– Дайте мне знать где и когда. «Моей неизбывной вины наследство», – подумал он, направляясь к машине; его ботинки поскрипывали на утоптанном снегу. Не это ли хранит в себе старый дом? Вину и грехи, присутствующие там с самого рождения? Глава десятая – Входите, входите, – сказала соседка. – Не стойте на холоде. Она была молода – лет тридцати пяти, по прикидке Гамаша. Лишь чуточку старше, чем его собственная дочь Анни. И ей, вероятно, не следовало впускать в дом абсолютно незнакомых людей. Но по тому, как она смотрела на него, открыв дверь, Гамаш подозревал, что не был таким уж абсолютным незнакомцем. И это подтвердилось минуту спустя, когда он снял перчатки, протянул ей руку и они вошли в тесную прихожую. – Desole[20], – сказал он. – Извините, что побеспокоили вас, особенно в такой день. Меня зовут Арман Гамаш. Я живу в Трех Соснах – это недалеко тут по дороге. – Я знаю, кто вы. Меня зовут Патрисия Уль. Она пожала его руку, потом посмотрела на Мирну: – И вас я тоже знаю. У вас книжный магазин. – Верно. Вы у меня были несколько раз. Научно-популярная литература. Книги по садоводству. Но еще и биографии. – Да, это я. Люсьен представился, потом взглянул на Бенедикта. – Бенедикт Пулио, – сказал тот. – Строитель. – Входите, погрейтесь. Они последовали за ней в сердце дома – кухню, где испускала тепло большая печка. В мадам Уль, как и в ее доме, не было ничего показного. Она, судя по всему, не испытывала ни малейшей потребности произвести впечатление, а потому и производила впечатление. Как и ее прочный, простой дом. – У меня чайник готов. Хотите по чашечке? – Я – нет, спасибо, – сказала Мирна. Другие тоже отказались. – Мы не отнимем у вас много времени, – сказал Арман. – У нас всего два-три вопроса. – Слушаю, – сказала Патрисия. – Вы знали женщину, которая жила с вами по соседству? – спросила Мирна. – Баронессу? Да, конечно, хотя и шапочно. А что? Она отметила, что ее неожиданные гости переглянулись, но не могла знать важности того, что только что сказала. Патрисия Уль только что подтвердила правоту Рут. Берта Баумгартнер была баронессой. – Нет, ничего, – сказала Мирна. – Продолжайте. – Это потому, что я назвала ее баронессой? – спросила Патрисия, переводя взгляд с одного гостя на другого. – Это у нас было такое прозвище для нее. Поверьте мне, сами бы мы никогда такое не выбрали. Она сама так себя называла. – А давно вы ее знаете? – спросил Люсьен. – Несколько лет. Что-то случилось? – Она посмотрела на Армана. – Вы здесь не в официальном качестве? – Не в том смысле официальном, в каком вы подумали, – сказал он. – Мы ее душеприказчики. – Она умерла? – Да. Перед Рождеством, – сказал Люсьен. – А я и не знала, – сказала Патрисия. – Мне известно, что она несколько лет как переехала в дом престарелых, но и не подозревала, что она ушла. Жаль. Я бы пришла на похороны. – И вы были свидетелем подписания завещания? – спросил Арман. Когда она кивнула, он продолжил: – Она вам показалась человеком в своем уме и здравой памяти? – О да, – сказала Патрисия. – Абсолютно в своем уме. Притом что она была немного странной. Она настаивала, чтобы ее называли баронессой, но у нас всех есть свои странности. – Могу поспорить, что догадываюсь о вашей, – сказала Мирна. – Наверняка, – ответила Патрисия. – Вам нравятся ядовитые растения. Вероятно, у вас есть для них особая клумба. – Верно, – рассмеялась Патрисия. – Как вы узнали? – спросил Бенедикт. – По книгам, которые покупала Патрисия, – ответила Мирна. – Одну я запомнила: «Ядовитый сад». Другая была… – Мирна напрягла память. – «Смертельно опасные садовые растения», – сказала Патрисия. Она посмотрела на Армана и наклонила голову. – Неплохая улика, правда? Тот улыбнулся. – Так я познакомилась с баронессой и так узнала о ядовитых садах. У нее самой был такой. Она провела меня по нему и рассказала, что наперстянка – это дигиталис. Смертельно опасная. Еще у нее рос аконит, и ландыш, и гортензия. Все они токсичны. Как и другие многолетники, конечно. Но, как это ни странно, ядовитые из всех самые красивые. Мирна кивнула. Она была страстным садоводом, хотя ей никогда не приходило в голову отдать целую клумбу под растения, способные убивать. Но многие люди интересовались этим, а потому издательства печатали книги про ядовитые растения. И Патрисия Уль была права. Опасные цветы были и самыми красивыми. И, как это ни странно, самыми долговечными. – И есть такие цветы, которые и в самом деле могут убить? – спросил Бенедикт. – Предположительно, – сказала Патрисия, – хотя я не знаю, как получать из них яд. Наверно, нужно иметь степень по химии. – И желание, – сказал Гамаш. Голос его звучал приятно, но глаза внимательно разглядывали Патрисию Уль, и он скорректировал свое прежнее впечатление. Она излучала ауру не только уверенности, но и компетентности. Он обратил внимание на ее машину на улице, полностью откопанную. Снег вокруг нее был расчищен лопатой, оставившей четкие, прямые линии. Любую работу она делала хорошо и тщательно. Гамаш подозревал: если бы ей потребовалось, она бы сообразила, как экстрагировать яд из нарцисса. Поблагодарив мадам Уль за помощь и гостеприимство, они оставили ее дом и направились к соседнему. Дом Берты Баумгартнер, казалось, наклонился еще больше под грузом выпавшего снега. Было бы ошибкой подходить к нему близко, и Гамаш сделал себе заметку на память: позвонить в местный муниципалитет, чтобы обнесли дом предупредительной лентой. И как можно скорее пригнали сюда бульдозер. Они откопали машины Мирны и Люсьена, но когда очистили пикап молодого человека, Арман не пустил его за руль. – Вы не можете ехать на летних покрышках. – Но мне нужно. Ничего не случится. Гамаш знал, что такие слова были последними в жизни немалого числа молодых людей. – Да, ничего не случится, – сказал он. – Потому что вы никуда не поедете. – А если я все же поеду? – сказал Бенедикт. – Что вы сделаете? Вызовете полицию? – Месье Гамашу не нужно вызывать полицию, – сказал Люсьен, но, увидев, что Бенедикт никак на это не отреагировал, добавил: – Вы и в самом деле не знаете, кто он? Бенедикт отрицательно покачал головой. – Я глава Surete du Quebec, – сказал Арман. – Старший суперинтендант Гамаш, – сказал Люсьен. Бенедикт произнес или «О черт», или «Черт-те что». Как бы то ни было, черт в его словах присутствовал.