– Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми. – Голыми? – Габри посмотрел на Мирну. – Не то чтобы я ханжа, но дети… – Да бога ради, – сказала Мирна. – Я ничего такого не говорила. Клара все выдумала. – Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят… – сказал Габри. – Развесить факелы вокруг деревенской площади… Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости. Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно. – Или пусть не голые, потому что… – Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. – Может, лучше в купальных костюмах. Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке. – Можно назвать это бегством на Карибы, – сказала она. Мирна тяжело вздохнула. Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей. Рут Зардо ответила тем же. Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости. Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски. Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние – комок в горле. Она посмотрела в окно и написала: Острые, как льдинки, ребячьи крики пронзают небо… Утка Роза на диване рядом с Рут забормотала «фак-фак-фак». Впрочем, может, она говорила «дак-дак-дак». Хотя глупым казалось, чтобы утка говорила «дак»[11]. И те, кто знал Розу, чувствовали, что «фак» – гораздо более вероятно. Роза вытянула длинную шею и аккуратно взяла чипс из тарелки, пока Рут смотрела, как дети катаются с горки – от церкви к самой деревенской площади. Потом она написала: Или в засыпанной снегом деревенской церкви встать наконец на колени и помолиться о том, чего нам не будет дано. Подали ланч. Клара и Мирна заказали палтуса с семенами горчицы, листьями карри и помидорами на гриле. Что касается Габри, то его партнер Оливье приготовил ему рябчика с жареным инжиром и пюре из цветной капусты. – Я собираюсь пригласить премьера, – сказал Габри. – Он мог бы открыть карнавал. Дюбо каждый год приглашал Жюстена Трюдо. Но ответа ни разу не получил. – Может, он поучаствует в гонках? – спросила Клара. Глаза Габри широко распахнулись. Жюстен Трюдо. Гоняется вокруг деревенской площади. В плавках. С этого момента разговор пошел вкривь и вкось. Сердце Мирны в этом не участвовало, как не участвовал и ее разум; хотя на мгновение она и задержалась на образе Трюдо, но мысли тут же вернулись к письму в кармане. Что случится, если она никуда не поедет? Солнце окрашивало снег за окном в розовые и голубые тона. До них доносился детский визг, в котором слышалась смесь удовольствия и страха от скоростного спуска на санках с горки. Картинка казалась такой идиллической. Но… Но если по какой-то прихоти судьбы на небо накатывали тучи, когда ты находился вдали от дома, а редкий снежок переходил в круговерть метели, тогда тебе оставалось только надеяться на удачу. Квебекская зима, такая веселая и спокойная, могла ополчиться на тебя. Могла убить. И делала это каждый год. Осенью мужчины, женщины, дети, живые и здоровые, не замечали надвигающейся метели – и уже больше никогда не встречали весну. За городом зима была прекрасным, великолепным, блестящим убийцей. Квебекцы с сединой в волосах и морщинами на лицах дожили до преклонных лет благодаря мудрости, благоразумию и предусмотрительности, которые вовремя приводили их домой. Они наблюдали за метелью, сидя у веселого огонька с чашкой горячего шоколада или бокалом вина и хорошей книгой. Если для канадцев мало что было страшнее, чем оказаться в метель под открытым небом, то и мало что было приятнее, чем сидеть в тепле у камина, когда за окном бушует непогода. И жизнь вмещала в себя столько всякого разного, что, как это хорошо знала Мирна, всего один шаг отделял радость от горя. Пока Габри и Клара обсуждали достоинства «все включено» против других курортов, против круизов, Мирна, поразмышляв о письме, решила предоставить все судьбе. Если будет снег, она останется дома. Будет ясно – поедет. И теперь, сидя в несуразной кухне за несуразным столом со странным нотариусом и чудаковатым молодым строителем, Мирна смотрела в окно на усиливающийся снегопад и думала… Долбаная судьба. Опять обманула. – Мирна права, – сказал Арман, положив на завещание большую руку. – Мы должны решить, хотим ли мы заниматься этим. – Он посмотрел на собеседников. – Что скажете? – Мы можем сначала прочесть завещание, а потом решить? – спросил Бенедикт, похлопав по пачке бумаг. – Нет, – ответил нотариус. Мирна встала: – Я думаю, нам следует поговорить. Приватно. Арман обошел стол, нагнулся к сидевшему там Бенедикту и прошептал: – Если хотите, можете к нам присоединиться. – О да, здорово. Хорошая мысль. Глава пятая Гамаш, выходя из кухни в столовую, остановился у дверного косяка, чтобы рассмотреть отметки. Наклонившись, он смог разглядеть рядом с линиями процарапанные имена. Энтони, три года, четыре, пять и так далее до самого косяка. Кэролайн, три года, четыре, пять… Потом Гуго. Но здесь линии были плотнее. Словно кольца старого дуба, который не торопится расти. Или уже очень вырос. Гуго отставал от брата и сестры, когда они были в таком же возрасте. Но неожиданно рядом с его именем у каждой слабой линии был стикер. Лошадка. Собачка. Мишка. И если маленький Гуго не отличался ростом, то вот такое отличие у него все же имелось. Арман заглянул в кухню, в которой почти ничего не осталось, потом в пустую столовую с обоями в потеках воды. «Что здесь случилось?» – спрашивал он себя.