Жан Ги поглядывал на кусочки курицы с грибами и сочной, ароматной подливкой рядом с горой картошки. «„Поротой“ картошки, – настаивала Мирна. – Не просто пюре». Он так проголодался, что у него слезы просились из глаз. – Значит, это правда, – сказала Рут. – Сына баронессы убили. Жан Ги еще раньше, когда они только пришли на обед, сообщил об этом Кларе и Мирне, отведя их в сторонку. А когда к Кларе стали приходить другие гости, слух стал распространяться. – Я думала, ты врешь, – сказала Рут Мирне. – Зачем мне врать по такому поводу? – А зачем тебе говорить, что твоя библиотека – магазин? – спросила Рут. – Ложь – твое природное качество. – Это магазин, – раздраженно сказала Мирна. – Не думай, будто я не вижу, как ты выносишь мои книги под курткой. – О, ты многого не видишь, – сказала Рут. – Например? – Например, Билли Уильямса. – Я вижу его. Он разгребает мою тропинку и моет мою машину. – Мою машину он не моет, – пробормотала Клара; она поймала взгляд Оливье, и они оба ухмыльнулись. – И что это должно значить? – спросила Мирна. – Он хороший человек, только и всего. – Тогда почему его нет здесь? – спросила Рут. – Здесь? – переспросила Мирна, оглядываясь. – С какой стати ему тут быть? Тут разве что-то нужно чинить? – спросила она Клару. – Я вынуждена сказать «да», – сказала Рут, и Роза рядом с ней кивнула. – Давайте поменяем тему, – сказала Рейн-Мари. – Ну, если тему убийства мы исчерпали, – сказала Рут, – а предрассудки нашей библиотекарши не позволяют нам говорить о… – Предрассудки? У меня нет никаких… – Я сегодня видел одну из твоих картин, – вставил Жан Ги первое, что пришло ему в голову. – Ты же знаешь, ты с предрассудками, – сказала Рут. – Ты видишь только то, что на поверхности, и выносишь суждение. Билли Уильямс – всего лишь рукастый мужик. – Одну из моих картин? Правда? – спросила Клара. – Где? – Вернее, копию, – сказал Жан Ги. – Одну из нумерованных копий. – Уж чья бы корова мычала, – сказала Мирна. – Ты разве видела в баронессе кого-нибудь другого, кроме уборщицы? Ты хоть имя ее знала? – Не настало ли тебе время сделать предложение Габри? – спросила Анни у Оливье, подбрасывая дровишки в костер разговора. – Мы все ждем. – Ждете? – спросил Габри. – Если он прождет еще немного, то я не смогу надеть на себя свою выходную одежду. – Вот и весь твой ответ, – хмыкнул Оливье. – Не обязательно знать, кого как зовут, чтобы о нем заботиться, – заявила Рут. – И ты заботилась? – сказала Мирна. – Ты даже не знала, что она умерла. – Я видел твою картину в доме Энтони Баумгартнера, – произнес Жан Ги громким голосом. – Покойника? – спросила Клара. – Слушайте, я же думала, что нам не разрешается говорить про убийство, – сказала Рут. – Это несправедливо. – Мы не говорим об убийстве, – возразил Жан Ги. – Я говорю об искусстве. – Ты? – в один голос произнесли Анни, Габри, Оливье, Клара, Мирна, Рут и даже Рейн-Мари. У Розы стал испуганный вид. Правда, с утками такое часто случается. И часто не без причин. – Что такое? – сказал Жан Ги. – Я культурный человек. – С большой буквы «К», – подтвердила Анни, погладив его по руке. – Это верно, – кивнул он. – Merci. Они рассмеялись, потом Мирна обратилась к Рут: – Извини, я рявкнула на тебя из-за баронессы. Но нельзя говорить такие вещи о человеке. Нельзя говорить, что у него предрассудки. – Не у «него», – сказала Рут. – У тебя. Если ты корова, это еще не значит, что не можешь… – Кто я? – О какой картине речь? – спросила Рейн-Мари. – О той, которая… – Жан Ги мотнул головой в сторону Рут. – Не об оригинале, конечно. – Слава богу, нам повезло: оригинал у нас здесь, – заметила Рейн-Мари. – Я имею в виду не оригинальную картину, – сказал Жан Ги. – Да, верно, – согласилась Клара. – Я дала ту копию баронессе. Я забыла. – Знаешь, Анни права, – сказал Габри Оливье. – Если ты хочешь иметь невинного мужа, тебе следует поторопиться с предложением руки и сердца. Мне не вечно будет тридцать семь. – Тебе уже сколько лет тридцать семь, – усмехнулся Оливье. – Я думаю, она подарила картину сыну, – заявила Клара. – Это настоящая трагедия. Вы представляете, кто его убил? Ой, прошу прощения, неподходящий разговор для стола. Хотя за этим столом те же люди уже не раз в мерцании свечей говорили об убийствах. – Ну, Рей-Рей, – пробормотал Арман, сняв очки и проведя рукой по усталым глазам, – что ты об этом скажешь? Они пообедали, приняли душ, а теперь сидели на диване перед камином. Арман читал свой приближенный перевод электронного письма инспектора службы контроля. Оноре, в любимой пижамке «медвежонок», лежал на сгибе дедовской руки с одной стороны, с другой лежала Грейси. Оноре точно знал, как этим пользоваться. Произносимых слов он не понимал, но воспринимал низкий, теплый резонанс, исходящий от тела деда. Каждое слово излучалось в него. И потому они существовали на одной волне. И это была хорошая волна. Мальчик ухватил большую руку, зажал ее в своих. Почувствовал мягкое поглаживание и поцелуй в макушку. И запах у него был знакомый. Как у папы. Пока папа читал о причине убийства. Потом Арман отложил свой блокнот и понес Оноре наверх, в кровать, где он взял «Винни Пуха». И Оноре уснул, слушая о приключениях Тигры, Крошки Ру, Пятачка и Пуха. И Кристофера Робина. В Стоакровом лесу. – У меня до сих пор мурашки по коже бегут, – сказала Рейн-Мари, глядя на оригинал в мастерской Клары. – У меня чуть инфаркт не случился, – сказал Жан Ги. – Представляешь – увидеть Рут в доме Баумгартнера. Парящей над камином. – Таких, наверно, много в городе, – сказала Рейн-Мари. – Эта картина стала твоим крупным успехом. Прорывом. – Не, галерея почти ничего не продала, – сказала Клара, созерцая свой шедевр. – Хотя копий сделали немало. Людям нравится смотреть на эту картину. А потом им нравится уходить. И в самом деле, кому нужна такая вещь, – она повела ложкой с мороженым в сторону пюпитра, – в доме? – Явно Энтони Баумгартнеру, – сказал Жан Ги.