Почувствовала под собой заскорузлую корку ковра. Застоялый запах табака, дерьма, пота и мочи. И тепло. Ее голова упала на руки. Амелия заплакала. Ее жизнь была в руинах, а книги в огне. А потом, когда боль стала невыносима, она встала и пошла на холод. В поисках наркотика, нового и сильного, чтобы он унес ее отсюда далеко-далеко. Навсегда. Рейн-Мари нашла Армана в кресле у огня. Он сидел, клевал носом. Увидев ее, он поднялся и сказал про Бенедикта. – Мне нужно оставаться здесь. – Oui, – сказала она, потом поправила подушку и одеяла на соседнем кресле, села рядом. Взяла его за руку и стала тихонько говорить про Оноре. Про внуков в Париже. Про Грейси и Анри. И наконец он мирно и крепко уснул. Глава девятнадцатая Солнце проникало в бистро через окна с переплетом; его лучи лежали на полу из широких досок, на удобных стульях, сосновых столах. На посетителях. Но в дальний угол, к большому камину, где с Люсьеном сидели Мирна, Бенедикт и Арман, лучи не дотягивались. Гамаш позвонил нотариусу, попросил его приехать и привезти с собой документы. Мерсье слушал, его лицо становилось все более ватным по мере того, как Мирна и Бенедикт рассказывали ему о событиях предыдущего дня. – Тот дом, в котором я был? – спросил он, когда они закончили. – Рухнул? – Да, мы чувствуем себя гораздо лучше, – сказала Мирна, отвечая на незаданный вопрос. – Несколько синяков, но ванна вчера вечером помогла. Спасибо. Люсьен недоуменно посмотрел на нее. Они сидели в «ушастых» креслах, на столе перед ними стоял завтрак и кофе с молоком. Рядом, пожирая большие кленовые поленья, бушевал огонь в камине. – Когда дом обрушился, в нем обнаружили тело, – сказал Арман. – Тело Энтони Баумгартнера. Глаза нотариуса широко раскрылись. – Месье Баумгартнера? Он мертв? – Oui. – Но мы все только перед этим его видели. – Вероятно, он поехал в дом после нашего отъезда, – сказала Мирна. – Но зачем? – спросил Люсьен. – Мы не знаем. Гамаш решил не говорить им пока, что Бовуар расследует эту смерть как убийство. Чем дольше это удастся скрывать, чем меньше народа будет знать, тем меньше будут замыкаться в себе все эти люди. И в любом случае вскоре все всё узнают. – Месье Баумгартнер после нашего отъезда не говорил вам, что собирается съездить туда? Люсьен отрицательно покачал головой: – Нет, ничего не говорил. Мы просто поболтали ни о чем, пока я складывал бумаги. Я уехал вскоре после вас, но все выглядело вполне нормально. И Мирна, и Арман знали, что Люсьен, вероятно, не лучший судья в том, что касается нормы в человеческих отношениях. Но даже он заметил бы, если бы там началась ссора. – Вы не знаете, почему мать решила назначить им душеприказчиков? – спросил Гамаш. – Понятия не имею, – ответил Люсьен. – И мы даже не знаем, были ли по прежнему завещанию наделены правом продажи имущества. Они считали, что были вправе, но кто может знать? – Ваш отец мог знать, – сказала Мирна. – И где-то должно храниться прежнее завещание. – Если оно где-то и есть, то я про него ничего не знаю. – Вы привезли его бумаги? – спросил Арман. Позвонив нотариусу, Гамаш попросил его просмотреть отцовский архив и привезти все, что он найдет по Баумгартнерам. И теперь Люсьен положил на стол аккуратную стопку бумаг. – Ваш отец не был нотариусом Энтони Баумгартнера, верно? – спросил Гамаш, надевая очки для чтения. – Нет. Только матери. – Вы читали, что здесь? – спросил Гамаш, показывая на стопку. Он моргнул несколько раз, чуть прищурился, стараясь прогнать муть из все еще раздраженных глаз. Когда Арман проснулся утром, то обнаружил, что, хотя его тело затекло и побаливало после вчерашних событий в обрушающемся доме, глаза его явно пошли на поправку. И все же буквы перед ним отказывались складываться в четкие слова и читал он с трудом. – Нет, – сказал Люсьен. – Мне это не требовалось. Я нашел то, что мы ищем. – Старое завещание? – спросила Мирна. – Очень старое завещание, – сказал Люсьен. – Но не завещание мадам Баумгартнер. Это я нашел, когда проводил собственный поиск. Я, кажется, знаю, почему Берта Баумгартнер называла себя баронессой. Мирна повернулась на стуле лицом к нему. Арман снял очки. И Бенедикт, откусив немалую часть поджаренной на тостере булочки, подался вперед. Люсьен сделал паузу, наслаждаясь моментом. – Да бога ради, говорите уже! – рявкнула Мирна. Момент, кажется, прошел. – Отлично. После нашей встречи с семейством вчера и оглашения необычайных условий завещания я решил попробовать кое-что. Стал искать завещания на имя Киндерот. Какое-то время у меня ушло, но все же я нашел вот это. Он взял верхнюю бумагу со стопки и передал Мирне. Это была копия старого документа, написанного от руки, с официальными печатями. – Это по-немецки, – сказала Мирна. – Да, я немного знаю немецкий, – сказал Люсьен. – Похоже, это документ, оспаривающий завещание некоего Шломо Киндерота. Барона Киндерота. Зрачки у Мирны расширились, она многозначительно посмотрела на Армана, протянула бумагу ему. Гамаш вернул очки на нос, принялся разглядывать бумагу, пытаясь прогнать муть из глаз, потом протянул документ Бенедикту. – Дата наверху – тысяча восемьсот восемьдесят пятый год? – Да, тысяча восемьсот восемьдесят пятый. Это, – Люсьен выхватил бумагу у Бенедикта и поднял перед собой, – копия оригинального документа, поданного в суд Вены в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году. Насколько я понял, Шломо Киндерот оставил все свое имущество двум своим сыновьям. – Да, – сказала Мирна. – Разделил поровну. – Oui, – произнес Арман. – Я неточно выражаюсь, – продолжил Люсьен, и никто не стал ему возражать. – Он оставил все своим сыновьям-близнецам. Оба сына унаследовали титул и его состояние – судя по документам, громадное. Имения в Швейцарии. Дома в Вене и Париже… – Постойте, – сказала Мирна, подняв руку. – Вы хотите сказать, что он обоим оставил одно и то же? – Именно. – Но как ему это удалось? – Ему не удалось. В этом-то все и дело. – Люсьен явно испытывал удовольствие – Так все это и началось. Я думаю, они не смогли договориться. Они судились друг с другом.