– Те самые Ротшильды? – спросила Мирна. – Банкирская семья? Стоимостью в миллиарды. – Вернее сказать, одна из ветвей семьи, – сказала Кэролайн. – Та, которая приехала в Канаду в тысяча девятьсот двадцатых годах и решила вложить все свои средства в фондовую биржу. – Им повезло, – сказал Энтони. – Они хотя бы выкарабкались. – И никакого «все» не было, – сказал Гуго. – Они приехали сюда, потому что все у них было украдено. У нас. – Хватит, – сказал Энтони, поднимая руку. – Мы всю жизнь жуем это. Это преследовало наших родителей и наших дедов. Они с ума сходили от жажды мести. Давайте кончим об этом. – Энтони прав, – сказала Кэролайн. – Даже если это правда, мы бессильны что-либо изменить. – Маман говорила… – начал было Гуго. – Маман была желчная старуха, которая сочиняла всякие глупости, чтобы чувствовать себя лучше, чистя туалеты у других людей. Она вырастила нас с любовью и желчью, заставила нас поклясться, что мы продолжим борьбу. Но, давая обещание, мы были детьми. – Киндерами, – сказал Бенедикт. Кэролайн не без раздражения посмотрела на него. – Откуда вы знаете это слово? – спросила Мирна. – Киндер? – спросил Бенедикт. – Моя подружка из немецкой семьи. И потом, я ходил в киндергартен[26]. А разве все мы не ходили? «Детский сад», – подумал Гамаш и перевел взгляд на выцветшую фотографию в тусклой серебряной рамочке. Фотография детей в саду смерти. – Мы не немцы, – сказал Гуго. – Мы австрийцы. – А-а-а, – сказал Бенедикт, потом понизил голос: – Которые были осужденными каторжниками? – Нет, конечно, – ответила Кэролайн. Они смотрели на него секунду-другую, наконец Мирна сообразила: – Не австралийцы. Австрийцы. Как семья фон Трапп[27]. – Это имя, судя по его лицу, ни о чем ему не сказало, и она добавила: – «Звуки музыки»? «Горы живут»? Арман, помогите мне. – О, я думаю, вы вполне справляетесь. Слева от него зазвучал тонкий голос, поющий «Эдельвейс, Эдельвейс…»[28], и смолк. Они посмотрели на Гуго, а он опустил голову, явно изучая свои руки. – Маман пела нам это, – объяснил Энтони. – Мы, наверное, сто раз смотрели этот фильм. Арман тоже видел этот фильм с детьми. Он и сосчитать не мог – сколько раз. Теперь Гамаш уже смотрел его с внуками. И он пел им эту навязчивую песню перед сном. «Эдельвейс». Их тяжелые веки смыкались. «Эдельвейс». – Мы можем продолжить? – спросил Люсьен. Он раздал копии завещания Берты Баумгартнер ее детям, а душеприказчики достали собственные экземпляры. – Пожалуйста, перейдите к пятнадцатой странице, – сказал Люсьен. – Я подчеркну главное. Она оставляет каждому из своих детей по пять миллионов долларов, а также дома в Женеве и Вене. Ее титул переходит к старшему сыну, – сказал Люсьен серьезным голосом, словно титул существовал на самом деле. Он посмотрел на Энтони. – Вам. – Merci, – сказал сын. Это могло бы прозвучать саркастически, но прозвучало печально. И не только он испытывал это чувство. Арман посмотрел на остальных. Их печаль была ощутима. Баронесса, вероятно, оторвалась от этого мира. Возможно, даже была ожесточена. Но она любила своих детей, а они любили ее. Люсьен прочел все завещание, а закончив, обвел их взглядом: – Есть вопросы? Бенедикт поднял руку. – От семьи, – сказал Люсьен. – И как это действует? – спросила Кэролайн. – Если иметь в виду, что ничего из прочитанного не существует? – А как насчет того, что существует? – спросил Энтони. – У нее были какие-то небольшие вложения, немного в банке. Дом? Мы не стали его продавать, пока она жила. Из уважения. Она до конца надеялась, что вернется. – Я рад, что вы упомянули дом, – сказал Гамаш. – Мы были там вчера. Он в ужасном состоянии, вероятно, его следует снести. – Нет, – сказал Гуго. – Уверен, его можно спасти. Арман отрицательно покачал головой: – Слишком опасно. Особенно под грузом снега. Боюсь, мне придется вызвать комиссию, чтобы его обследовали и, возможно, приговорили. – Я не возражаю, – сказала Кэролайн. – Можно и землю продать. Маман два года там не жила. У меня нет никаких сантиментов насчет дома. – Вы там выросли? – спросила Мирна. Редко такое случалось, чтобы дети – не важно, на сколько лет они успели постареть, – не сохраняли никакой привязанности к дому, в котором выросли. Если только это место не связано для них с несчастливыми воспоминаниями. – Ваш отец… – начала она. – Что – отец? – спросил Энтони. – В завещании сказано, что ваша мать овдовела. – Да, он умер тридцать лет назад. – Тридцать шесть, – поправил его Гуго. – Несчастный случай на ферме, – сказала Кэролайн. – Во время сенокоса его переехал комбайн. Мирна поморщилась. И хотя на лице Армана благодаря профессиональной выдержке ничего не отразилось, картинку эту он себе представил. – Его Тони нашел, – сказал Гуго. – Отправился его искать, когда отец не пришел на ланч. Он умер мгновенно. Может, и не почувствовал ничего. – Не думаю, – сказал Арман, надеясь, что тон голоса не выдал его истинных чувств. – После этого баронесса и стала работать, – сказала Кэролайн. – Ей нужно было растить нас. – А я пошел работать в упаковочный цех «ИГА»[29], – сказал Энтони. – А ты, Кэролайн, стала подрабатывать бебиситтингом. – Помнишь, какая-то пара наняла тебя присматривать за их козами? – спросил, усмехнувшись, Гуго. – Господи Исусе, помню, конечно, – сказал Энтони тоже со смехом; рассмеялась и Кэролайн. – Ты вывесила объявление в церкви, в котором написала, что любишь детей и хотела бы присматривать за ними. – Слушай, козлиные дети вели себя в тысячу раз лучше, чем человеческие, – сказала Кэролайн. Она сидела, свободно откинувшись на спинку и широко улыбаясь. Ее глаза сверкали. – Вот только они лягались, – сказал Гуго. – Помнится, я ходил с тобой несколько раз – помогал. Он потер свои голени. – Ты им не нравился. Арман слушал, как братья и сестра перевели разговор на хорошо знакомую им тему. Часть семейной литургии. Одни и те же истории, многократно повторяемые. На минуту они стали похожи на детей с фотографии. А Арман не сводил глаз с Энтони Баумгартнера. Ему, вероятно, в тот день, когда он нашел отца в поле, было едва ли шестнадцать. Забыть такое было невозможно. Воспоминание, которое наверняка занимало немало места в общем доме Энтони, заталкивая в углы другие воспоминания о детстве – счастливые. Родители Армана погибли в автокатастрофе, когда он был ребенком. И он до сего дня помнил каждую минуту того, что было после приезда в дом полиции. Тот день, то мгновение повлияли на все мгновения его последующей жизни. А Гамаш не находил родителей. Не видел их тел. Он запомнил запах печенья на арахисовом масле – он сам его пек в тот момент. И по сей день этот запах вызывает у него тошноту. А этот человек запомнил искалеченное, окровавленное тело отца. – Я думаю, мы должны попытаться сохранить этот дом, – повторил Гуго.