– Ну, ты за главного, – сказал Жан Ги Арману, и в этот момент через открытую дверь на них хлынул холодный воздух. Анни, Рейн-Мари и Жан Ги повернулись и крик-нули: – Скорее дверь! Этот хор был ему знаком лучше, чем национальный гимн. – Ух, до чего холодина! – услышали они, потом раздался топот ног. – А эта крошка, – продолжил голос Бенедикта, – не торопится справлять свои дела. Арман улыбнулся. Бенедикт не мог заставить себя сказать «какать» или «писать». Он знал, что молодой человек говорит о Грейси, и сочувственно к нему относился. Он провел немало холодных вечеров, умоляя это маленькое существо сделать уже что-нибудь, кроме как гоняться за Анри. Бенедикт взял на себя обязанность в обмен за комнату и стол, которые ему предоставили до возвращения пикапа, выгуливать собак. Гамаш чувствовал, что они за это в долгу перед Бенедиктом. – Я тебе принесу что-нибудь, – сказала Рейн-Мари, целуя Оноре в макушку, потом она погладила лицо Армана, поцеловала в губы и прошептала: – Meyn tayer. Он улыбнулся. – Это по-немецки? – спросила она, глядя на экран. – Да. Мне требуется время, чтобы прочесть. – Глаза у тебя все еще болят? – спросила она, заглядывая в них и видя, что они все еще опухшие. – Мой немецкий немного заржавел, – сказал он. – Заржавел. В переводе с немецкого это значит «никогда не существовал»? Он рассмеялся: – Практически – да. Она снова посмотрела на экран: – Длинный текст. Кто тебе прислал? – Один полицейский из Вены. Рейн-Мари завязала шарф на шее. – До скорого. – Приятно провести время. Арман вернулся к компьютеру, нагнулся над Рей-Реем, вдохнул его аромат и продолжил читать о разрывающей себя на части семье. Жан Ги поглядывал на кусочки курицы с грибами и сочной, ароматной подливкой рядом с горой картошки. «„Поротой“ картошки, – настаивала Мирна. – Не просто пюре». Он так проголодался, что у него слезы просились из глаз. – Значит, это правда, – сказала Рут. – Сына баронессы убили. Жан Ги еще раньше, когда они только пришли на обед, сообщил об этом Кларе и Мирне, отведя их в сторонку. А когда к Кларе стали приходить другие гости, слух стал распространяться. – Я думала, ты врешь, – сказала Рут Мирне. – Зачем мне врать по такому поводу? – А зачем тебе говорить, что твоя библиотека – магазин? – спросила Рут. – Ложь – твое природное качество. – Это магазин, – раздраженно сказала Мирна. – Не думай, будто я не вижу, как ты выносишь мои книги под курткой. – О, ты многого не видишь, – сказала Рут. – Например? – Например, Билли Уильямса. – Я вижу его. Он разгребает мою тропинку и моет мою машину. – Мою машину он не моет, – пробормотала Клара; она поймала взгляд Оливье, и они оба ухмыльнулись. – И что это должно значить? – спросила Мирна. – Он хороший человек, только и всего. – Тогда почему его нет здесь? – спросила Рут. – Здесь? – переспросила Мирна, оглядываясь. – С какой стати ему тут быть? Тут разве что-то нужно чинить? – спросила она Клару. – Я вынуждена сказать «да», – сказала Рут, и Роза рядом с ней кивнула. – Давайте поменяем тему, – сказала Рейн-Мари. – Ну, если тему убийства мы исчерпали, – сказала Рут, – а предрассудки нашей библиотекарши не позволяют нам говорить о… – Предрассудки? У меня нет никаких… – Я сегодня видел одну из твоих картин, – вставил Жан Ги первое, что пришло ему в голову. – Ты же знаешь, ты с предрассудками, – сказала Рут. – Ты видишь только то, что на поверхности, и выносишь суждение. Билли Уильямс – всего лишь рукастый мужик. – Одну из моих картин? Правда? – спросила Клара. – Где? – Вернее, копию, – сказал Жан Ги. – Одну из нумерованных копий. – Уж чья бы корова мычала, – сказала Мирна. – Ты разве видела в баронессе кого-нибудь другого, кроме уборщицы? Ты хоть имя ее знала? – Не настало ли тебе время сделать предложение Габри? – спросила Анни у Оливье, подбрасывая дровишки в костер разговора. – Мы все ждем. – Ждете? – спросил Габри. – Если он прождет еще немного, то я не смогу надеть на себя свою выходную одежду. – Вот и весь твой ответ, – хмыкнул Оливье. – Не обязательно знать, кого как зовут, чтобы о нем заботиться, – заявила Рут. – И ты заботилась? – сказала Мирна. – Ты даже не знала, что она умерла. – Я видел твою картину в доме Энтони Баумгартнера, – произнес Жан Ги громким голосом. – Покойника? – спросила Клара. – Слушайте, я же думала, что нам не разрешается говорить про убийство, – сказала Рут. – Это несправедливо. – Мы не говорим об убийстве, – возразил Жан Ги. – Я говорю об искусстве. – Ты? – в один голос произнесли Анни, Габри, Оливье, Клара, Мирна, Рут и даже Рейн-Мари. У Розы стал испуганный вид. Правда, с утками такое часто случается. И часто не без причин. – Что такое? – сказал Жан Ги. – Я культурный человек. – С большой буквы «К», – подтвердила Анни, погладив его по руке. – Это верно, – кивнул он. – Merci. Они рассмеялись, потом Мирна обратилась к Рут: – Извини, я рявкнула на тебя из-за баронессы. Но нельзя говорить такие вещи о человеке. Нельзя говорить, что у него предрассудки. – Не у «него», – сказала Рут. – У тебя. Если ты корова, это еще не значит, что не можешь… – Кто я? – О какой картине речь? – спросила Рейн-Мари.