— Из-за этого ты в лавку Ракитина и полезла? — Я не хотела этого делать. Но другим способом деньги мне не достать. — Ладно, это уже не имеет значения, — махнул рукой Японец, — какая теперь разница, если так живем. Но вот что за твою беду я тебе скажу. Деньги я тебе дам. — Нет, — запротестовала Таня, — мне не нужны одолжения. Тем более, я не смогу их отдать. — А это не одолжение, — усмехнулся Японец, — ты окажешь мне одну услугу. И заработаешь. — Я не понимаю, — удивилась Таня. — Все просто, — улыбнулся Мишка, — сейчас объясню. Смотри. В чем твоя беда? В большевичке Марушиной! Убрать ее — кто придет за деньгами? — Да следующий из их кодла! — пожала плечами Таня. — Мало ли их здесь… — Не скажи, — снова усмехнулся Японец, — другого еще надо найти — такого, так чтоб доверять. А к тому времени я планирую выгнать Григорьева из Одессы. — Ты планируешь? — удивилась Таня. — Есть у меня свои каналы среди большевиков. Уж очень они мне в последнее время доверяют, — Японец смотрел на нее с лукавым видом. — Так вот: Марушина исчезнет — не придется платить. А деньги я тебе все равно отдам. — Да как она исчезнет? — нахмурилась Таня. — Да хоть сами большевики ее расстреляют! Можно ведь и за нее факты насобирать. Ну, там, налетчица, воровка, и все такое… Большевикам врет, и все деньги себе забрала. Они ее схватят — и конец делов. — А я при чем? — А ты подумаешь, как ее лучше сдать. Покумекаешь, как ее подставить. Накопаешь на нее шо-то. И заработаешь денег, шо я тебе дам. — Зачем тебе избавляться от Марушиной? — в упор спросила Таня. Японец усмехнулся. — Да есть у меня один человек, которому Привоз хочу отдать. Смотрящим над Привозом его поставить. Яков Пилерман зовут. Ты о нем слышала — банковский аферист, ой какие аферы проворачивал. А ты будешь за ним тихонько для меня присматривать. — Хорошо, допустим. Но как избавиться от Марушиной? — Обвинить в вымогательстве, в воровстве — ну придумай что-нибудь сама, не впервой, — Мишка начал нервничать. — Да убей ее — проще простого! — воскликнула Таня. — Э, нет. Если ее убить — большевики тут же своего человека поставят. А если доказать, что своему нельзя доверять, они начнут сомневаться. Тут я со своим Пилерманом и подойду. Он для меня много денег заработает. Я теперь очень нуждаюсь в деньгах. — Для чего? — Таня любила прямоту. — Еще не знаю — может, уеду потом из Одессы. А может, и нет. Есть у меня кое-какие планы — рано пока говорить. Но ты одна из первых узнаешь, обещаю. Сделать думаю кое-что на деньги, которые для меня Пилерман заработает. А что? Чем я хуже других? Король я или не король? — Ты король, — подтвердила Таня. — Тем более, многие из вас хотят начать новую жизнь. Им надо дать шанс, — похоже было, что Японец не кривил душой. — Сложно будет, — Таня задумалась. — А откуда эта большевичка вообще взялась? — О ней мало что известно, — пожал плечами Мишка. — Как политическая сидела в одесской тюрьме. Когда мои люди вместе с красными взяли ее и освободили всех политических, эта красотка вышла на свободу. Тут же пошла в партийный комитет и втерлась в доверие к Соколовской — эта Сонька Соколовская ЦК Компартии в Одессе представляет, и у меня уже в печенках сидит. Дура редкостная! Но эта Авдотья произвела на нее впечатление, и Соколовская стала ей доверять. Поставила над самым жирным куском Одессы — управлять Привозом. Все деньги с Привоза большевики хотят себе захапать. Словом, беспредел. Вот если бы пошатнуть доверие Соколовской хоть как-то, да сдать в лапы красных эту Марушину, дело было бы сделано, — вздохнул Японец. — Но я тебе и не говорю, что будет легко. — Почему я? — удивилась Таня. — Ты ловкая. И ушлая — во все влезаешь, — улыбнулся Мишка искренне. — И с женщинами лучше контакт найдешь. Увидишь то, что мужики не увидят. У тебя получится, я знаю. Таня задумалась. Предложение Японца ей очень не нравилось. Но другого выхода у нее не было. — Хорошо, я подумаю, — кивнула она, и Мишка расцвел. — А в еврейском погроме она тоже участвовала? — Я имею в виду — подстрекала? — нахмурилась Таня. — Не-не, я узнавал. Это было бы просто — еврейский погром, — развел руками Японец, — ты ж понимаешь, она не такая глупая, чтоб вот так явно себя запачкать. Вроде как на Привозе она даже пыталась погром остановить. — Я узнаю, так ли это, — кивнула Таня. — Узнай, — кивнул и Японец, — все про нее узнай. Уверен: деньги она ворует не хуже последней шалавы с притона на Средней. Причем — деньги большевиков. Видишь, как все просто. Нам нужно только доказать, — ухмыльнулся он, сверкнув зубами. Яркий розовый шелк блестел на солнце. Золотистые нити, вплетенные в тонкую ткань, отбрасывали по сторонам радужные блестки, привлекая покупательниц. Но хозяйка шелка, на чьем столе был разложен контрабандный мануфактурный товар, с покупательницами была груба, смотрела на них свысока, отвечала на вопросы сквозь зубы. А потому, несмотря на внешнюю привлекательность товара, покупали у нее мало. Продавщица этих тканей, Дунька-Швабра, была известна на весь Привоз своим злобным, завистливым нравом и острым языком, который чуть что, не стесняясь, она пускала в ход. Достаточно молодая (ей не исполнилось и сорока) и привлекательная внешне, она, тем не менее, страдала от отсутствия кавалеров и изо всех сил охотилась за женихами. Но потенциальные женихи, познав нрав Дуньки во всей красе, бежали со всех ног в разные стороны, что служило бесконечной причиной ее переживаний и еще большей злости, которую она вымещала на всех, кто попадался под руку. Шваброй Дунька была прозвана за необычайную, просто болезненную худобу и очень высокий рост — по сравнению с ней даже самые рослые мужчины казались маленькими. Однако не это было ее недостатком, скорее наоборот — Дунька, отличаясь от всех женщин, выделяясь в любой толпе, очень привлекала мужчин. А вот удержать их ей никогда не удавалось. Как и множество других женщин на рынке, Дунька торговала товаром, который брала у контрабандистов. Она выросла на Привозе, где до нее торговала ее мать, а потому умение мошенничать и ругаться с покупательницами приобрела по наследству. У нее бывали и хорошие периоды (чаще всего, когда она находила очередного жениха), и тогда Дунька превращалась в само обаяние и любезность. Тогда от покупательниц не было отбоя, и она меньше чем за неделю распродавала свой товар. Но так было не всегда. В конце концов ей надоедало притворяться, и она проявляла свой нрав в полной мере. А потому периоды процветания сменялись периодами полного безденежья. И этот день был, похоже, как раз такой. Просто с утра Дунька-Швабра нахамила очередной покупательнице — прилично одетой дамочке с элегантным ридикюлем, которая заинтересовалась розовым шелком. И покупательница ушла, честя Дуньку на чем свет стоит. — Ты, мать, того… Заткнулась бы, — не удержалась даже соседка, торгующая самодельными леденцами и сахарной пастилой, — золотая гусыня до тебе в руки плывет, а ты зубами скворчишь. Ты бы лучше фасон на морду натянула, да язык за гланды замотала. Было бы больше делов. — А, плевать, — беззаботно бросила Дунька и, вытянув руку вперед, принялась любоваться дутым серебряным браслетом, в который были вставлены большие куски желто-оранжевого янтаря. Браслет не остался незамеченным соседкой, и та, прищурившись, недобро посмотрела на него. — А шо так? — Может, я вообще больше здесь торговать не буду, — ухмыльнулась Дунька, — может, я сама нашла золотого гуся. — Да ты шо! — всплеснула руками соседка. — Это он цю цацку подарил? — А то! Ты смотри, какой фасон! Вещь недешевая. Он тот еще фраер — солидный на всю голову. Не чета тем халамидникам и старым шлеперам, с которыми я раньше ошивалась. — И где ты такого нашла? — Соседка не могла поверить. — А вот нашла! — Дунька надменно улыбнулась. — Где нашла — там уже нет. В этот момент к ней вдруг подбежал чумазый мальчишка и что-то быстро зашептал. Дунька сунула ему мелкую монету, и тот убежал со всех ног. Швабра расцвела. — Слышь, соседка, — обернувшись к товарке, Дунька вдруг стала сама любезность, — ты за товаром моим присмотри, а? А то нужно отойти на пять минут! Больно надо! — Шо, фраер твой зовет? — Он самый! Мальчонку прислал. Шо-то важное у него. Лично хочет сказать. Так присмотришь, а? А я тебе на платок красоты отрежу! Не в службу, а в дружбу! — Да ладно! — сказала соседка, изнывая от зависти. — Присмотрю, конечно. Только ты долго не ходи, мне сегодня пораньше уйти надо. — Не волнуйся! — Дунька принялась смахивать ткани с прилавка в огромный матерчатый баул. — Всего-то минут пять, не больше! Он сам сказал — на пару слов. — А чего в разгар дня-то? — подозрительно уставилась на нее соседка. — А жить без меня не может! — Дунька цвела. — Ты хоть расскажи, какой он из себя — брюнет, блондин, рыжий? — вдогонку крикнула соседка. Дунька обернулась, глаза ее довольно сверкали, как у уличной кошки. — Солидный. Седой. Дунька не вернулась даже тогда, когда стало темнеть, когда с момента ее исчезновения прошло часов шесть, не меньше. Чертыхаясь, соседка запихнула баул с тканями под Дунькин прилавок и велела передать той, когда она явится, всего, всего, всего… О чем, собственно, не принято писать. — Не обязана я ее вещи сторожить — сердилась соседка, — у меня самой дел выше горла! Пошла она куда подальше, наглая тварь! — Дунька вернется — вой подымет, шо ты ее товар бросила. Ты ее знаешь, — сказала одна из торговок. — А имела я ее в виду с синим пламенем — с красным знаменем! — парировала торговка леденцами. — Я на ее шмотье не нанималась, и торчать здесь до ночи, пока она с хахалем кувыркается, — ага, щас шнурки поглажу и плясать пойду! Да пошла она куда подальше — маршем и в белых тапках! Торговки согласно закивали головами. В конце концов их товарка была права. Под всеобщее одобрение она пнула баул ногой и исчезла с рынка. — Бабоньки, а хахеля Дуньки кто-то видел? — подхватила тему одна из торговок. Тема была слишком интересной, чтобы оставить ее просто так. — Да был какой-то мужик в возрасте, с седыми волосами, — сказала торговка контрабандными духами, чей нежный, благоуханный товар на прилавке соседствовал с корзиной раков соседней продавщицы. — Правда? А какой он? Расскажи, расскажи! — раздалось сразу со всех сторон.