду тот факт, что один из них умер спустя несколько часов после зачитывания завещания. Но я, сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить во время встречи ничего такого, что могло бы стать искрой. Но когда мы уехали, Гуго и нотариус остались с Энтони. Что-то могло произойти после моего ухода. – А что ты думаешь о завещании, шеф? – Я думаю, с нашей точки зрения, это кажется неожиданным и даже необъяснимым, но я должен сказать, ее дети, включая и Энтони, вовсе не удивились. Они бы удивились сильнее, если бы она не оставила им всех денег и собственности. – Хорошо, – сказал Бовуар, вставая. – Дело открывается. Мы узнаем о Баумгартнерах все, что можно узнать. – Включая и баронессу, – сказал Гамаш. – Я не мог прогнать мысль, что если бы она оставалась живой, то живым был бы и ее сын. Он поднялся и пошел к двери, но вернулся к столу, когда зазвонил телефон. – Oui, allô. Гамаш показал Бовуару на стул, но сам остался стоять. Жан Ги увидел, как изменилось лицо Армана. – Нет, вы правильно сделали. Она все еще там? – Он слушал, медленно опускаясь на стул. – Повторите мне, что случилось… Понимаю. И вы уверены, что она сказала именно эти слова? Последовала пауза; Бовуар наблюдал, как утончились и побелели губы Гамаша. – Продолжайте и дальше… Нет-нет. Ничего не предпринимайте. Конечно, я знаю, что это незаконно, – отрезал он, но тут же взял себя в руки. Арман сделал глубокий вдох, а когда заговорил опять, голос его звучал ровно. – Давать оценки вы можете сколько угодно, но помните: вы только наблюдатели. Не вмешивайтесь. Он повесил трубку, и Жан Ги спросил: – Речь о кадете Шоке? Гамаш уже успел рассказать ему, что случилось днем ранее в академии, и Жан Ги знал, что шеф установил за Шоке наблюдение. – О бывшем кадете, – сказал Гамаш, но кивнул. – Oui. – Она на улице? – Oui. Старший суперинтендант, казалось, говорит неохотно. Не потому, что скрывает какую-то информацию от Бовуара, просто и сам пока не уверен. – Ее друг нашел ее в проулке – лежала, вырубившись, он отнес ее к себе. – Merde, – сказал Бовуар, покачав головой. – Глупая, глупая девка. – Потом он внимательнее взглянул на Гамаша. – Но вряд ли тебя это должно удивлять, шеф. Он вовремя остановился – не добавил: «Я же тебя предупреждал». Бовуар предостерегал Гамаша об этом молодом кадете со времени ее приема в академию, а принимал ее лично Арман. Из-за этой фигуры между ними постоянно возникали распри. Она была слабым местом шефа. Гамаш верил, что люди способны изменяться. К худшему, да. Но и к лучшему. Однако Жан Ги Бовуар знал другое. Люди, говорил ему его опыт, фундаментально не меняются. Они лишь учатся скрывать свои худшие мысли. Носить цивилизованные маски. Но за улыбками и вежливыми словами, невидимая во мраке, вызревала порча, а в подходящее время, когда условия располагали к тому, эти ужасные мысли превращались в кошмарные действия. – И что вы собираетесь делать? – спросил Бовуар. А когда Гамаш не ответил, Жан Ги внимательнее посмотрел на своего шефа и наставника. И понял ответ. – Вы следите за ней. Но не для того, чтобы ее защитить, а чтобы узнать, выведет ли она вас на опиоиды. – Oui. «В конечном счете не такой уж он и мягкий», – подумал Бовуар и попытался скрыть потрясение, которое испытал. – Монреальская полиция выделила двух агентов под прикрытием, чтобы они следили за ней и докладывали мне, – сказал Гамаш. – Вы пожертвовали ею? – Я бы пожертвовал собой, если бы мог, – сказал Гамаш. – Но я не тот, не единственный тот, кто может вывести нас на эту партию наркотиков. Жан Ги пытался сохранить невозмутимое лицо, но все же подозревал, что его чувства проявляются. Старший суперинтендант Гамаш и раньше требовал от своих подчиненных больших жертв. Он много раз подвергал себя опасности. Но всегда это делалось со знанием и с согласия. Они знали, ради чего они рискуют собой. На сей раз все было не так. Совсем не так. Человек перед Бовуаром использовал неуравновешенного молодого кадета без ее согласия. Подвергал ее опасности. Без ее согласия. Бовуару это говорило о двух вещах. Как отчаянно необходимо шефу предотвратить попадание этих наркотиков на улицу. И как далеко он был готов пойти для этого. Но Жан Ги видел и кое-что еще. Какой груз возложил на свои плечи этот достойный человек! Бовуар спрашивал себя, смог ли бы он пойти на что-нибудь такое, столь же бесчеловечное. – Давид? – сказал дилер. – Нет, я не Давид. Амелия не отставала. Она даже не знала, француз этот Давид или англичанин. Кого она искала – Дэвида или Давида? Различие казалось незначительным, но в подбрюшье этого мира малые различия имели значения. Как маленький клочок кожи, который прокалывает игла. Да, здесь была вселенная малых различий. И больших негодяев. Она не сомневалась: этот Дэвид пометил ее, потому что она задавала вопросы о новой чуме. Это было предупреждение. О том, что он может подобраться к ней так близко. Но Амелия не собиралась пугаться. На самом деле это возымело противоположный эффект. Она знала, что совершила ошибку. Обнаружила себя. И теперь сосредоточилась на поиске. Найти Дэвида. Найти наркотик. И тогда ее тревоги закончатся. И тогда она покажет Гамашу, на что способна. Ее ноги в кроссовках промокли, на них появилась грязная корка. Почему она не взяла ботинки, когда уходила из академии? Схватила только свои книги. Она не возвращалась в свои меблирашки со вчерашнего дня, но ей придется вернуться туда сегодня попозже. Марку требовалась его комната. Для дела. И у нее тоже были свои дела. – Я ищу Дэвида, – сказала она какой-то проститутке.