И хотя Харрис знала, что Гамаш до сих пор отстранен от работы, она продолжала считать его главой Surete, пока кто-нибудь не вынудил бы ее изменить мнение. – Энтони Баумгартнер умер приблизительно за полчаса до обрушения дома. Я это вижу по состоянию его органов и отсутствию внутреннего кровотечения. Кроме того, ранение у него в боковой части черепа. А дома обычно не падают наискосок. – Мне нужно позвонить, – сказал старший инспектор Бовуар; он достал сотовый и вышел. – Ведь было два обрушения, верно? – спросила доктор Харрис у Гамаша. – Да. Одно частичное – поздно вечером, а потом окончательное, вчера днем. – То, в которое попали вы, – сказала она. – И которое обнажило труп. – Oui. Он рассказал ей вкратце о том, чему был свидетелем. – Сядьте, – сказала доктор Харрис, показывая на табуретку. – Зачем? – Я вам промою глаза. – Да у меня все хорошо, все время улучшается. – Вы ведь не хотите ослепнуть? – Упаси бог, нет. А что, есть такая вероятность? Она увидела, что он по-настоящему потрясен. – Отдаленная. Но кто знает, какой материал был в том доме? Чем скорее вы отделаетесь от соринок в глазах, тем лучше. Вполне вероятно, что они могут повредить роговицу. Или того хуже – забиться под яблоко. Он сел, и она наклонилась над ним, сначала внимательно рассмотрела его глаза, потом принесла воду и принялась спринцевать. Он морщился от струек воды. – Извините, не предупредила: это может вызвать жжение. Когда она закончила, он принялся широко открывать глаза, моргать. – Не трите, – предупредила она и снова внимательно осмотрела оба глаза, потом выключила налобный осветитель. – Лучше. Гораздо лучше. Но неприятное ощущение в глазах осталось. Он плохо видел, глаза были раздражены и болели. – Что вы ему сказали? – спросил Бовуар, вернувшись после звонка. – Заставили его плакать. Доктор Харрис рассмеялась: – Я ему сказала, что в бистро кончились круассаны. – Вы что же – убить его хотите? – спросил Жан Ги. – Хватит, я все еще вас слышу, чтобы вы знали, – сказал Гамаш; зрение возвращалось к нему, раздражение ослабевало. – Что сказал инспектор Дюфресн? – Они разбирают завал, ищут орудие убийства, – сказал Бовуар. – И пытаются вычислить, где он находился, когда его убили. – И что они думают? – Дюфресн считает, что в спальне второго этажа. Когда крыша рухнула, она увлекла с собой и тело. Сейчас они остановились на этом. Доктор Харрис направилась к раковине, а Арман вернулся к металлическому прозекторскому столу. Сцепив руки за спиной, он уставился на Энтони Баумгартнера. Тот был так не похож на мать, которая своим видом напоминала пожилую британскую хара?ктерную актрису, играющую монаршую особу в комедии. Этот человек казался настоящим. Даже после смерти в его лице оставалось какое-то благородство. Гамаш мимолетно подумал о том, кому теперь достанется титул. Кэролайн или Гуго? Применяется ли принцип первородства к вымышленным титулам? Он взялся за край белой простыни и натянул ее на лицо Энтони Баумгартнера. Но еще несколько секунд, прежде чем заговорить, старший суперинтендант смотрел на простыню и на то, что под ней. – Как ты считаешь: это намеренно пытались выдать за несчастный случай? – Мне представляется это совершенно очевидным, – сказал Бовуар. – Да. Мы должны были думать, что его убил обрушившийся дом. И мы бы так и решили, если бы Бенедикт не приехал туда вечером и не сказал нам потом, что в доме никого не было. Никого живого, по крайней мере. – Верно. Но чтобы это походило на несчастный случай, дому следовало обрушиться. – Да, – вмешалась доктор Харрис, оглядываясь через плечо от раковины. Но Бовуар вернулся к столу, посмотрел сначала на шефа, потом на белую простыню. – Верно, – сказал он, понимая, что имел в виду Гамаш. Речь шла не о простой констатации факта, а о важнейшем элементе расследования. Доктор Харрис вытерла руки, повернулась, и Жан Ги увидел: она тоже понимает смысл слов Гамаша. – Откуда убийца мог знать, что дом обрушится? – спросила коронер. – Есть только один способ знать об этом, – сказал Бовуар. – Обрушить дом самому. – И на сцене есть только один человек, который мог бы это сделать, – сказал Бовуар. Гамаш отошел от тела, достал телефон, набрал номер. Выслушав суперинтенданта Гамаша, Изабель Лакост задумалась на секунду. Она немедленно согласилась на его просьбу, но теперь ей предстояло сообразить, как сделать то, о чем он говорит. Потом Изабель вызвала такси. Ее высадили в снежный сугроб и слякоть. Лакост с тростью в руке осторожно прошла по обледенелому тротуару и остановилась перед многоквартирным домом. Невысокий, окна схвачены морозцем изнутри, что там за ними – снаружи не увидеть. Она дернула ручку входной двери – не заперта. Она зашагала, прихрамывая, внутрь, где ей пришлось обойти большую груду рекламной рассылки на полу. Если здесь кто-то и присматривал за порядком, то сегодня у него или у нее явно был выходной день. А может, целый год. Изабель Лакост снова проверила информацию, пересланную ей старшим суперинтендантом Гамашем. Бенедикт Пулио, квартира 3G. Она поискала глазами лифт, быстро поняла, что его тут нет, встала перед лестничным пролетом, глубоко вздохнула и начала подниматься. После встречи с коронером Жан Ги высадил Гамаша у кафе на рю Сент-Катрин. – Грязновато, – сказал он, оглядевшись. – Ты уверен, что хочешь ждать здесь? – Я приходил сюда молодым агентом. – Гамаш огляделся. – На большее денег не хватало. Даже Рейн-Мари сюда приводил. – На свидание? Ты спятил? Бовуар посмотрел на бродяг, сидящих в полукабинетах. Впрочем, само место выглядело довольно чисто. В такой забегаловке мама с папой и их сыночек-наркодилер вполне могут уплетать картошку фри по-квебекски. – Я полагаю, Рейн-Мари нравятся плохие мальчики, – сказал Арман, и Жан Ги рассмеялся: – Они не могут выглядеть брутальнее, чем ты, шеф. Теперь у тебя есть все, что необходимо. – Мне необходимо, чтобы ты ушел, – сказал Гамаш. И теперь Жан Ги стоял перед закрытыми дверями в управлении Surete. Перед кабинетом, с которым он знакомился все ближе и ближе. И начинал ненавидеть. Он поднял руку, но дверь открылась – он даже постучать не успел.