Щеки у нее раскраснелись, а глаза слезились, потому они не сразу приспособились к тусклому свету. Короткая прогулка до бистро сквозь сверкающую белизну чуть не ослепила ее. Злая зима намеревалась не только убить их, но сначала лишить зрения. – Минус тридцать пять[17], – гордо сказал Оливье, словно сам нес за это ответственность. – Но влажность низкая, – сказал Габри. – И ветра нет. Эти слова часто произносились в виде самоутешения, когда день стоял внешне такой привлекательный и такой жестокий. – Я чувствую какой-то запах, – сказала Рейн-Мари, сняв пальто, шапочку и рукавицы. – Это не я, – сказала Рут. Но у Розы вид был сконфуженный. Хотя у уток нередко бывает такой вид. – Я не могла понять, почему вы вышли на такой холод и пришли сюда, – сказала Рейн-Мари, идя туда, куда ее вел нос, – на запах, к столу и пустым тарелкам с размазанным по ним кленовым сиропом. Арман пожал плечами на театральный галльский манер: – Некоторые вещи стоят того, чтобы рискнуть жизнью и конечностями. Оливье вышел из кухни с тарелкой теплых блинчиков с черникой, сосисками, кленовым сиропом и кофе с молоком. – Мы оставили вам немного, – сказал Габри. – Арман нас заставил, – пояснила Рут. – Боже, боже… – Рейн-Мари села и обхватила кружку ладонями. – Merci. – И тут ей в голову пришла одна мысль. – У вас есть электричество? – Non. Генератор. – И кофейный автомат подключен? – И плита, и холодильник, – сказал Габри. – Но не свет? – Приоритеты, – сказал Оливье. – Вы жалуетесь? – Mon Dieu[18], нет, конечно, – ответила она. Ее глаза остановились на Армане. Несмотря на все шутки, она знала, что ее муж не вывел бы старую женщину на такой холод, если бы для этого не имелось веских оснований. – Ты пришел сюда с Рут не только для блинчиков. – Oui, – кивнул он. – Рут знает, кто такая Берта Баумгартнер. – Почему вы не сказали вчера вечером? – Потому что только сегодня утром вспомнила. Но я не была уверена. Рейн-Мари вскинула брови. Это было не похоже на Рут – не быть абсолютно уверенной в себе. – Мне нужно было поговорить с Габри и Оливье, узнать, что они думают. – И?.. – Вы когда-нибудь слышали про баронессу? – спросил Габри, садясь рядом с Рейн-Мари. Это и в самом деле прозвучало туманно знакомым. Словно воспоминание о воспоминании, но таком отдаленном, что Рейн-Мари знала: сама она никогда не вспомнит. И отрицательно покачала головой. – Нас представили ей, когда мы здесь только появились, – сказал Оливье. – Много лет назад. Представила нас Тиммер Хадли. – Та женщина, которой когда-то принадлежал старый дом Хадли, – сказала Рейн-Мари. Она показала в сторону великолепного здания на холме, смотрящего на маленькую деревню. Дом, которым владела и в котором когда-то, более века назад, жила «богатая» семья, возвышался над бескрайней снежной пустыней. – Я встречалась с баронессой в доме Тиммер, – сказала Рут. – Она еще и к нам приезжала, – добавил Габри. – Когда мы открыли гостиницу. – Регулярно? Как друг? – спросила Рейн-Мари. – Как уборщица. – Скорее, – сказала Мирна, таща Бенедикта за руку. Люсьен шел впереди на несколько шагов, но Бенедикт остановился, и Мирне пришлось вернуться за ним. Это напоминало бег назад в пылающее здание. Кожа на ее лице так замерзла, что горела. Холод пробился даже сквозь варежки и кусал пальцы. Она прищурилась на обжигающие солнечные лучи. Но Бенедикт, вместо того чтобы поспешить в бистро, как это сделал бы любой квебекец, остановился. Он стоял спиной к магазинам, его огромная красно-белая шапочка своим помпоном тащилась по земле, а он смотрел на три громадные сосны, нагруженные снегом, на коттеджи вокруг деревенской площади. – Как красиво! Его слова появились на свет в облачке тумана, как в диалоговом облачке комикса. – Да-да, красиво, красиво, – сказала Мирна, таща его за руку. – А теперь поспешите, или я ударю вас туда, где будет больно. Приехали они во время метели, а потому Бенедикт впервые видел Три Сосны. Кольцо домов. Дымок из труб. Горы и леса. Он стоял и смотрел – вид, который не менялся веками. А тут его тащили прочь. Через несколько минут к открытому огню принесли еще один столик, и теперь они наслаждались завтраком с кофе в бистро. Клара увидела, что все бегут в бистро, и присоединилась к ним. – Если на карнавал будет такая же холодища, то я с себя одежду не буду снимать, – сказала она, потирая руки. – Что-что? – спросил Арман. – Ничего, – ответил Габри. – Не берите в голову. – О чем вы разговаривали, когда я вошла? – спросила Клара, принимая кружку кофе. – У вас всех был такой потрясенный вид. – Рут вспомнила, кто такая Берта Баумгартнер, – сказала Арман. – Кто? – Ты помнишь баронессу? – спросил Габри. – О да. Разве можно ее забыть? Клара опустила вилку и вперилась в Рут. Потом ее взгляд метнулся на окна. Но она не увидела солнца, бьющего по схваченным морозом стеклам. Не видела деревню под глубоким снегом и невероятно ясным голубым небом. Она увидела пухлую пожилую женщину с маленькими глазками, широкой улыбкой и шваброй, которую держала, как держит флагшток исследователь Северного полюса, собирающийся водрузить флаг на макушке земли. – Ее звали Берта Баумгартнер? – спросила Клара. – Ну ты же не думаешь, что она была баронессой? – спросила Рут. Клара нахмурилась. Она об этом даже не думала. – Знаете, почему ее называли баронессой? – спросил Арман. Они посмотрели на Рут. – Откуда мне знать, черт побери? На меня она никогда не работала. – Она посмотрела на Мирну. – Ты – единственная уборщица, которая у меня была. – Я не… – начала было Мирна, но потом сказала: – А чего волноваться-то?