– Уходите, мадам!.. Никакой реакции на его слова не последовало. Неожиданно расхрабрившись, Поповский подошел ближе, и… Руки, неестественно желтые руки были привязаны к решетке пеньковой веревкой. В тусклом свете отчетливо проступали витки пеньки. К тому же это была не юбка и не платье – человеческая фигура была просто вся, с ног до головы, замотана в ткань. Поповский похолодел. Ткнул стволом револьвера в спину женщины. В тот же самый момент ее голова запрокинулась назад. Отскочив назад, Поповский издал такой звук, который перебудил всех в округе. Оно и было понятно: у женщины было перерезано горло, причем так глубоко, что голова ее просто завалилась назад, на спину, держась на полоске кожи. И при ближайшем рассмотрении было понятно, что это вовсе не женщина, а мужчина, и к тому же пожилой мужчина, завернутый с ног до головы в яркую ткань, с руками, привязанными веревкой к решетке. А на руках… На обеих руках не было пальцев. Они были отрезаны по основание – на этих местах отчетливо виднелась черная, запекшаяся кровь. В полицейском участке на Преображенской белого как мел Поповского пришлось отпаивать кофе с коньяком. Было около 7 утра. Аптеку огородили жандармы. Труп с решетки уже сняли и увезли в анатомический театр, а к месту происшествия слетелось все городское начальство. В этот день аптеку велели не открывать. – Кто… Кто… кто он такой!.. – стучал Поповский по тонкому стеклу чашки. – Почему… почему так!.. – При этом в его голосе вопросительной интонации не наблюдалось. В комнату, где и без того толпилось много жандармов, вошли еще двое – пожилой мужчина с лицом без всякого выражения и красивый, но чересчур бледный молодой человек с растерянными глазами, его нелепый вид дополняли непричесанные темные волосы, свисавшие каким-то совсем уже неопрятными вихрами. – Полицейский следователь по особо важным делам Егор Полипин, – отрекомендовался Поповскому пожилой. – Что вы можете сообщить? – Я уже все рассказал, и не один раз, – занервничал Поповский, – и ваши люди записали всё в протокол. Кто это сделал… такое? – Протокол читал, – как бы соглашаясь, кивнул головой Полипин, – а насчет того, кто сделал… Вы слышали за Людоеда? – Этот жуткий убийца, который орудует в городе? Слышал, конечно. Вся прислуга об этом говорит. Подождите… – Поповский как будто подбирал слова. – Вы хотите сказать, что этого человека убил Людоед? – Уже третья жертва, – подтвердил Полипин. – И каждый раз одно и то же: глубоко перерезано горло, отрезаны пальцы и внутренние органы выпотрошены. Грандиозный шухер! – Какой кошмар… А почему ткань? – За это как раз вы можете нам сообщить. – Я?! Почему я?! – Поповский был перепуган так, как не пугался никогда в жизни, и было отчего. – Вот визитка, которую мы нашли в вашем бумажнике. – Полипин демонстративно аккуратно положил на стол позолоченный прямоугольник картона (как только Поповский оказался в полицейском участке, у него сразу же отобрали бумажник). – А вот эту визитную карточку, – положил он еще один кусочек картона на стол, – мы нашли в кармане сюртука трупа. И что? Видите, визитки абсолютно одинаковые! Так что вы можете нам за это сообщить? На визитной карточке было написано «Аристид Сарзаки, негоциант». Поповский взял карточку в руки. – Ну конечно, я его знал. – Он говорил уверенно. – Это наш постоянный клиент. Я встречался с ним на разных званых вечерах. Вы тоже должны были о нем слышать – ну как же, мануфактура Сарзаки, знаменитые ткани Сарзаки… Это греческий купец Аристид Сарзаки, торговец тканями. У него сеть магазинов по всему городу, большие склады в порту и несколько кораблей, которые перевозят для него товары. Он совершенно откровенно занимался контрабандой… Ну что еще. У него был большой склад в порту, который сгорел. Тогда я с ним и познакомился. Сарзаки обгорел на пожаре и покупал очень много средств для восстановления кожи. Я даже как-то пригласил его с женой на обед… Так что: вы хотите сказать, что труп – это он? Богач Сарзаки?.. – Выходит, он. Лицо не изуродовано. Мы уже послали за его женой. Если она опознает, личность будет установлена. Что вы можете за него еще рассказать? – продолжал Полипин. – Да ничего особенного, – с явным облегчением откинулся на спинку стула Поповский. – Человек степенный, семейный. Очень богатый. Если не ошибаюсь, ему около 60 лет… было… Я просто не понимаю, как могло произойти с ним такое! Это просто в голове не укладывается. А что за ткань? По виду контрабандная. Но зачем его завернули в ткань, как в женское платье? – Скорее всего, ткань действительно контрабандная, – как бы нехотя ответил Полипин. – Подобная материя используется для обивки мебели. А зачем убийца его завернул – покажет следствие. Скажите, вы всегда расхаживаете по городу с револьвером? – Практически всегда, – закивал головой Поповский. – Когда планирую возвращаться домой поздно. Знаете, я очень боюсь налетчиков и воров. Ваш начальник, главный полицеймейстер господин Бочаров, выхлопотал для меня особое разрешение. Но оружие имеет чисто психологический эффект. Я никогда бы не решился пустить его в ход. Мне и вынимать-то его пока не доводилось. – Тогда почему вы подошли с оружием? – Я решил, что это воры! – Поповский даже приподнялся. – Воры грабят аптеку, я решил их припугнуть… Я… Наверное, я был пьян… – Он как-то обессиленно опустился в кресло. – Вы никого не увидели возле трупа? – тем не менее строго продолжал Полипин. – Ну там, тень… – Ни единой души. Вокруг никого не было – только я и кучер. А правда, что я слышал от ваших жандармов? Они говорили о том, что этот человек был давно уже мертв. – Правда. Судя по заключению судебного медика, он мертв как минимум три дня. – Выходит, к решетке подвесили совсем труп? – Разве вы этого не увидели? – удивился Полипин. – У вас нет образования врача? Или вы не поняли, что за тут две большие разницы? – Похоже Полипину представилась возможность поиздеваться над задержанным и он от этой возможности отказаться не смог. – Что вы! – Поповский как бы и не почувствовал иронии. – Медицинское образование имеет мой отец, совладелец аптеки. А я просто коммерсант. Я управляю аптекой по коммерческой части. В рецептуру и во все такое не вмешиваюсь… Во всякие медицинские дела тоже… – Зачем же тогда вы стали трогать за труп? – Полипин на самом деле удивился. – Я ведь уже сказал! – почти простонал Поповский. – Я же думал, что это воры, что тетка – наводчица воров! Да я пьян был, решил пугнуть… А тут… труп… Скажите, я могу ехать домой? Меня держат уже третий час. – Можете, – Полипин окинул Поповского тяжелым взглядом, – подпишете протокол и езжайте. Но по первому же требованию вы будете обязаны явиться в полицию для дальнейшего допроса. Лицо Полипина при этом было хмурым и не означало для Поповского ничего хорошего. Что же касается спутника следователя, то за все время допроса тот не проронил ни единого слова, отстраненно уставясь куда-то в сторону своими перепуганными глазами, и был, при этом как показалось Поповскому, похож на отбившегося от стада теленка… Жесткая вода царапала руки. А от количества мешков, сваленных в бадью для стирки, мучительно болела спина. Купчиха экономила на всем. Раз в месяц она привозила старые мешки из лавки своего мужа – протертые, с жесткими волокнами, такими колючими, что они просто раздирали руки, и заставляла их стирать – все до единого, чтобы снова пустить в ход, когда высушит их во дворе. Стирать мешки всегда доставалось Тане. Делала это купчиха специально. И в этом, как во всем остальном, сказывалась злость ее издевательств, выдуманных специально для Тани. Так что для нее раз в месяц стирка превращалась в ад. И вот как раз наступил этот день. С трудом разогнувшись, Таня вцепилась в бадью двумя руками, чтобы передохнуть, немного успокоить дыхание, распрямить ноющую спину. Обычно за такой паузой всегда следовал гневный окрик купчихи. Она как-то изобретательно каждый раз метила в Таню особо отвратительным оскорблением. Было понятно, что исподтишка, тайно, купчиха следила за нею. Но в этот раз оскорблений не последовало. А до Тани донеслись взволнованные, громкие голоса. Не поняв, почему это случилось, Таня обернулась к крыльцу. А на крыльце подвыпившая купчиха беседовала со своей подругой – торговкой с Привоза. И тема их беседы была столь увлекательной, что даже остальные прачки, бросив стирку, с интересом прислушивались к ней. Впрочем, для Тани все это означало лишние минуты драгоценного отдыха. И, отдышавшись, она поневоле прислушалась к голосам. – Ужас, ужас, ужас! – тараторила купчиха как заведенная. – Какой ужас! И прямо на аптеке Гаевского! Ах, ах! Куда смотрит полиция? Что только творится в городе? Ах, ах… – А какой человек был! – вторила торговка с Привоза. – Страсть какой достойный человек! – Благодетель! – закатила глаза купчиха. – Самый настоящий благодетель, руки которому целовать! Усё сердце на двор! Достойнейший был человек! Достойнейший! Мой муж сам, лично, одалживал у него деньги, и всегда под самые маленькие проценты! В последний раз – вообще за смешной процент. Ах, какой великой души был человек!.. И какая ужасная смерть! – Говорят, – торговка с Привоза сверкнула глазами и снизила мощность подачи информации, словно сообщала невероятный секрет, – так вот, говорят, что за то, кто такой Людоед, прекрасно знают в полиции!.. Что специально, чтобы сделать такие страшные убийства, из Киева прибыл сверхсекретный агент!.. Шоб ответили! А я же знаю, шо на самом деле под этого Людоеда работает целый секретный отдел… Я за это говорю… Це ужасающее изобретение привезли в Одессу специально, чтобы устроить в городе облавы и террор, короче, шухер, после которого никто уже не будет фордабычиться. Изобретение? – это в смысле, такой жуткий способ за убийства, шобы напугать всех жителей города, устроить шухер… Здесь такого не стояло, чтобы таки лежать… – Она аж вспотела, эта тетка. Но продолжала: – И еще говорят, что агенты, работающие на этого Людоеда, выискивают сейчас новую жертву и специально для этого ходют по дворам. – Ах! Качать права им здесь не тут! – вздрогнула купчиха. – Ну, мы их сюда не пустим! Какой ужас, какой ужас! Нервы путаются! – Она начала обмахиваться полуободранным веером. – За Привоз каждый день облавы. Наши ребята, местные, чьи родственники торгуют, сбились в отряд, ходют с дубинками и специально шмонают всех подозрительных типов. Делают парадок, шоб горло не простужать. Сегодня утром одного мужика чуть ли не до смерти побили… – А за что же побили? – ахнула купчиха. – Подошел к торговке тканями, поцеловал ей руку и говорит: «Ах, за какие у вас изумительные пальцы!» Та, понятное дело, за крик. Все ведь знают, что Людоед пальцы отрезает. Ребята за крик услыхали, прибежали и так этого мужика измолотили, что живого места на нем не оставили! Наверняка он агент из этого подразделения был. Искал очередную жертву. Щас! Взял разбег с Привоза! – Господь нас убережет! – купчиха картинно закатила глаза. – Какие страшные дела творятся в городе! Но господина Аристида жаль страшно! Большой души был человек! Какой замечательный был человек! Услышав произнесенное купчихой имя, Таня вздрогнула и так заметно переменилась в лице, что на это обратили внимание даже прачки. Она отошла от своей бадьи и приблизилась к купчихе, чтобы ничего не упустить из разговора. Причем было видно даже постороннему, что действует она как-то автоматически. Имя, произнесенное купчихой, всколыхнуло страшный рой жутких воспоминаний. Перед глазами Тани заплясали огненные языки пламени, сметающие бревна портового склада своим огнедышащим вихрем. Затем – черный обугленный остов здания, обгоревшие балки стен, торчащие из черной земли, как гнилые зубы. И чудовищные слова работников порта, грузчиков, укладывавших на телегу тела обгоревших: «Если бы только этот жадный грек вторую дверь сделал, столько бы людей не обгорело, они бы вышли. А он пожадничал и не сделал запасной выход…» Эти слова потом преследовали Таню все время, нанося глубокую, незаживающую рану. Запасной выход мог спасти ее бабушку. Она успела бы выйти, если бы на складе был запасной выход. Эти слова подтвердил и одинокий жандарм, который составлял протокол на руинах, на пепелище бывшего склада. Он сказал, что склад был построен с нарушением правил безопасности, чтобы подешевле, и что самое гиблое дело, если на таком вот запечатанном складе начинается пожар. Запасной выход не делают, чтобы не создавать вентиляцию для склада, потому что если его сделать, то ткани могут пострадать от осадков, к примеру, снега или дождевой воды. Чтобы такого не происходило, дополнительно делают специальную вентиляцию с вытяжкой, которая вытягивает влажность. Но так строить дорого. А потому местные купцы предпочитают строить обычный, герметично запечатанный барак, из которого просто невозможно выйти в случае пожара. Впрочем, это никого не волнует. Даже учитывая частоту пожаров, которые, по статистике, особенно распространяются в холодное время года, когда в таких вот бараках без всяких мер безопасности зажигают печки для обогрева. Позже, когда бабушка уже лежала в больнице, Таня пошла в контору купца, которому принадлежал злополучный склад. Она прихватила с собой жен нескольких погибших в огне рабочих, которые в ту ночь грузили ткани. Сделать так посоветовал Тане тот самый жандарм, что составлял протокол: – Сходи в контору. Может, купец выделит вам хоть какую-то компенсацию, если у него есть сострадания. Все-таки по закону совести он должен дать денег хотя бы на лечение твоей бабушки. Но не исключено, что у него совершенно нет совести. Ну тогда он ничего вам не заплатит и прогонит вон, – говорил добросердечный жандарм. – Но попробовать стоит. Всё равно вы ничего не теряете. Прогонит – уйдете, и всего делов. Находясь в приемной, рядом с роскошным кабинетом купца (в святая святых их все-таки допустили), Таня и жены погибших рабочих слышали доносящийся из-за дверей истерический голос купца, даже не удосужившегося сбавить громкость тона, хотя он знал о находящейся в приемной делегации: – Что?! Какая компенсация?! Да гоните их всех в шею, вон!!! У меня склад сгорел, столько драгоценного товара потеряно, а я еще буду этой черни что-то выплачивать?! Вон! Гоните их в шею! Всех вон!!! И тогда Таня не выдержала. Бывали моменты, когда она совершала такие отчаянные, безудержные поступки, сама не понимая, как это произошло. И в этот раз Таня решительно открыла дверь кабинета и шагнула вперед. Толстый грек, изо всех сил разорявшийся на приказчика, стоявшего перед ним с опущенной головой, даже не успел к ней повернуться. – Ты подавишься своими деньгами, поганая сволочь! – крикнула она. – И за эти слова тебя ждет больше бед и страданий, чем принес нам огонь! Будь ты проклят! Ты слышишь, проклятый боров! Будь ты проклят! Толстый грек еще больше раскраснелся, стал как вареный рак и взметнул кулаки над головой: – Что?! Как?! Да я полицию!.. Да я тебя жандармам!.. Сгною в каталажке, воровка проклятая!.. Как ты смела сюда войти!.. – Это ты вор, – уже спокойнее сказала Таня. – И будешь наказан за это. Затем она развернулась и быстро ушла из конторы купца. Ее никто не удерживал. Но еще долго после этого в страшных снах Таня переживала мучительную унизительность этой сцены. И вот теперь купчиха произнесла это имя – страшное имя, разбередившее в душе Тани незаживающую рану. – Кого убил Людоед? – переспросила Таня. – Убили купца Аристида Сарзаки, торговца тканями. Мануфактура Сарзаки, слышала? Зверски, чудовищно убил этот зверь, Людоед! – Слава Богу! – Таня подняла глаза к небу. – Все-таки есть на свете справедливость! Тут купчиха просто онемела, не говоря уже о прачках и торговке с Привоза. Она так удивилась, что даже снизошла к вопросу.