– Если ты ищешь не пусси, то я тебе ничем не могу помочь, мужичок. Амелия ощетинилась, но тут же поняла, что в куртке, шапочке и джинсах она и в самом деле была немного похожа на мужичка. Она шествовала по рю Сент-Катрин, улице, названной в честь святой патронессы больных. Заглядывала в темные проулки, видела там подонков общества, отбросы, больных, наркоманов, шлюх, почти мертвых и умирающих. Молодежь. Большинство моложе ее. Что произошло за те два года, что она отсутствовала? Но она знала ответ. Случились опиоиды. Случился фентанил. А будущее сулило кое-что похуже. Амелия заглянула в темный проулок, и ей показалось, что она увидела там ребенка. В ярко-красной шапочке. Но она не сомневалась: это галлюцинация. Эхо наркотиков, которые она принимала вчера. Арман выключил свет в доме, но спать не лег, хотя ему и хотелось после кошмарного дня поскорее забраться под теплое одеяло и прижаться к Рейн-Мари. Кривизной своего тела. Вместо этого он уселся в кресло в гостиной с подушкой и одеялами. Дальше по коридору находились спальни, в которых спали Билли и Бенедикт. Он надеялся, что спали они мирно. Но если кто-то проснется от кошмара, Арман должен быть поблизости. Клара выключила свет на чердаке над книжным магазином. Она убедилась, что Мирна крепко спит, и уже собиралась уйти, но остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась. Вспомнила, сколько раз Мирна оставалась с нею. После Питера. Чтобы быть рядом, если начнется кошмар. Клара поставила чайник, заварила себе крепкого чая «Красная роза» и устроилась в большом кресле у огня. Арман вздрогнул и сел прямо. Какой-то звук разбудил его, но он прислушался – в доме стояла тишина. А потом опять. Плач. Он сбросил с себя одеяло и быстро пошел по коридору. – Бенедикт? – прошептал Гамаш, постучал в дверь спальни, прислушался. И снова звук. Теперь что-то вроде завывания. Арман вошел, пододвинул стул к кровати, нашел руку Бенедикта. Взял ее. Повторял медленно снова и снова, что парню ничто не грозит. Когда это не помогло, начал тихо напевать. Первую песню, которая пришла в его голову. – «Эдельвейс, эдельвейс…» Наконец парень перестал плакать, дыхание его пришло в норму. И он уснул. В соседней комнате лежал без сна Билли Уильямс, смотрел в потолок. В темноте ему казалось, что потолок падает, опускается на него. Он ухватился за края кровати и стал повторять себе, что это только галлюцинация. «Я в безопасности, я в безопасности». Но он едва мог дышать: обломки дома давили ему на грудь, а потолок продолжал падать. Билли услышал крик, ощутил резкий приток адреналина. Тот самый звук он слышал в скрежещущем доме. Нечеловеческий. А потом раздался шепот. Бормотание. А потом что-то еще. Неразборчивое, но знакомое. То, что давило ему на грудь, отпустило его, веки Билли сомкнулись, и он уснул под чью-то тихую песню. Амелия постучала в дверь домохозяйки. Дверь открылась ровно настолько, чтобы глаза, похожие на глаза хорька, увидели, кто там стучит. – Какого хрена тебе надо? – спросила старуха. Ее грязный халат распахнулся, обнажив больше, чем хотела видеть Амелия. – Мне нужна моя комната. А в ней кто-то другой. – Да, кто-то, кто платит. – Удовлетворение вытеснило гнев старухи. – Ты получила комнату в обмен на уборку. Но убирать не стала, так? Ты перевернула ведро. Мне пришлось самой мыть коридор. Амелия знала: бабка лжет. Она видела перевернутое ведро и швабру – они так и лежали в коридоре у ее комнаты. Крохотные глазки впились в Амелию через щелку между косяком и приоткрытой дверью. – Убирайся, пока я не позвала полицейских, – сказала она и уже собралась закрыть дверь. Но Амелия налегла и не позволила ей сделать это. – Мои вещи, отдай мне мои вещи, грязная старая сука. – У меня их нет. – Где они? – Ты чувствуешь тепло? – Старуха замолчала. Потом улыбнулась. – Это твои вещички. Когда слова старухи дошли до Амелии, когда она осознала их смысл, ее давление на дверь ослабло. В это мгновение старуха захлопнула дверь, послышался лязг задвижки. – Тварь! – вскрикнула Амелия и ударила плечом в дверь. Она с криком налегала на дверь снова и снова, пока голос ее не охрип, а плечо не заболело так, что ей пришлось прекратить. Она в изнеможении сползла на пол. Почувствовала под собой заскорузлую корку ковра. Застоялый запах табака, дерьма, пота и мочи. И тепло. Ее голова упала на руки. Амелия заплакала. Ее жизнь была в руинах, а книги в огне. А потом, когда боль стала невыносима, она встала и пошла на холод. В поисках наркотика, нового и сильного, чтобы он унес ее отсюда далеко-далеко. Навсегда. Рейн-Мари нашла Армана в кресле у огня. Он сидел, клевал носом. Увидев ее, он поднялся и сказал про Бенедикта. – Мне нужно оставаться здесь. – Oui, – сказала она, потом поправила подушку и одеяла на соседнем кресле, села рядом. Взяла его за руку и стала тихонько говорить про Оноре. Про внуков в Париже. Про Грейси и Анри. И наконец он мирно и крепко уснул. Глава девятнадцатая Солнце проникало в бистро через окна с переплетом; его лучи лежали на полу из широких досок, на удобных стульях, сосновых столах. На посетителях. Но в дальний угол, к большому камину, где с Люсьеном сидели Мирна, Бенедикт и Арман, лучи не дотягивались. Гамаш позвонил нотариусу, попросил его приехать и привезти с собой документы. Мерсье слушал, его лицо становилось все более ватным по мере того, как Мирна и Бенедикт рассказывали ему о событиях предыдущего дня. – Тот дом, в котором я был? – спросил он, когда они закончили. – Рухнул? – Да, мы чувствуем себя гораздо лучше, – сказала Мирна, отвечая на незаданный вопрос. – Несколько синяков, но ванна вчера вечером помогла. Спасибо. Люсьен недоуменно посмотрел на нее. Они сидели в «ушастых» креслах, на столе перед ними стоял завтрак и кофе с молоком. Рядом, пожирая большие кленовые поленья, бушевал огонь в камине. – Когда дом обрушился, в нем обнаружили тело, – сказал Арман. – Тело Энтони Баумгартнера. Глаза нотариуса широко раскрылись.