Она показала на завещание, потом воззвала к Арману, который смотрел на нотариуса, подняв брови. – У нее есть такие деньги? – спросил он. – У Берты Баумгартнер? – добавила Мирна. – Мы все в одном доме были сегодня утром? Эта женщина с явно богатым воображением вряд ли была миллионершей. – Может быть, она была… как это говорят… – сказал Бенедикт. – Скрягой? – спросил Арман. – Сумасшедшей, – сказал Бенедикт. – Мы еще не закончили, – сказал Люсьен. Он загундосил дальше, но теперь они слушали внимательно, следили за каждым словом, а дары следовали один за другим. Продаже подлежал ее дом в Швейцарии, а также здание в Вене. Вырученные деньги подлежат разделению между детьми и внуками. При этом миллион долларов получал местный приют для животных. – Это мило, – сказал Бенедикт. «Секция 8», – подумал Арман, просматривая цифры на странице. В армии США так называлось подразделение для умственно непригодных. Может быть, Бенедикт нашел точное слово. – Титул, конечно, переходит, – читал нотариус, – моему старшему сыну Энтони. – У-у? – протянула Мирна. Слова к этому времени уже не давались ей, и она перешла к звукам. – Титул? – спросил Бенедикт. – Это что такое? – Может, имеется в виду право собственности на дом? – сказал Арман. Лампы в кухне замигали. Все присутствующие умолкли, уставившись на светильник, стоящий на сосновом столе, мысленно давая ему команду гореть. Но подача мысленных команд, как они это обнаруживали на примере мадам Баумгартнер, и их исполнение – нередко две разные вещи. Свет снова замигал, потом зажегся в полную силу. Они переглянулись и облегченно вздохнули. И в этот момент электричество во всем доме вырубилось. На сей раз без всяких подмигиваний. Прекратились и все звуки. Перестал верещать холодильник, затихла печка, смолкли часы. Они сидели в тишине за кухонным столом. Дневной свет продолжал проникать внутрь через окна кухни, но он был слаб. Словно растерял силу на долгом пути сюда. Но вскоре умер и он. Арман чиркнул спичкой и зажег керосиновые лампы по обе стороны стола, а Мирна зажгла свечи на кухонном островке. Все это на всякий случай стояло наготове. – У тебя порядок? – спросил Арман, подойдя к двери между кухней и гостиной. Там он увидел огонь в камине и уже зажженный фонарь. – Нет проблем, – ответила Рейн-Мари. – И никаких сюрпризов. – Мы почти закончили. Через несколько минут приду к тебе. Он взял два небольших полешка из аккуратной стопки, сунул их в печку, которая теперь стала их основным источником тепла. Пока никакой чрезвычайщины не наблюдалось. Но если электричества не будет долго, если пройдут дни, а температура упадет еще ниже, а огонь погаснет… – Очень мило, – сказал Бенедикт, оглядывая световые лужи. – Ну, давайте на этом закончим, – сказал Арман, а когда Люсьен стал возражать, Мирна поднялась со стула и просто вышла. Захватив свое пиво, она присоединилась к Рейн-Мари в гостиной. Бенедикт последовал за ней. Арман махнул рукой, приглашая Люсьена присоединиться к ним. Поколебавшись недолго, Люсьен неохотно встал. Усевшись, Мирна спросила: – Как мы будем исполнять завещание, которое не имеет смысла? Мы не можем раздать родственникам деньги, которых нет. – Мадам Баумгартнер переоценила свою собственность? – спросила Рейн-Мари. – Миллионов так на двадцать, – сказала Мирна. Рейн-Мари поморщилась: – Это называется перелет. – Мы все исходим из того, что у нее нет денег, – сказал Люсьен. – Может быть, они у нее все же были. – Вы так думаете? – спросил Арман. – Конрад Кантцен. – Прошу прощения? – Конрад Кантцен, – повторил нотариус. – О нем мне рассказывал отец. Месье Кантцен был третьестепенным актером на Бродвее в двадцатые годы. Он побирался, питался из мусорных бачков, а когда умер, у него обнаружилось четверть миллиона долларов. Это и сегодня деньги немалые, а по тем временам целое состояние. Они молча осмысляли это. – Никогда нельзя знать, – сказал Люсьен. Глава восьмая – Арман, ты спишь? – Мм… Гамаш перевернулся на бок, чтобы видеть Рейн-Мари. Воздух в спальне стоял прохладный, но под пуховым одеялом было тепло. Он потянулся в поисках ее руки. Они перенесли свой матрас в кухню и устроились у печки, чтобы ночью можно было встать и подбросить дровишек. – Сегодня днем, узнав, что метель накрыла бо?льшую часть Квебека, ты, казалось, порадовался. – Испытал облегчение. – Почему? «Объяснить это будет потруднее», – подумал он. Анри и Грейси лежали, свернувшись на полу, рядом с ними; вдруг они зашевелились, но Арман и Рейн-Мари погладили их, и они успокоились, уснули. – Вчера днем мне нужно было быть в Академии Surete на одной встрече, – прошептал Арман. – Я просил их ничего не предпринимать, пока не приеду я. Но тут налетела буря, и телефоны отключились. Вот я и забеспокоился, что они начнут без меня. Но поскольку метель накрыла такую большую территорию, я понял, что ничего не случится. Их тоже занесло снегом. И он мог расслабиться. Зная, что в следующие несколько часов, пока воет метель, мир не будет двигаться. Замрет на месте. В бурном, часто лихорадочном темпе жизни, в том, что тебе представлялась возможность ничего не делать, было что-то глубоко мирное. Ни Интернета, ни телефона, ни телевизора. Ни света. Жизнь стала простой, примитивной. Тепло. Вода. Еда. Компания. Арман вылез из-под одеяла и сразу же почувствовал холод. Перешагнув через другие матрасы на кухонном полу, он подбросил еще поленьев в печку. Прежде чем вернуться в теплую постель, Арман посмотрел через окно с переплетом в темноту. Потом нагнулся и подоткнул одеяло под Рейн-Мари. И когда он сделал это, голос, резкий и неожиданный, воззвал к нему из темноты.