Что такого случилось в жизни мадам Баумгартнер? Почему она была вынуждена выбирать незнакомых людей на роль душеприказчиков? Куда делись Энтони, Кэролайн и Гуго? – Крыша протекает, – сказал Бенедикт, проведя большой рукой по пятну на обоях в столовой. – Влага просачивается по стенам. Все гниет. Жаль. Посмотрите на эти полы. Они посмотрели. Старая сосна. Покоробленная. Бенедикт пошел дальше, осматривая комнату, вглядываясь в потолок. Он расстегнул молнию своей зимней куртки, под которой оказался свитер, отчасти ворсистый, отчасти плотно вязанный, а примерно треть выглядела так, будто ее изготовили из стальной стружки. Мирна не могла поверить, что человек может чувствовать себя удобно в таком свитере, но было вполне вероятно, что изготовила эту вещь его подружка. Вероятно, он любит ее. Сильно любит. А она любит его. Все, что она создала, предназначалось ему. То, что ее творения выглядели ужасно, ничуть не умаляло ее заботы. Правда, не исключалось, что она делала их такими специально. Не только для того, чтобы он выглядел идиотом, но и чтобы причинить ему физическую боль: свитер из стальной стружки наверняка царапал и натирал молодую плоть под ним. Она либо сильно любила Бенедикта, либо презирала его. Сильно. А он либо не видел этого, либо ему нравилась боль, оскорбления – есть люди, которым приятны такие вещи. – Ну, так вы хотите быть исполнителем завещания? – спросила Мирна. – А что я должен буду делать? – спросил Бенедикт. – Что мы все должны будем делать? – Если завещание простое, то немногое, – сказал Арман. – Смотреть, чтобы платились налоги и оплачивались счета, чтобы завещанное доставалось тому, кто назван в завещании. Потом продажа собственности. С этим помогает нотариус. Душеприказчиками обычно становятся члены семьи и друзья. Люди, которым доверял завещатель. Трое переглянулись. Никто из них не находился в родстве с Бертой Баумгартнер, никто не был ее другом. И все же они оказались здесь. Арман осмотрел влажные стены – не осталось ли на них старых фотографий, потом пол – не упали ли они туда. Что-нибудь такое, что сказало бы им, кто такая Берта Баумгартнер. Но он так ничего и не увидел. Только неясные отметки на дверном косяке. И лошадка, собачка, мишка. – Звучит не так уж страшно, – сказал Бенедикт. – Это в случае, если завещание простое, – сказал Арман. – Если нет, то на это может уйти много времени. Очень. – Ну несколько дней, да? – спросил Бенедикт. Не получив ответа, он добавил: – Недели? Месяцы? – Годы, – сказал Арман. – На исполнение некоторых завещаний уходят годы, в особенности если между наследниками возникают споры. – А такие споры – дело нередкое, – сказала Мирна. Она развернулась на триста шестьдесят градусов. – Причина тому в жадности. Но похоже, они уже вывезли отсюда все, что можно. И я не могу себе представить, чтобы для дележа осталось что-то ценное. Арман рядом с ней проворчал что-то про себя. Она посмотрела на него и кивнула: – Я знаю. Нам это может казаться чем-то нестоящим, но людям, у которых ничего нет, немного сверху может показаться целым состоянием. Он продолжал хранить молчание. Гамаш думал не совсем так. Завещание, собственность – за этим может крыться нечто большее, чем деньги, собственность, вещи. Если кто-то получил больше других, это может толковаться как предпочтение, оказанное ему покойным. Есть разные виды жадности. Нужды́. И завещания иногда использовались для нанесения последнего оскорбления, последней пощечины от призрака. – Наши труды оплатят? – спросил Бенедикт. – Может быть, немного. Обычно это делается как услуга, – сказал Арман. Бенедикт кивнул. – И как мы можем узнать, простое это завещание или нет? – Мы это можем узнать, только прочтя завещание, – сказала Мирна. – Но мы его не можем прочесть, пока не дадим согласия, – заметил Бенедикт. – Уловка двадцать два, – произнес Гамаш, однако лицо молодого человека не осенила искорка понимания. – Я думаю, мы должны исходить из худшего и решать, хотим ли мы возложить на себя такие обязанности. – А если не захотим? – спросила Мирна. – Что тогда? – Суд назначит других исполнителей. – Но она хотела нас, – сказал Бенедикт. – Не могу понять почему. Наверное, у нее имелись какие-то основания. – Он замолчал, задумался на секунду. Они чуть ли не слышали, как вращаются шестеренки в его голове. Наконец он отрицательно покачал головой. – Нет. Ничего такого в голову не приходит. Вы ведь знаете друг друга, верно? – Мы соседи, – сказала Мирна. – Живем в одной деревне минутах в двадцати езды отсюда. – Я живу с подружкой в Монреале. Никогда не выезжал в эту сторону. Может быть, она имела в виду какого-то другого Бенедикта Пулио. – Вы живете на рю Тайон в Монреале? – спросил Арман, а когда молодой человек кивнул, Гамаш продолжил: – Она имела в виду именно вас. Бенедикт внимательно посмотрел на Армана, словно только сейчас увидел. Он поднес руку к виску, выставив указательный палец. – Ух какой у вас шрамище! Что произошло? Несчастный случай? Арман поднял руку и провел пальцами по затянувшемуся шраму: – Non. Повреждение. «И не одно», – подумала Мирна, хотя ничего не сказала. – Это случилось некоторое время назад, – успокоил Арман молодого человека. – Сейчас я в порядке. – Наверно, было здорово больно. – Да. Но я думаю, другим было больнее. «Он явно понятия не имеет, кто такой Арман», – подумала Мирна. И увидела, что Арман не собирается об этом говорить молодому человеку. – Так или иначе, мы должны решить, – сказала она, подходя к окну. – Снегопад усилился. – Вы правы, – сказал Арман. – Мы должны поспешить. Так мы участвуем или нет? – Вы? – спросила у него Мирна. Он уже принял решение. Это случилось в тот момент, когда нотариус объяснил, почему они здесь. – Я понятия не имею, почему мадам Баумгартнер выбрала нас. Но она нас выбрала. Я не вижу причин отказываться. Я участвую. Кроме того, – он улыбнулся Мирне, – я любопытен. – Это точно, – сказала она, потом посмотрела на Бенедикта. – Вы? – Вы говорите, годы? – спросил Бенедикт. – В худшем случае – да, – сказал Гамаш. – У нас могут уйти годы, и все забесплатно, – повторил Бенедикт. – Да и черт с ним. Я участвую. Насколько плохим может это быть? Мирна посмотрела на красивого молодого человека с отвратительной прической и в свитере из стальной стружки. «Если он смог смириться с этим, – подумала она, – то смирится и с вызывающими досаду незнакомцами, грызущимися из-за цента». – Вы? – спросил Арман у Мирны. – Ну, я-то всегда участвую, – с улыбкой сказала она. И тут окна сотряслись и загремели: порыв ветра обрушился на дом. Он заскрипел, потом издал резкий треск. Мирна почувствовала, что ее охватывает паника. Ощутила резкий вброс адреналина. В доме для них было небезопасно. Но и снаружи тоже. А им еще предстояло возвращаться домой в Три Сосны. – Нам нужно уезжать. Быстро пройдя в кухню, она выглянула в окно. Свою машину ей почти не было видно: та теперь была покрыта летящим, падающим и крутящимся снегом. – Мы участвуем, – сказала она Люсьену. – И уезжаем. – Что? – спросил Люсьен, встав. – Мы уезжаем, – сказал Арман. – И вам тоже нужно ехать. Где ваш офис? – В Шербруке. До Шербрука было не менее часа езды. Они не снимали ни курток, ни ботинок, а теперь схватили варежки и шапки и бросились к задней двери.