Теперь оставалось только одно — найти Ваську Черняка и допросить как следует. Таня позвала нескольких своих людей и велела его выследить. — А что за швицер? — поинтересовались воры. — Свинья с Привоза! — не задумываясь, ответила Таня. — Половине города задолжал. Меня попросили его найти. И пообещала денег тому, кто это сделает. Выследил Ваську Рулька Кацап, молодой еще вор, прибившийся к банде недавно, вместо убитого Белого. Был он щуплый, юркий, с хитринкой в косящих глазах, и такой ушлый, что мог из-под земли прошлогоднюю траву вырыть, хоть и молодой еще, не старше 18 лет. Он приехал в Одессу на заработки, услышав много всего о веселом портовом городе. Здесь он был прозван Кацапом за неистребимый российский акцент (родом Васька был из российской глубинки, откуда-то из-под Орла) — так в Одессе почти никто не разговаривал, и это страшно смешило коверкающих все языки мира одесситов. Рулька пока не освоился в мире воров, а потому был вечно озабоченным жизнью и очень серьезным. Но за предложение Тани ухватился с радостью потому, что любил следить. А следить за кем-то получалось у него гораздо лучше, чем воровать. Рулька Кацап нашел Ваську Черняка в одной из привозных бодег, где, уже пьяный, тот клянчил налить ему в долг водки. До этого пил он на ворованные — днем раньше вытащил у одной тетки на Привозе кошелек и так ловко дал деру, что тетка не успела и опомниться. Но денег в кошельке оказалось мало, Васька быстренько их пропил, а потом стал просить налить ему в долг. Однако наливать ему никто не собирался. Когда Таня и Рулька подошли к кабачку, то застали следующую сцену. Низко вросшая в землю, кривая дверь забегаловки резко отворилась, выпустив в холодный воздух пары вонючего кабацкого дыма. Двое дюжих грузчиков появились в дверях, держа Ваську под мышки и за ноги. Хозяин бодеги руководил. По его знаку грузчики размахнулись и вышвырнули Черняка в кучу навоза, наваленную под чахлым, торчащим из голой земли кустом. После чего дверь в кабак закрылась, и раздались раскаты дикого хохота. Плюхнувшись в навоз, Васька сел и со вздохом потер ушибленный бок. Потом по-звериному взвыл, запрокинув голову на выглядывающие из-под облаков звезды. — Тебе помощь нужна? — с подозрением покосился на Ваську Рулька, обращаясь к Тане. — Может, его по башке стукнуть, для острастки? — Пока нет, — Таня протянула ему обещанные деньги и строго распорядилась: — Никому ни слова, а то больше не позову. Молчи как рыба зубами об лед за то, что здесь видел. Понял? Рулька пообещал и скрылся в темноте. Таня подошла к Ваське вплотную, морщась от волн накатывающей на нее вони. — Встать! — В ее голосе зазвучал металл, но подействовал на Ваську он мало. — Да пошла ты… — зло окрысился он, даже не глядя на то, кто стоит перед ним. Глаза его слезились и были красными, как у голодной и побитой собаки. Таня пихнула его ногой в бок, и когда Васька, ворча ругательства, принялся подниматься, явно намереваясь съездить наглую бабу кулаком, Таня ткнула ему под подбородок наган и сказала со всей серьезностью: — Пристрелю, сука. Наган был армейский, тяжелый, и Таня боялась его до полусмерти. Пользоваться им она не умела, а потому патронов в нем не было. Таня одолжила наган у Кольки-Рыбака, который не расставался с ним уже не один год, резонно рассудив, что по-другому общения с Васькой не выйдет. Таня успела хорошо изучить Привоз и знала все виды и сорта человеческого мусора, которые ошивались там. Она прекрасно понимала, что на отребье вроде Васьки Черняка никакие слова не действуют, и говорить он с нею не будет. А вот оружие — совсем другое дело. Оружия они боятся без всяких слов. К тому же то, что патронов в нем нет, на стволе нагана не написано. Наган был тяжелый, неприятно пах смазочным маслом, и у Тани дрожали пальцы, когда она достала его. К счастью, Васька был так пьян, что совсем этого не заметил. Но ствол нагана, тяжело упершийся под подбородок, хорошо прочувствовал, а потому мгновенно стал шелковым и даже заскулил: — Пусти, пусти, пусти… — чем вызвал у Тани страшную волну тошноты, и она еле удержалась от того, чтобы не съездить его наганом по морде. — Я тебя, суку, с радостью пристрелю, если не ответишь на парочку моих вопросов. — Чего? — заморгал пьяный Васька Черняк. — Отвечать, говорю, будешь! — зло выкрикнула Таня. — За что отвечать? — перепугался Васька и как-то по-дурацки добавил: — Бить по башке будете, тетенька? — Нету у тебя никакой башки, — с удовольствием сказала Таня, — этот нарост, что у тебя на плечах, второй задницей называется. А по заднице бить тебя уже бесполезно. — Гы… — пьяно рыгнул Васька Черняк, не поняв ни единого слова из того, что она сказала. Но наган ему явно мешал, и он завыл снова, с расстановкой: — Ствол, тетенька, отпусти, пусти!.. Горло давит… — Я тебе еще не так горло сдавлю, — пообещала Таня, и зло потребовала: — Мертвого младенца ты в лавку еврея Кацмана подбросил? Отвечать! — Откуда ты знаешь? — перепугался Васька. — Ты сделал? Отвечать! — Таня снова ткнула его в горло наганом для пущей острастки. Неизвестно, что подумал Васька, но он вдруг завопил: — Я не хотел! Вот те крест, не хотел! Оно само как-то вышло! — Как это так само вышло? — усмехнулась Таня. — Не бывает, чтобы само! Говори! — Так это… Оно так… Денег я был ему должен… — Ну денег… И что? — Так Кацман сказал, что в тюрьму меня упечет! А я не хотел в тюрьму! А платить было нечем. А в тюрьму не хотел… — И что ты сделал тогда? — вспомнив обо всех людях, убитых во время еврейского погрома, Таня почувствовала такую волну отвращения, что еле сдержала себя в руках. Ей страшно хотелось пристрелить гада. И она даже обрадовалась, что благоразумно вынула из нагана патроны. — Ну… Это… Корзину под лестницу лавки засунул, — нехотя признался Васька Черняк, — думал, про корзину скажу, и Кацману не до меня будет. В полицию его заметут. Я ведь не думал, что такое будет. Вот тебе крест, я не хотел. — Ладно, — Таня тяжело вздохнула, — корзину с мертвым младенцем где добыл? Кто дал? — Так никто не давал… Сам нашел… Случайно… Проснулся, а там… это… — Место! Место, где ты корзину нашел! — Так уже и не помню… — Нет, так дело у нас не пойдет, — Таня снова ткнула его наганом, — придется вспомнить. Мне место важно. — Не знаю я, вот те крест… Сказать словами не могу… — А показать можешь? — сообразила Таня. — Показать могу! — обрадовался Васька. — Это недалеко отсюда. — Тогда веди, — Таня убрала наган и сунула его в карман, — и помни, что я за тобой слежу. Стреляю я метко, а обойма у меня полная. Васька даже протрезвел от страха и довольно быстро пошел вперед. Любой другой бы заинтересовался тем, кто такая Таня и почему она так интересуется страшной находкой. Но мозги Васьки были полностью атрофированы от количества выпитого спиртного, и он просто шагал вперед, надеясь, что избавится от страха, который вдруг темной мохнатой лапой сжал его сердце. Вскоре Таня ощутила острую разлитую в воздухе вонь и быстро сообразила, куда он ее ведет. А еще через время различила сгрудившиеся возле самодельных костров настороженные темные тени. Таня прекрасно знала, что такое свалка за Привозом, и избегала заходить туда, ведь обитатели свалки, жители этого своеобразного привозного дна, не имели ничего общего с криминальным миром. Эти полуживотные-полулюди, опустившиеся на самое крайнее социальное дно, жили по своим собственным, особым законам. И если вор из криминального мира, член уличной банды, еще мог рассчитывать на то, что его не тронут другие уголовники, то в пределах свалки никакой безопасности не было. Эти существа не имели ни правил, ни понятий, ни законов. И Таня, понимая, что они вошли в границы свалки, вдруг ощутила липкий, пронзающий страх, похожий на острую ледяную иглу, вонзившуюся прямиком в ее сердце. Ей было страшно, но показывать этот страх она не могла. Как и в случае с дикими животными, к примеру, со злой собакой, страх делал уязвимой. — Ты здесь живешь? — спросила Таня, сурово сдвинув брови и придав голосу твердости, чтобы не показать, как ей страшно. — Иногда ночую, — ответил Васька. Они поравнялись с костром, от которого шла страшная вонь. Таня разглядела, что на огромной закопченной сковородке жарились большие прогорклые куски какого-то желтоватого сала. Ей вдруг подумалось, что это собачье сало, и жуткий приступ тошноты подступил прямо к глазам. Таня старалась не смотреть ни на страшную сковородку, ни на жуткие, расплывшиеся в темноте лица тех, кто склонился над этим костром. Но костер они быстро миновали. Васька пропетлял мимо сгрудившихся по краю свалки подвод и вывел ее к большой горе гниющих овощей. — Вот тут, — рукой Васька ткнул в овощные отходы, — только тогда кучка маленькая была. Совсем не навалено было… — А где корзина стояла? — уточнила Таня. — Вот тут, — Черняк обогнул гору и ткнул в землю дырявым носком ботинка. — Кто-то видел, что ты нашел? — уточнила Таня. — Ни одна живая душа не видела! — тяжело выдохнул Васька. — Так, ты нашел корзину. Заглянул внутрь. А дальше что? — А дальше я вспомнил, шо Кацман рыщет меня по всему городу. Ну и придумал, — нехотя признался Васька. — И страшно тебе не было? Противно не было? — для себя поинтересовалась Таня. — А чего бояться-то? — Васька пожал плечами. — Он же мертвый. Большего падения нельзя было даже вообразить. Таню так скрутило от почти физического отвращения, что она развернулась и медленно пошла вдоль горы отбросов, стараясь не сильно вдыхать воздух. Васька плелся за нею следом. — Ой… — вдруг произнес он с совершенно не свойственными ему нотами, — ой… оно… — Что оно? — быстро обернулась Таня. Черняк показывал на кучу гниющих капустных обрезков, под которыми явно вырисовывался твердый предмет. — Оно, это… раньше тут не было!