Не долго думая, Черняк двинулся к корзине. Тряпка, ее закрывавшая, была в пятнах крови — он определил это сразу. Васька так много видел человеческой крови на своем веку, что ошибиться никак не мог. Лишенный абсолютно всех человеческих чувств, в том числе страха и отвращения, он одним движением руки отогнул тряпку, чтобы заглянуть в корзину. Но то, что там находилось, на миг пробило его какой-то нечеловеческой дрожью. В корзине лежал мертвый голый младенец мужского пола, совсем крошечный, не старше нескольких дней от роду. Он был весь синий, а голова его была свернута набок. Закрыв корзину тряпкой, Васька стал думать дальше. План в его голове возник сразу, и был он вполне характерным для существа, абсолютно лишенного всех моральных и человеческих качеств, к тому же уже привыкшего предавать своих. Подхватив корзину, Черняк быстро направился к Привозу. Поскольку стояло раннее утро, торговые ряды были еще закрыты — в такой час торговля еще не начинается. Быстро лавируя знакомыми проходами (Васька знал все ходы Привоза как свои пять пальцев), он вышел к лавке Кацмана, которая стояла в хорошем месте, возле Фруктового пассажа. Лавка была закрыта. К дверям некоторых дощатых магазинчиковсрубов, которые строили на бывшей Привозной площади, а ныне на полноценном Привозе, вели несколько высоких ступенек — чтобы посетители могли не только очистить свои ноги от грязи, но и чувствовали себя более комфортно. Сунув корзину с мертвым младенцем под ступеньки лавки Кацмана, Васька стал ждать своего часа. Час этот пробил скоро. Спрятавшись у ближайших лавчонок, Черняк наблюдал, как старик Кацман, охая и кряхтя, опираясь на черную палку, прошкандыбал к своей ростовщической лавке и, тяжело поднявшись по ступенькам, осевшим под его весом, отпер дверь своим ключом. Кацман не глянул на то, что могло находиться под ступеньками, — с чего бы? — он туда никогда не смотрел. Старик зашел в лавку, оставив раскрытой дверь, и занялся подсчетами в массивной конторской книге, лежащей на дощатом прилавке. Подождав еще, Васька вышел из своего укрытия и, походив какое-то время туда-сюда, подобрался к говорливым бабам-торговкам, продававшим фрукты из больших корзин. — Шо кругами колобродишь? — насупилась одна из них, не любившая Черняка. Впрочем, его мало кто любил. — Да вот, вчера у Кацмана был… — Васька сделал многозначительную паузу, но торговка ее не поняла. — Денег, шо ли, стащить хочешь, оборвыш проклятый? — упершись руками в бока, пошла она прямо на него. — А ну делай ноги отсюдова, бо щас як по шее наваляю, то зеньки твои поганые аж до поднебес повылазят! — Да погоди ты собачиться! — примирительно сказал Васька. — Я ж говорю, был у Кацмана, занес ему денег. Видел у него кое-что… Я ж поделиться хочу. — А шо ты такое видел? — Любопытство было страшной силой, и торговка вмиг забыла свою неприязнь. — Да такое… Страшно стало. Кровь. — Кровь?! — Глаза торговки округлились. — Да ты слышал за то, что народ по всему Привозу лавку со следами крови разыскивает? А ну пойдем! — Да куда? — Васька изобразил испуг. — К мужикам пойдем! — решительно заявила торговка и, велев соседке присмотреть за ее нехитрым товаром, решительно потащила его за собой. Через час отряд вооруженных дубинами, вилами, лопатами мужиков, возглавляемый торговкой с Привоза, которая волокла за собой Ваську Черняка, появился у дверей лавки ростовщика Якова Кацмана. — Вот оно… — Васька указал на край окровавленной тряпки, высовывающейся из-под ступеней, — вроде как оно… Кровь… Кусок тряпки Васька сам предусмотрительно высунул наружу — как и все подлые по природе люди, он был очень предусмотрителен в деталях. — Кровь! — завизжала торговка. Корзину быстро извлекли на свет, открыли… Толпа разразилась гневными криками. — Это он, жид проклятый, женщину порешил! На куски порезал и на свалку выбросил! Младенцев наших душат! Изверги некрещеные! — раздавалось в толпе. — Люди добрые, да шо ж это на свете делается, — вдруг заголосила торговка, — младенцев наших християнских душать, шобы своим чертям в жертву приносить, а мы будем этих нехристей терпеть? Да шо ж це? — А-а-а! — завопила толпа, — бей жида, бей! Люди ворвались в лавку, выволокли на улицу ничего не понимающего несчастного старика и стали бить его дубинами, лопатами, не обращая никакого внимания на вопли. Через несколько минут все было кончено. Превращенное в кровавое месиво, тело ростовщика скорчилось в грязи. Лавка была разгромлена полностью и подожжена. — Бей жидов! Они христианских младенцев убивают! — Дико вопя, толпа ринулась по Привозу, громя лавки, принадлежащие евреям. Через какое-то время появились солдаты атамана Григорьева, которые недавно вошли в город, но, узнав, в чем дело, тут же присоединились к погромщикам, подстрекая и без того разъяренную толпу. Так начался страшный еврейский погром, который скоро перекинулся на беднейшие районы Одессы. Глава 8 Еврейский погром. Смерть Софы. Появление Володи Сосновского. Отпор погромщикам Задыхаясь, Таня мчалась по улицам города, сопровождаемая воплями беснующейся толпы. Ей во что бы то ни стало было необходимо перехватить Цилю до того, как та придет на Привоз. И, зная ее обычный путь, Таня бежала изо всех сил. Конфликт можно было предотвратить, вмешайся новая власть решительно и сильно. Но вдруг оказалось, что она, эта новая власть в лице солдат Григорьева, вооруженных какими-никакими штыками, откровенно симпатизирует погромщикам, и она не только не сделала попыток пресечь разбойные действия, но и стала подливать масла в огонь. Разгромив лавку ростовщика Кацмана, толпа рассыпалась по Привозу, разрастаясь, как снежный ком. Вопли были совершенно безумны — и что евреи пьют кровь христианских младенцев, приносят их в жертву своим страшным богам, и что именно они совершили страшное убийство женщины, чье тело разрубили и выбросили на мусорной свалке, и прочая чушь. Полыхая яростным безумием, погромщики громили лавки, принадлежащие евреям, и по ходу убили еще двух человек, которые находились внутри лавок. Если вначале погромщиков было с десяток человек, то очень скоро их стало не меньше сотни. Толпа разрослась невероятно, увеличившись за считаные секунды. В тот злополучный день Таня пришла в лавку пораньше, чтобы произвести ревизию товара и сделать кое-какие подсчеты. Циля должна была прийти намного позже — за свою долгую беспорядочную жизнь на улице она отвыкла рано вставать. Сначала Таня услышала крики, а глянув в окно, увидела женщину, которая бежала и страшно кричала. Волосы ее были растрепаны, лицо в крови. Она диким голосом вопила о том, что толпа разорвала старика Кацмана. Так Таня узнала о том, что начался еврейский погром. Когда разъяренная толпа приблизилась к ее лавке, Таня выросла в дверях. На груди ее красовался массивный золотой крестик (к счастью, она нашла его среди товаров в лавке и быстро нацепила на себя). Увидев Таню, часть погромщиков остановилась, другая же пошла дальше. — Бей жидовку! Здесь жидовка торгует! — крикнул кто-то. — Какая я тебе жидовка? — громко напустилась на него Таня. — Сам ты жид! Вы что, совсем очумели, на христианских людей бросаться? Вы что, жидовку в лицо отличить не можете? — На ней крест… Право слово, робяты, гляньте, — загудели в толпе. — Да с ней жидовка торгует! — выкрикнул кто-то. — Не слушай, бей! — Это моя лавка! Здесь одна я торгую! Никого со мной нет! Можете зайти посмотреть! — Таня решительно стояла перед толпой, не выказывая ни малейших признаков тревоги и страха. И это подействовало. Толпа дрогнула, отступила. Особенно нападавших смущал крест на Таниной груди. Кто-то продолжал что-то выкрикивать, но очень скоро погромщики отступили от магазина, рассеялись в разные стороны. Не чувствуя под собой ног, Таня зашла внутрь. Этот поступок — стоять перед разъяренной толпой — потребовал больше мужества, чем она думала. Вся спина ее взмокла от пота, а ноги дрожали так, что она не могла и шагу ступить. Но магазин был спасен, а все остальное не имело значения… Таня вдруг подскочила на месте, ее словно ударило током: Циля! Вот-вот она придет сюда и угодит прямиком в эту толпу! И эта дикая толпа тут же растерзает ее! Обезумев от ужаса. Таня быстро заперла лавку и бросилась прочь с Привоза. Она бежала так быстро, что у нее даже стало болеть в груди. Ото всех сторон доносились жуткие вопли, вокруг была ужасающая картина бессмысленных, жестоких убийств, разрушения, хаоса, человеческой смерти. Дощатые лавки вспыхивали огнем, зажженным погромщиками, а в воздухе стоял густой, солоноватый, металлический запах свежепролитой крови. Некоторым евреям удалось спастись. Толпа шла через весь Привоз, издавая страшный шум, и кое-кто из евреев успел бежать, заперев свои лавки. Но таких было мало. Опьяневшие от пролитой крови, обезумевшие люди взламывали запоры и разбивали все, что находилось внутри. Лавку крушили полностью, уничтожая все, весь товар, а обломки поджигали. Страшные костры человеческой ненависти полыхали по всему Привозу. Очень скоро погромщики прошли весь рынок и высыпали на улицы города. Никто не препятствовал им. Таня увидела Цилю издалека. Веселая, в развевающемуся по-летнему шелковом платье, она шла почти вприпрыжку, что-то напевая себе под нос. В ее пышных вьющихся черных волосах, выглядывающих из-под распахнутого пальто, алела лента, красиво подчеркивающая яркую смоль ее волос и смуглость тонкого лица. Циля была воплощением весны. И никогда еще Таня не видела ее такой красивой. Здоровая, порядочная жизнь пошла ей на пользу — Циля расцвела, пополнела, кожа ее обрела здоровый, живой вид, налилась молодой силой, к тому же появился задорный, жизнерадостный блеск в глазах. Она выглядела теперь как счастливая девушка из приличной семьи, и никто не догадался бы, чем занималась Циля совсем недавно в своем черном прошлом. У Тани мучительно сжалось сердце, и, задыхаясь, она побежала еще быстрей. Сзади уже были слышны вопли разъяренной толпы — совсем близко. — Циля! — Таня закричала громко, с надрывом, изо всех сил: — Циля! Остановись, Циля! Подруга услышала, удивленно повернула голову. — Танюш, шо с тобой… Таня налетела на нее как вихрь, едва не сбив с ног, затащила в ближайшую подворотню. — Да ты чего? Шо такое происходит? — Замолчи, глупая! Молчи! Таня быстро обмотала голову Цили бабским пестрым платком, прихваченным из лавки. Затем так же быстро напялила на ее грудь дешевый серебряный крестик, взятый там же. — Да шо ты делаешь… — вспыхнула Циля. — Молчи! — Таня зажала ей рот ладонью. — Ради бога, молчи! На улице появились первые погромщики — здоровенные пьяные мужики в расхристанных на груди рубахах. Они несли дубины, топоры, какие-то палки. Один тащил самую настоящую косу. С дубин и палок капала кровь.